Наконец, выступление замполита закончилось. Было предложено перейти к вопросам.

Вопросы, как всегда в подобных случаях, задавались дурацкие:

– Скажите, товарищ майор, а куда деваются канализационные нечистоты, если вокруг нас замкнутое пространство?

– Товарищ майор, а подземная авиация может нести ядерное оружие?

– Скажите, а здесь есть интернет?

Снисходительно усмехаясь, толстый майор пояснил, что ниже по уровню находится технический резервуар, в который и происходят сливы, насчёт ядерного оружия лучше всего помалкивать, а интернета, равно как и мобильной связи, здесь нет и быть не может, потому как, во-первых, никакая связь в толще земли не действует в принципе, а во-вторых, в целях обеспечения радиотехнической защиты постоянно работает станция-глушилка. Затем, что так положено, вот зачем.

– Товарищ майор, а где мы находимся? Ну, в смысле – что над нами?

– Отвечаю: вы находитесь в войсковой части. Над нами – слой диабазовых пород.

– А на какой мы глубине?

– На глубине, достаточной для выполнения порученной нам боевой задачи.

– А здесь бывают увольнения?

– Для увольнения в запас вы, рядовой, ещё не выслужили установленный срок! Что, вопросов больше нет? Нет. Отлично, все свободны.

– Встать, строиться! – хором проорали мгновенно проснувшиеся сержанты.

Строевые занятия проводились на плацу – той самой залитой безжизненным светом прожекторов площади, на которую в самый первый день их доставил пилот Лукинский. Ефрейтор Гребе, поскольку был во взводе самым младшим по званию, отдувался за себя и за двух других командиров отделения. Цеков и Пукальчик предпочитали наблюдать со стороны, время от времени вмешиваясь в ход занятий какой-нибудь не относящейся к делу репликой. Например, Гребе командовал «нале…», и, пока он не успевал добавить «во!» – исполнительной части команды – кто-то из них поспешно встревал: "разойдись!" – и сержанты весело наслаждались возникшей неразберихой.

Что-что, а ходить строевым шагом Гребе умел. Было в нём что-то залихватски-ловкое, когда он, демонстрируя повороты, перестроения и прочие маневры, двигался по плацу подобно хорошо отлаженному механизму. Всплывали в памяти чёрно-белые кадры времён отечественной войны, на которых фашисты, высоко вскидывая ноги, гвоздили сапогами брусчатку. Из-за эха, отражавшегося от потолка и стен пещеры, Гребе один производил впечатление целого полка, марширующего на параде. Зрелище было красиво. Но, если смотреть не со стороны – весьма утомительно.

Маршировать полагалось с песней. Распечатанный текст песни был роздан накануне первого такого занятия, и предполагалось, что вдохновенные эти строки «солдат-отличник в армии маяк, и на него держи равненье…» отныне и навсегда запали в оперативную память личного состава.

Любопытной особенностью являлось то, что старослужащие, когда им приходилось двигаться в общем строю (например, в столовую), глотки не рвали, ограничиваясь музыкальной вставкой после первой строки. Запевала выводил:

– Солдат-отличник в армии маяк…

– Ху@к-ху@к! – рявкали «деды», считая на этом свой вклад законченным.

Впрочем, гораздо больше молодым бойцам досаждал так называемый «сонтренаж». Это повторялось каждый раз утром и вечером: «Взвод! Сорок пять секунд – отбой!.. Так, ёмть, херово… Очень херово! Сорок пять секунд – подъём!». Полчаса такой тренировки выматывали больше, чем день занятий на плацу.

Койка Артуру досталась на втором ярусе, поэтому прыгать приходилось, как зайцу. Оправдывать, так сказать, свою фамилию. Случалось, что под ним иногда, отдыхая, возлежал рядовой Лукинский – его кровать находилась как раз под Артуровой – возлежал, заложив руки за голову и забросив ноги в своих знаменитых кроссовках на перекладину. И случай его присутствия являлся несомненным благом, ибо, быстро утомляясь разворачивающимся вокруг него шоу, он начинал «звездеть»:

– Гребе, блин, кончай! Задрал уже! Голова от твоих дýхов кружится! Только, ять, пыль поднимаешь, уставник куев…

Это, хотя и не сразу, действовало. Кроме того, порой отделению получалось уложиться в отведённые секунды, и тогда удивлённый ефрейтор, пожимая плечами, оставлял их в покое. Впрочем, к этому моменту отделение обычно больше походило на приёмный покой морга, чем на боеспособную единицу. Как выразился взводный поэт Серёга Степанов:

– Лежит без движенья солдат ПВО. Не пулей убит – за@бали его…

Всё изменилось, когда Лукинский узнал, что Артур родом из того же города, что и он. Мало того, и жили-то они, оказалось, на соседних улицах. Правда, встречаться не приходилось – ни тот, ни другой друг друга не припоминали.

