Он в ярости заходил по комнате, не убирая рук из своих волос, куда он запустил их, напрягши тонкие длинные пальцы, которыми сжал волосы у корней, словно хотел причинить себе боль от осознания того, что сделал. Меропу как громом поразило. Она сидела на все том же месте, все так же прижимала руку к животу в нелепом жесте, будто по-прежнему держала его ладонь. Ей хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю, укрыться с головою одеялом, лишь бы не видеть в любимых глазах такое откровенное отвращение, когда он то и дело бросал на нее взгляд, чтобы убедиться, что ему все это не приснилось.

— Что я натворила, любимый? — глухо спросила она, сдерживая подступающие слезы. — Мы с тобой только что слушали радио, ты гладил мой живот. Мы ждем с тобой ребенка.

Она говорила невпопад, позабыв от страха и тупой боли в грудине все слова. Том остановил свой дикий марш по квартире и недоуменно посмотрел на нее.

— Какой ребенок, женщина? О чем ты говоришь? Что я вообще здесь делаю, с тобой?

— Я твоя жена, — сказала Меропа тверже, решив, что надо напомнить ему, кто они друг другу. — И я жду от тебя ребенка. Мы женаты уже много месяцев.

Том, издав непознаваемый болезненный вопль, бросился к окну, дико заозирался по сторонам, а затем бросился в коридор к календарю.

— Что ты сделала со мной? Чем опоила меня? А ну, отвечай, дрянь!

Он схватил ее за грудки и прижал к стене коридора, куда она проковыляла вслед за ним. Она ударилась лопатками и затылком, но он не обратил внимание, а она безвольной куклой тряслась в его руках и мечтала о том, чтобы всего этого с ней не было, чтобы они, как и каждый вечер до этого злосчастного Хэллоуина, просидели после ужина в гостиной, обсудили прошедший день; приняли вечернюю ванну и легли вместе спать, крепко обнявшись.

Но сейчас ее ранил его злой, ненавистный взгляд, которым он не награждал ее даже тогда, когда впервые узнал о ее существовании. Мерлин, пусть все вернется на круги своя.

— Том, ох, — болезненно выдохнула она, когда он снова затряс ее, требуя ответа. — Наш ребенок…

— Наш? Наш?! — взвыл он, с отвращением отталкивая ее от себя и не желая прикасаться к огромному животу. — Не знаю, где ты нагуляла его. Я не имею никакого отношения к этому отродью.

Меропа заплакала. Холодный, жестокий голос Тома кромсал все у нее внутри. Она бессильно опустилась на пол и слушала, как Том яростно шагает из угла в угол, собирая свои вещи.

— Ты опоила меня, да? Признавайся, ведьма! Ах…

Застучал чугун, зашуршали сухие травы. Это Том обнаружил ее чародейский тайник. Меропа подумала, как странно, что он так легко нашел его, ведь на тайнике были наложены чары. Она с трудом поднялась под его тяжелым взглядом. Том побледнел еще сильнее, когда увидел, что в тайнике лежат такие вещи, которые нормальный человек не будет хранить дома. В его глазах теперь плескался неподдельный ужас.

— Точно околдовала, — прохрипел он, разбрасывая засушенную полынь, безлапых жучков, отшвыривая от себя выкатившуюся волшебную палочку.

Меропа стояла с дверях и не могла вымолвить ни слова. Только взгляд зацепился за палочку, вспомнилось заклинание. Она в последней надежде бросилась к ней, освобождая проход. Том, дернувшись в сторону, схватил некоторые лежащие на открытых местах вещи и ринулся к двери. В этот момент Меропа схватила палочку и отчаянно крикнула, направляя ее на Тома:

— Остолбеней!

Но ничего не произошло. Ей стало дурно, а в груди сильнее сжался ледяной кулак, выжимающий из нее всю жизнь. В голове звучал визг отца: «Поганая маггла, безрукая тупица, бездарная уродка!» Да, такой она и осталась. Пелена спала не только с Тома, но и с нее самой, а также со всего, к чему она применяла магию. Все это было лишь иллюзией.

Том шарахнулся в сторону и ударился о косяк, смотря теперь на нее со смесью ужаса и недоверия. Но осознав, что заклинание не сработало, он обернулся вновь к двери, достиг ее в несколько широких шагов и захлопнул ее за собой с оглушительным стуком. Больше Меропа никогда его не видела.

*

От Тома ни осталось ничего, кроме пары совместных фотографий, которые вскоре были пущены на топливо в очаг, да запаха на его подушке. Меропа каждую ночь клала ее рядом с собой и засыпала, зарывшись в ее аромат, представляя, будто Том всего лишь вышел на кухню попить воды.

Несколько дней она ничего не ела и сильно исхудала. Когда живот стало резать от голода, она откопала в буфете застаревшую краюшку хлеба, которую съела, запив водой. У нее не было денег, Том ничего ей не оставил, даже по случайности не забыл. Меропа не знала, что делать, куда податься. Она умела что-то готовить, но в повара ее не взяли, а отработав посудомойкой один день, она слегла с болью в пояснице. Заработанные за те часы деньги она растянула на несколько дней, и так же растягивала, купленную на них еду. А потом ее выгнали из квартиры, потому что она не смогла платить за аренду. Она оказалась на улице в единственной одежде, которая была у нее с прошлой зимы, не взяв с собой даже волшебные травы. Она не колдовала уже несколько недель, всем сердцем возненавидев магию за ту иллюзию, от которой потом разбилось сердце. Да и не было у нее сил колдовать, каждый раз, поднимая палочку, она ощущала, как они покидают ее.

Почти месяц Меропа бродяжничала и жила на помощь добрых людей, которые видели, что она в положении и давали немного денег на еду и временный приют на ночь. Перед Рождеством она решилась продать последнее ценное, что у нее осталось, — фамильную реликвию, которую забрала с собой из хибарки, оставив прощальную записку отцу. Его срок в Азкабане давно подошел к концу, вернуться домой она не могла, да и не на что было добираться до их лачужки.

За медальон ей дали аж целых десять галлеонов, и на них она прожила еще до Нового года, когда начались схватки. Она рожала в ближайшем маггловском приюте, до которого смогла доковылять на негнущихся истоптанных ногах, едва способная подняться от голода и подкашивающей ее в последние дни болезни.

После родов она еще около часа лежала в комнатке под присмотром юной девушки, которая недавно пришла работать в приют. Меропе было дурно, ее бросало то в жар, то в холод. Сознание мутнело и падало во тьму. Меропа чувствовала, что смерть ждет ее, и изо всех сил собралась, чтобы сказать сиделке, что сына нужно назвать Том Риддл. Она не сомневалась: он будет похож на отца. Пусть будет на свете хоть один красавец Том Риддл, принадлежащий ей.

Она успела так же сказать, чтобы ему дали среднее имя, Марволо — в честь ее отца. Пусть сын узнает, как велики его корни, пусть когда-нибудь узнает, что он маг, и научится всему, чему не сумела научиться она.

Сыну был час отроду. Если бы ее Том был рядом с ней, она бы выкарабкалась, она бы непременно нашла силы справиться с болезнью. Но Тома, прекрасного, волнующего Тома, на которого хотелось смотреть всю жизнь, от взгляда на которого хотелось творить сильнейшие из чар, больше не было с ней.

Меропа больше не любила, не колдовала и не жила.