Давление лезвия на шею слабеет, и Финник тянет довольную улыбку, а потом чуть двигает вверх бедрами, которые она оседлала, и Китнисс краснеет, как школьница (боже, да просто, как Примроуз), когда чувствует… чувствует… боже.
— Ты скажешь имя, и я не убью тебя.
— Так сделай это, Огненная Китнисс, давай. Бей.
И вскидывается, подставляя горло под нож, она отшатывается в последнюю секунду, отшвыривая лезвие, как ядовитую змею.
— Рехнулся?
— Ты не убийца, Китнисс. Только не ты, - голос обволакивает, как прохлада в жаркий летний зной. И ее тонкий пальчик словно бы сам собой скользит вдоль скулы, обводит линию чувственных губ. Губ, что целовали сотни, тысячи женщин и мужчин.
— Чего ты хочешь?
— Тебя, Китнисс Эвердин. Все, чего я хочу - это ты.
*
Утром спутанные волосы разметались по подушке, исцелованные губы горят, а грудь, шея, бедра - каждое местечко, которого касались губы Финника Одэйра, словно пылает. Огненная Китнисс почти сгорает в огне. Она шевельнется, пытаясь сбросить с себя обвивающие смуглые руки, но он лишь улыбнется - растрепанный, сонный, красивый… Боги, красивый, как божество из старинных легенд.
— Далеко собралась, солнышко?
— Ты получил, что хотел. Теперь уходи.
— Знаешь, я не заметил, что ночью ты была слишком уж против. Скорее наоборот. Трижды. … Хэй, малыш, мы не договаривались, что ты будешь кусаться. Китнис… Китнис, т-с-с-с-с-с. Всегда помни, кто твой настоящий враг, Китнисс Эвердин.
— Что? - замирает резко, как автомат, в котором вдруг в самый разгар боя кончились патроны. - Что ты сказал?
Его улыбка похожа на счастье. Он вытягивается в ее постели - ленивый, разомлевший на солнце дикий кот. Грациозный, опасный.
— Ты все это время?… Ты! Ты, как змея! Ты запугал меня, ты воспользовался… принудил… ты… ты…
— Я никому тебя не отдам. Побьешь меня потом, ладно? Когда победим.
И притягивает к себе, утыкаясь носом куда-то в изгиб ее шеи.
========== 20. Катон/Китнисс ==========
Комментарий к 20. Катон/Китнисс
коротко
https://pp.userapi.com/c840024/v840024997/4647b/gY8DwQYx774.jpg
— Жалеешь, что не умерла тогда, Китнисс?
Он приходит всегда перед рассветом. Стоит там, у стены, где из приоткрытой створки тянет ночным сквозняком, одуряюще сладко пахнет белыми лилиями, которые она ненавидит, а еще колышется занавеска. Тонкая, как кожа у него на висках. До прозрачности.
— Я ни о чем не жалею.
Ее голос сухой, как старая бумага, что займется от малейшей искры и спалит тут все дотла. Ее не зря прозвали “Огненной Китнисс”, ведь это она — та, что несет с собой пламя, дарящее смерть. Всем, кто значит хоть что-то… кто значил.
— Знаешь, а врать ты так и не научилась.
У него глаза синие и глубокие, как океан, которого она не видела никогда. Неподвижные, точно водная гладь перед штормом. У него губы чуть приоткрыты, и, кажется, можно даже почувствовать теплое дыхание. С привкусом липового меда, орехов.
— Это ведь мучает тебя, Китнисс?
В разрывах низких свинцовых туч луна кажется слишком яркой, искусственной, мертвой. На самом деле, так легко поверить, что ты опять на Арене, что все это — уловки распорядителя Игр. Очередная ловушка.
Арена… и столько смертей еще не случилось.
— Мы были в бреду от укусов ос-убийц, Катон. Это были галлюцинации, бред.
— Один на двоих? И что ты называешь бредом? Ту ночь, которую помним мы оба, или мою смерть?
Его ухмылка какая-то непривычно-мягкая, а оттого чудовищная, дикая, невыносимая. Ей бы уши зажать и глаза, ей бы скорчиться на полу и кричать, срывать голос, харкая кровью, ей нестись бы прочь отсюда, вприпрыжку.
Столько лет позади, они уже победили. А он все приходит к ней. Совсем не каждую ночь, но как только на небо выползает вот такая луна, отливающая ярко-красным. Как кровь, что хлестала из его рта перед тем…
— Ты знаешь, мы могли бы родиться в одном дистрикте и никогда не попасть на Арену…
Они не могли, она знает это лучше, чем умеет стрелять.