Появилась некая земляческая определённость:

– Так, блин, – решил Лукинский (который, впрочем, охотно откликался на кличку «Лука»), – после присяги будешь у меня стажёром. С командиром взвода я договорюсь.

Конечно, стажёрство не избавило Артура ни от «сон-», ни от других видов тренажей. Приходилось и в противогазе до умопомрачения нарезать круги по плацу, и преть в омерзительном своей изощрённой вонью костюме химзащиты, и ровнять по специально натянутой нитке матрасы коек, и драить «полá»… Последнее было особенно обидно и бессмысленно: ну, пробежит рота по свежевымытому полу – и всё, начинай сначала… Вот, правда, ни разу не попадалось ему убирать сортиры. Бог миловал.

Постепенно, как ни странно, к такой жизни вырабатывалась привычка. Дни летели ласточками – хотя, по местному колориту, следовало бы сказать, летучими мышами. Но не было тут летучих мышей, да и откуда бы им взяться… А вот крысы были – обычные, не летучие. Хотя вот тоже – откуда?

– Эй, Заяц, быстронах к Пидадону!

Вообще-то это должно было звучать так: «рядовой Зайцев, вас вызывает майор Фитюк!». Но давно и бесповоротно (кем – неизвестно) замполиту была приляпана кличка Пидадон, что являлось синтезом двух известных слов. Существовал, правда, её изомерный вариант «Гондурас», но лексическое сочетание в такой последовательности, к сожалению, было уже занято великой американской державой и широкого распространения в массах потому не получило.

Артур встрепенулся и хотел было сразу бежать: ещё бы, сам майор вызывает! – но наткнулся на железный палец ефрейтора Гребе:

– В чём дело, воин? Куданах без разрешения?

– Так звали же!

– Я не глухой. Запомни, салабон, что здесь командую я. И без моего разрешения покинуть строй никто не имеет права. Нужно тебе посрать – должен спросить разрешения. И если командир тебе не разрешит, ты обосрёшься прямо в строю. Понялнах?

– Так точно! Можно мне пойти к товарищу майору? – спросил Артур, вскидывая руку к виску.

– Можно Машку за ляжку и козу на возу! В армии нет слова «можно», есть слово «разрешите». Усёкбля?

– Так точно, усёкбля!

– Что?!!

– Ясно, товарищ ефрейтор! Разрешите идти по вызову товарища майора?

– Идите! – и непоколебимый Гребе угрюмо отвернулся. Он ненавидел, когда к нему обращались как к «товарищу ефрейтору», поскольку считал, что этим званием командование его незаслуженно унизило, и втайне грезил о сержантских лычках. Артур вначале подумывал, не сообщить ли ему, что Адольф Гитлер тоже начинал ефрейтором и достиг впоследствии ого-го каких высот, но поразмыслив, отказался от этого: неизвестно, как отреагирует один ариец на упоминание о карьере другого.

– Товарищ майор, рядовой Зайцев по вашему приказанию…

– Садись, садись… – прервал Артура майор. – Посиди пока, я тут кое-что оформлю.

Лгал майор Фитюк, бессовестно лгал! Ничего ему не надо было оформлять. Просто пользовался он дешёвым приёмчиком: пусть-ка посетитель подождёт, проникнется, так сказать, важностью минуты и заодно поймёт, какая значимая и занятая персона тратит на него своё бесценное время. Решал майор в это время стратегическую задачу: выбирал одну из двух европейских столиц из шести букв, первая М. Из патриотических побуждений вписав Москву в ущерб Мадриду, Пидадон положил карандаш и поднял глаза на стоявшего по стойке «смирно» Артура.