- А Хеймитч и Пит, их тоже возьмем? И Прим – в горах? Ты как себе это представляешь?

Дело не в Прим, и оба знаю это так же хорошо, как и то, что что-то сломалось между ними после Игр. Что-то хрупкое, трепетное.

- Ты любишь его, Кис-Кис?

Это удар ниже пояса, но Китнисс не упрекает. Маленькая ладошка, усеянная загрубевшими мозолями от лука и стрел, ложится на гладкую кожу щеки. Это не ласка, а словно прощание. Будто она запоминает вот так – впитывает образ глазами и наощупь. Чтобы не забыть никогда.

- Ты ведь моя семья, Гейл…

Лучше бы стрелу выпустила в сердце, чем произнесла это. Зачем в голосе так много вины, котенок? Это не ты, это я, только я…

- Стоило вызваться тогда добровольцем…

- Молчи!

Она не жалеет, и не хочет жалеть. Она поменяла бы все, может быть, но никогда уже не откажется от Пита Мелларка, что всегда будет для Китнисс Эвердин больше, чем просто семья.

Солнце бросает золотистые лучики на ее лицо, и крупные капельки слез дрожат на ресницах, как бусинки из хрусталя, скрывающие в глубине крошечных огненных птиц. Он отдал бы все, что имеет, жизнью пожертвовал бы, чтобы она не плакала уже никогда, чтобы не просыпалась ночами от ужаса в холодном поту, что не рвала свое сердце на части, чтобы не смотрела так… виновато.

Не думая, что делает, тянется пальцами к ее волосам, распускает косу, перебирая густые, тяжелые пряди. Касается кончиком носа щеки, она опускает ресницы, забывая дышать, когда его рот накрывает ее губы. Легонько, будто пробует, будто боится отпора. Скользит языком по сомкнутым губам, они сухие, обветренные. Она пытается отпрянуть, когда Гейл углубляет поцелуй, прижимая к себе так крепко, что больно дышать.

- Один только раз, Кис-Кис. Не удержался, - шепчет сбивчиво, коснувшись лбом ее лба, и дыхание сбито, как после забега сквозь лесную чащу, по кочкам и оврагам.

А она… она просто молчит и лишь облизывает губы, на которых остался вкус ежевики и соли. Поднимается на ноги, отряхивая коленки от налипших листочков, веточек и комочков земли. Перед глазами плывет, а в затылке пульсирует что-то и стучит, и в горле так горячо, и каждый вдох обжигает, как кислотой.

- Я люблю его, Гейл. Прости меня. – И быстро уходит, бежит, скрываясь в сплетенье кустов и деревьев.

Если бы слова убивали… Хотя, он знал это и раньше, ведь так.

- А я люблю тебя, Кис-Кис, - грустная улыбка в спину и тихий шепот, который она никогда не услышит.

Все хорошо, хорошо. Сейчас он поохотится и пойдет домой. У него ведь тоже семья… Сейчас он пойдет. Вот только посидит немного. Небо сегодня синее и высокое… как на картинке.

========== 4. Хеймитч/Эффи ==========

Никак не получалось забыть ее яркие платья и кричащие парики кислотных оттенков, покрытые жидким золотом ресницы с маленькими лазурными бабочками в цвет глаз, а еще губки бантиком, что капризно распахивались каждый раз, когда он тянул руку к бутылке со скотчем.

- Хеймитч Эбернети! Как можно, еще и полудня нет!

Голос тонкий, впивающийся ультразвуком в мозг, высверливающий в нем огромные дыры. Он привык морщиться в ответ на ее замечания и хмыкать, демонстративно закатывая глаза. А потом все равно сделать по-своему под раздраженное бормотание.

- Это красное дерево, Хеймитч! Хеймитч, не смей! Сколько ж в тебя войдет, ты как бездонная бочка!

Опять, опять и опять, как назойливое жужжание комара на заднем дворе.

А еще так забавно было гадать – какого цвета парик и платье выберет изнеженная бабочка сегодня – лаванда, незабудки, коралл, бледно-желтый, как нарциссы из Дистрикта-11, которые он дарил ей перед приемом Сноу… Или, может быть, изумрудный? Или насыщенно-синий, как васильки на лугу сразу за забором Дистрикта-12? Угадать, впрочем, не удалось ни разу. Хеймитчу нравилось пытаться.

А потом, когда небо горело, и камни закипали, как вода на плите, когда планелеты сравнивали с землей Дистрикт-12, он держал ее за руку там, стоя в глубине леса рядом с горсткой уцелевших.

