К завершению мобилизации в лейб-гвардии Преображенскм полку состояло 83 офицера и около 5000 нижних чинов. В том числе 15 офицеров, находившихся в командировке и 11 офицеров и 220 нижних чинов, назначенных в Запасной батальон, что оставался в Санкт-Петербурге.
Накануне дня отправки на фронт – 31 июля (13 августа) – весь полк собрался на площади перед Спасо-Преображенским собором. Проститься с преображенцами пришли великие княгини Мария Павловна (Старшая), Виктория Фёдоровна и Елена Владимировна. У многих присутствующих от нахлынувшего волнения в глазах стояли слёзы. Торжественно отслужили молебен. Внушительно смотрелись пять тысяч отборных солдат-великанов, занявших всю соборную площадь.
Ранним утром 1 (14) августа перед казармами на Миллионной улице выстроился 1-й батальон. При нём шло в поход полковое знамя. Перед молебном его взяли из кабинета государя в Зимнем дворце и перенесли в помещение Государевой роты. Полковой адъютант поручик Зуев 1-й по какой-то причине опаздывал, и по приказанию командира батальона полковую святыню вынес бледный от волнения поручик Мещеринов 1-й{3}.
В 6 часов утра первый батальон покинул свои казармы и под звуки музыки молча проследовал к Варшавскому вокзалу для погрузки в первый эшелон. Погрузка лейб-гвардии Преображенского полка состоялась в пять эшелонов на запасных путях Варшавской железной дороги[4]. Родные и близкие преображенцев толпились на перроне. Из всех расставаний – такое самое тягостное. Наконец-то прозвучал долгожданный сигнал к посадке. Сказаны последние прощальные слова, последние благословения. Оркестр с чувством заиграл полковой марш. Бесподобно звучали флейта и кларнеты, волторны и тромбоны, тарелки и барабаны. Трубачи неподражаемо выдували медь. Тихо и торжественно эшелон тронулся в путь.
На следующий день – 2 (15) августа, тоже на Варшавском вокзале, грузились в эшелоны части лейб-гвардии Семёновского полка. Около 8 часов вечера на отдалённую платформу подали под погрузку эшелон для второго батальона, где младшим офицером 7-й роты уезжал на фронт подпоручик Тухачевский. Погрузка длилась почти 9 часов, и проводы 2-го батальона затянулись. Всё это время на перроне стояло множество людей – родные и близкие семёновцев. «…я как сейчас помню среди провожающих небольшого роста незнакомую нам старушку со старинной иконой Божией Матери на руках, которою она благословляла отъезжающих офицеров и солдат, – пишет А.В. Иванов-Дивов. – Когда они прикладывались к иконе, она каждому что-то шептала, и я слышал, как, благословляя, она говорила стоявшему рядом со мною фон дер Лауницу{4}: “Ангел ты мой небесный!”… Лауниц был убит одним из первых в бою под Владиславовым…» (Иванов-Дивов А.В. 7-я рота Лейб-гвардии Семеновского полка в Галиции // Военная быль. № 91. Париж. Май 1968). М.Н. Тухачевский держался непринуждённо, шутил и успокаивал мать, то и дело высматривал кого-то среди скопления народа. Около пяти часов утра поезд тронулся и начал медленно набирать ход. В это время со стороны вокзала появилась девушка. М.Н. Тухачевский прыгнул на платформу, обнял девушку, поцеловал ей руку и, догнав свой вагон, вскочил на подножку…
Лейб-гвардейцы ехали на фронт в приподнятом настроении. Многие офицеры везли с собой новое обмундирование для торжественного входа в Берлин, считая, что война закончится не позднее Рождества. Вблизи Вильно, ночью, недалеко от станции Игналино произошёл инцидент. На эшелон, в котором следовали штаб преображенцев, команда связи, часть обоза и пулемётная команда, сзади налетел поезд. В итоге – три последних вагона разбиты, семь солдат пулемётной команды получили ранения, погибли две лошади и ещё две – покалечены. Виновником происшествия оказался машинист наскочившего поезда. Его, испуганного и бледного, сдали в ближайшую комендатуру. Двух тяжелораненых солдат оставили в станционной больнице. Остаток ночи преображенцы расчищали пути и оказывали первую помощь пострадавшим. Утром состав двинулся на Вильно, где его встретил губернатор П.В. Верёвкин, бывший офицер-преображенец. Он распорядился определить оставшихся четырёх легкораненых солдат в лучший виленский лазарет.