Они… нет никаких “они”… никогда…
— Я все еще тебя ненавижу.
Молчанье. Гулкое, с привкусом горькой травы, с ноткой обиды, быть может.
Медленно — ладонью к мокрой, такой бледной щеке. Ни холодно, ни тепло… лишь тревожно.
— Катон…
Ямка на подбородке… и солнце, что поднимается, потягиваясь, из-за горизонта слишком уж быстро. Песня сойки-пересмешницы там, за окном, и мираж, рассыпающийся пригоршней атомов в рассеянном свете раннего утра.
Приторный запах лилий и липа…
А еще океан, который она однажды обязательно увидит.
========== 21. Катон/Китнисс ==========
Комментарий к 21. Катон/Китнисс
коротко
https://pp.userapi.com/c840530/v840530489/23d4e/JQlYQfIlj40.jpg
— Ну же, сойка, стреляй. Ты не промахнешься, Китнисс. Ведь ты меня уже убивала.
Симуляция рассыпается пригоршней золотых искр, что жгут, несмотря на фантомность. Несмотря на то, что все это — блеф. Новая иллюзия, созданная шоураннерами Капитолия, послушными марионетками Сноу.
— Ты стреляла лучше всех на той нашей бойне. Я тоже был неплох, согласись. Я почти… почти победил. Но твой женишок…
— Не смей говорить о Пите! Не ты, ты не можешь.
Не может, не может совсем ничего.
А она все еще помнит, как клыки переродков рвали изломанное, окровавленное тело того, кто стал первым и главным врагом на Арене. С того мига, как прозвучал гонг. Черт, нет, еще раньше, наверное, с дурацкого парада колесниц.
— И снова вы на Арене. Вы оба. Ты не спасла его все же, Китнисс. Хоть и убила меня. Это был неплохой выстрел, девочка. Знаешь, Диадема никогда не смогла бы сравниться с тобой.
Это все в голове. Это все в ее голове.
Его голос, печальный.
— Оставь меня, я не хочу, никогда не хотела. Это ты — ты рвался на Игры, не я. Я просто хотела спасти сестру и остаться в живых, я не просила…
— Уверена, что выбор был у меня?
Он даже не бесплотный призрак, не тень, не игра света, не голограмма. Он — это ничто, голос в ее голове, что никак… никак не заткнется. С той ночи. С ночи, когда она пустила стрелу в кишащую, воющую стаю, обступившую человека.
Он не был человеком, он бы не сделал этого для тебя.
— Я никогда не позволил бы тебе попасть на Арену.
— Катон…
— Я победил бы для тебя и вернулся. В какой-то из тех, других жизней, возможно, так и случилось. Знаешь, я ведь…
— Это не ты…
— Это всегда был я, сойка.
Не он, не Катон. Всего лишь голос в ее голове. Только голос.
========== 22. Финник/Китнисс ==========
Комментарий к 22. Финник/Китнисс
https://pp.userapi.com/c841026/v841026342/59687/lTIIOxHD8-o.jpg
Он смотрит по сторонам, озирается с каким-то искренним изумлением ребенка, впервые попавшего в зиму. В его глазах яркими аквамаринами зажигаются звезды. И на какое-то время боль отступает. Китнисс знает, что ненадолго, она знает — как только он склонит голову, стряхивая снежинки с золотистых волос, все вернется. Этот загнанный, потухший взор. Взгляд мертвеца, вынужденного для чего-то продолжать дышать, когда можно было бы закончить так просто.
Уйти вслед за ними.
— Никогда прежде не видел снега?
Откуда бы? Мальчик, который вырос у моря, охотился с трезубцем и с пеленок плавал, как рыба. Соленый ветер в лицо, соленые брызги и соль на губах. И радостный смех с берега — смех единственной девушки, что всегда была рядом.
Его Энни.
— Ненавижу февраль.
Его голос не шелестит, не скрипит даже — скребет. Оставляет под грудью рваные полосы, как следы от когтей переродков.
Китнисс тоже ненавидит февраль, а еще май, июнь и сентябрь. Она каждый месяц давным-давно прокляла. Каждый, забравший у нее тех, кто был так дорог, так нужен. Кто заслужил эту жизнь намного больше нее.
Рута, Цинна, Цеп, Поллукс, Вайресс, Энни, Примроуз, Пит…
Она их видит во сне, они приходят и долго молчат, просто смотрят, не осуждают. Грустят. И даже Катон появляется время от времени, он ухмыляется окровавленным ртом и протягивает горсть морника — раз от раза. А она раз от раза просыпается с криком, потому что не успевает, никак не успевает проглотить ни ягодки. Никогда.