Она не плакала тогда о туфлях, париках и Капитолии, который не увидит уже никогда. Она была сильной женщиной, Эффи Бряк, несмотря на всю свою неприспособленность к этому миру.

- Спасибо, что спас меня, Хеймитч…

И три теплые слезинки упали на его холодные руки. Три теплые слезинки, и огненный смерч, бушующий у их ног

*

С неба падали маленькие пушистые снежинки. Они закручивались спиралями и будто водили хороводы, словно крошечные феи в лучших бальных нарядах. Эффи бы понравилось, думал Хеймитч, ловя ладонью белые звездочки, что тут же таяли от тепла его кожи.

Дверь, замаскированная в камнях, распахнута, и теплый воздух снизу, из глубин Дистрикта-13, схлестываясь с холодными потоками, превращался в пар, в клубящийся туман, утекающий прочь, к морю, в леса…

- Хеймитч, пора. – Крессида просто касается ладонью предплечья, а он вздрагивает, как от удара. Несколько секунд всматривается в глаза, где отражается низкое плачущее небо. Виноградные лозы, вытатуированные на ее голове и шее, кажется, прячутся в черный комбинезон, застегнутый под самым горлом.

Эффи ненавидела эти комбинезоны. Как и те хламиды, которые приходилось носить в бункере Дистрикта-13.

- Никаких красок, Хеймитч. Совсем никаких. Только эта блёклая, выцветшая ткань, такая грубая, что натирает кожу. Где шелк, атлас, кашемир? Я не могу так жить, Хеймитч. И ни одного парика, представь себе, даже самого простенького. А косметика? На кого я похожа в этой робе с половой тряпкой на голове вместо прически? И ресницы такие крошечные, глаза невыразительные…

Он слушал ее часами, пряча улыбку. Он думал, что она стала красивее, чем когда-либо прежде, а отсутствие тонн макияжа делали лицо таким свежим, таким беззащитным… Он отдал бы все, что угодно, лишь бы вновь услышать ее жалобы, упреки. Почувствовать, как слабые кулачки колотят по его широкой груди.

- Тут даже вина нет, Хеймитч. Какая-то сивуха, которую они называют водкой. Как же тут жить?

А он так и не успел. И никогда уже не почувствует вкус ее губ, не скользнет ладонями по узким, покатым плечам…

- Хеймитч, пора…

- Да иду я, иду.

Еще только один взгляд в небо, будто закованное в свинцовый панцирь. Небо, что плачет цинком и золой… И снова назад – в постылые катакомбы, провонявшие порохом и обеззараживающим средством.

- Они тут не пользуются духами, ты представляешь, и так воняют…

Отбой по расписанию и подъем по сигналу тревоги. Это война, все так. И он никогда больше не услышит журчащий смех самой красивой женщины, что была в его жизни. Она не умерла, нет. Просто раз не явилась на завтрак.

- Что это за липкая слизь, они называют это едой? …

Не пришла на завтрак, а комната оказалась пустой. Вещи аккуратно разложены по полочкам, и даже темно-серые туфли без каблуков на своих местах. Камеры наблюдения не показали ничего, ни малейшего намека на то, куда могла деться Эффи Бряк. Но он… он все еще надеялся, что однажды вновь увидит поджатые губы и услышит этот голос: «Хеймитч Эбернети… никуда не годится!».

========== 5. Финник/Китнисс ==========

Ее мутит от аромата роз - сладковато-приторного, как запах разлагающейся плоти. Она не пьет шампанское, больше никогда. И не приезжает в Вашингтон даже сейчас, спустя столько лет.

Они встречаются в маленьких городках Новой Англии или на островах в Индийском океане, где песок на пляжах белый, как рассыпавшиеся в пыль кости.

Они часто молчат, слушая, как океан рокочет, будто раненный зверь, и долго-долго смотрят на звезды, которые тогда, в прошлой жизни, застилало пламя горящих кварталов, а крики людей, что заживо сгинули в захлопнувшейся мышеловке, и сейчас рефреном звучат в их мозгу. Словно это было вчера. Словно эти крики впитались в легкие, в воздух, который они вдыхают.

Они почти не говорят о прошлом, не вспоминают беспорядки, что вспыхнули по всей стране стихийно, как пожар от удара молнии в сухой степи. Они не говорят о друзьях, которых сломали те дни, превратив в тонкие тени, бледные призраки.