Проехав Варшаву, эшелоны выгрузились в Новогеоргиевской крепости[5]. 5 (18) августа в живописном месте на лесистом берегу реки Вкра у деревни Помехувек, расположенной в тридцати четырёх километрах от Варшавы, преображенцы встали бивуаком. Был канун полкового праздника, и вечером отслужили всенощную. Посреди небольшой поляны на возвышении установили аналой. Перед ним поставили святыни – старинные образа, два столетия сопровождавшие полк в боевых походах. Огромные деревья окружали поляну. Возвышенно и проникновенно на этой исторической всенощной звучал голос полкового священника отца Михаила Тихомирова{5}. Необыкновенное молитвенное настроение охватило солдат и офицеров. Словно в прекрасном храме, стояли лейб-гвардейцы под кронами вековых деревьев, и поднималась к небу молитва Господня:
– Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя…
Четыре тысячи душ горячо просили Всевышнего даровать победу в первом бою.
Будет победа! Ибо всегда слышит Отец Небесный молитву верных рабов Своих. Их боевые дела в Великую войну – свидетельство торжества духа над материальным миром. Однако и тогда, и в наши дни не настал ещё срок развенчать мудрость века сего…
С 3 (16) августа гвардейский корпус временно находился в распоряжении главнокомандующего Северо-Западным фронтом для усиления левого фланга второй армии. С 6 (19) августа – назначен в оперативный резерв Ставки, став ядром вновь формируемой 9-й армии, с местом сосредоточения на левом берегу Вислы.
7 (20) августа пришёл приказ лейб-гвардии Преображенскому и лейб-гвардии Семёновскому полкам ночью походным порядком идти в Варшаву. В тот день в Новогеоргиевске выгружался из эшелонов лейб-гвардии Измайловский полк. Он тоже направлялся в столицу Польши. Переход был трудный. Всю ночь три лейб-гвардейских полка шли по шоссе, только на рассвете устроили привал, затем уже шли без остановок. День выдался жаркий и душный. Необычную нервную обстановку создало солнечное затмение. Многие лейб-гвардейцы сочли его дурным знаком… К вечеру преображенцы и измайловцы расположились в Повонзке, предместье Варшавы, а семёновцы – в деревне Бабице.
В один из дней пребывания преображенцев в Повонзке случился пожар в деревянных бараках, что стояли вблизи от артиллерийских складов. Благодаря отваге солдат и находчивости офицеров, усилиями всего полка, пожар локализировали всего за несколько часов. Вскоре пришли тяжёлые известия с театра военных действий в Восточной Пруссии. Преображенцы узнали о крупных потерях сводного кавалерийского корпуса, в состав которого входили 1-я и 2-я гвардейские кавалерийские дивизии. Корпус прикрывал правый фланг наступавшей 1-й армии генерала П.К. Ренненкампфа. Только 6 (18) августа в бою у Каушена и Краупишкена два полка 1-й гвардейской кавалерийской дивизии – Кавалергардский и Лейб-гвардии конный, потеряли убитыми и ранеными более половины своих офицеров. В тот же день в деле у города Вормдит погиб начальник 3-й кавалерийской дивизии доблестный генерал В.К. Бельгард и ранен командир корпуса генерал Гусейн Хан Нахичеванский.
В православном соборе в Варшаве преображенцы отслужили панихиду по погибшим гвардейцам.
Среди офицеров появилось стремление поскорее выступить на фронт. Речь зашла о Франции и Англии, о союзническом долге. В пику мнению большинства прозвучала фраза, что с наполеоновских времён в мире мало что изменилось, что самые преданные союзники у России – это её ресурсы, территории и мороз. Ещё поговаривали, что Старую гвардию берегут, что война скоро закончится без их участия и надо бы отправить полк хотя бы в один значительный бой, как при Ташкисене в Русско-турецкую войну 1877–1878 годов[6]. Слушая разговоры нетерпеливых молодых офицеров, штабс-капитан Кутепов не знал, что вскоре чудесным образом на всю жизнь он будет духовно скреплён с героями Ташкисена. История эта началась в 1878 году, когда в награду за подвиги преображенцев император Александр II снял со своей шеи Георгиевский крест и привязал его к знамени полка. В декабре 1917 года, перед отъездом в Добровольческую армию, полковник Кутепов взял эту полковую святыню на хранение[7]. Через четыре года, находясь уже в изгнании, в Галлиполийском лагере он признался генералу М.А. Пешне:
