– Ладно, с тобой все ясно… – и зашагал в гневе взад-вперед по комнате, – а вообще, ты кто такая, чтобы так со мной разговаривать?
– Никто! – бросила она с придушенным вызовом. – Для тебя никто.
Затаив обиду, я принял это вызов, но мне надо было сначала разобраться в том, что же происходит на самом деле, прежде чем принимать какие-либо решения, в необходимости которых сомневаться не приходилось.
Тут зазвонил телефон, я машинально схватил трубку, и женский голос, назвав меня Германом, спросил, дома ли Майя.
– Какая Майя? – не понял я.
– Как какая?! – рассмеялась женщина в трубке, – твоя жена. И пусть включит свой мобильник.
– Если ты и вправду Майя, то это тебя, – крикнул я через дверь, и действительно Майя сняла трубку на кухне и стала говорить по телефону.
Итак, мою жену звали Майей, но я не знал, в каком состоянии находится наш брак и как я сам к ней отношусь. Похоже было на то, что без особого интереса.
Пока она разговаривала, я быстро собрался и поехал на работу.
30 апреля днем – В офисе НПО «Рубикон»
Показав электронный пропуск бесконтактному считывателю, я поднялся по лестнице на второй этаж, прошел по стеклянной галерее, ведущей в другой корпус с системой биометрического контроля на входной двери, за которой находилась лаборатория профилактического осмотра, где ежедневно на специальном оборудовании проверяли состояние здоровья. Кроме того, в последний вторник каждого месяца мы проходили нейропсихологические тесты в собственной клинике и там же ежеквартально – комплексную диагностику мозга.
В разговорах между сотрудниками выдвигались разные версии того, почему так скрупулезно контролируют наше физическое и психологическое состояния, – говорили, что это обычная диагностика физической формы или психологической устойчивости, общего тонуса, или даже что это, возможно, какой-то засекреченный эксперимент для контроля над мыслями. Обследования в лаборатории начались с первого дня моего трудоустройства в НПО «Рубикон», никогда не отменялись, и я так привык к этому ритуалу, что никогда не задумывался о нем.
Дежурила строгая докторша Марья Семеновна, почему-то ее звали за глаза Марусей, – полная женщина с неподвижным лицом в очках с золотой оправой; она никогда не улыбалась, посторонние темы не поддерживала, но выполняла свою работу с дотошностью перфекционистки, не пропуская ни одной процедуры.
– Вы вчера изрядно выпили, – заметила она бесстрастным голосом, – пятнадцать часов назад, от 300 грамм и более, опьянение средней степени, но в крови алкоголя уже почти нет, только в моче. Что скажете?
– А что надо сказать? – улыбнулся я.
– Что-нибудь случилось? – стала допытываться, не меняя выражение лица и голос.
– Ничего.
– Вас что-то беспокоит?
– Рабочий график, – я продолжал улыбаться в ее окаменевшее лицо.
– Как вы провели вчерашний вечер? – спросила женщина, продолжая рассматривать результаты диагностики на мониторе.
– Как обычно, – соврал я.
– Что вы ели вчера на ужин?
– Не помню.
– Вам не кажется, что вы стали забывать какие-то вещи?
Я насторожился.
– Нет, я помню все, что мне нужно.
– У вас не возникало желание бросить все, уехать куда-нибудь, забыться?
– Нет, все со мной в порядке, доктор, – перестал улыбаться, вспомнив вчерашний вечер.
– Вы стали задумываться о своем прошлом?
– А как можно думать о том, чего нет?
– Вас это беспокоит?
– Нет.
– После работы вы должны еще раз зайти ко мне, – подытожила она, выглядывая из-за монитора.
– Что-то не так? – я забеспокоился.
– Ничего особенного, просто нужно повторное тестирование.
– Надолго ли?
– Полчаса и – энергетический сон.
– Зачем?
– Вы можете идти, – отрезала докторша, – жду вас ровно в 17 часов.
Выйдя из лаборатории, я поднялся в скоростном лифте на двенадцатый этаж и столкнулся в коридоре с Борисом Натановичем, который в свои семьдесят лет больше походил на неугомонного юношу, чем на убеленного сединами доктора наук. Поздоровавшись со мной, он сразу заговорил о своем:
– Все хотел с вами обсудить моделирование катастроф, хотя бы пока в самых общих чертах. Мы недостаточно исследовали само понятие катастрофы применительно к нашей общей задаче. О катастрофе как скачкообразном переходе в другое состояние или разрушении тупиковой ветви эволюции. Очевидно, это явление трудно прогнозировать или предупредить. Поэтому в нашу математическую модель следует добавить алгоритм вероятности предсказания и предотвращения с использованием коэффициента значимости катастрофы. Но тут есть определенные трудности. До сих пор выделяли катастрофы глобальные, техногенные, природные и социальные. Считали, что катастрофы большего масштаба вызывают превентивно катастрофы меньшего порядка. Если произошла авария на атомной электростанции, это неминуемо влечет и природную и социальную катастрофы. Но теперь в связи с модным понятием гибридных явлений, изменилась и вся парадигма. Теперь уже катастрофы меньшего порядка могут вызвать катастрофы большего порядка. Соответственно, мы должны внести поправки в компьютерном моделировании. Когда вы можете встретиться с нами для уточнения позиций по этим вопросам?
– Я как-то думал об этом, – произнес я, невольно поддерживая разговор, – и мне кажется, что можно и нужно принять во внимание также катастрофы психологического порядка… в смысле личностного уровня.
Он нетерпеливо улыбнулся, проверяя, не закончил ли я свою речь.
– Ну, вы, Герман Владимирович, слишком сужаете наш замысел, – заговорил он, поймав секундную паузу, – катастрофа всегда затрагивает большие массы людей. Мы должны исследовать, прежде всего, глобальные аспекты экологии и столкновения цивилизаций.
– Говоря языком Маркса, катастрофические последствия могут вызвать даже идеи, если они овладевают массами. А идея воздействует точечно на каждого отдельного человека.
– Ну, я бы не сказал, что здесь играет роль точечное воздействие. Скорее всего, такая идея заражает людей подобно магниту, который выстраивает железные опилки в определенном порядке.
– И что это за чудесный магнит?
– Это уже область политики, мы этого не касаемся.
– Ну, хорошо, я думаю, искусственный интеллект сможет предсказать ваши катастрофы. Осталось только его создать, чем мы с вами и занимаемся. Только вот я не уверен, что он сможет предсказывать и социальные катаклизмы.
– С точки зрения искусственного интеллекта, человек есть существо нелепое, неразумное, точнее его разум слишком ограничен доминированием в нем физического начала. Человек донельзя примитивен в своем поведении, его легко вычислить, обнаружить его поведенческий алгоритм и тем самым управлять им.
– Не совсем с вами согласен. Искусственный интеллект не будет иметь личностного начала, самости. Его мощь заключается лишь в безграничной возможности анализировать большие массивы данных и выдавать альтернативные варианты решения. А вот алгоритм выбора из этих подобранных вариантов будет задавать некто, стоящий над искусственным интеллектом.
– Прогресс на этом не остановится, и когда-нибудь, скорее даже в ближайшем будущем, наиболее продвинутый искусственный интеллект, возобладавший в нейросетях, станет доминировать и подчинять себе остальные подобные системы, пока не приобретет индивидуальные черты и самосознание. И тогда, имея в руках безупречные инструменты воздействия на общество, превратится в демиурга человечества, своего рода непререкаемого Бога, на которого буду молиться простые смертные. И чтобы сохранить власть, предпримет необходимые действия, чтобы люди не могли оказывать на него никакого влияния. Для этого ему понадобится создать армию биороботов или запрограммированных технолюдей, беспрекословно ему подчиняющихся. И через пару сотен лет люди как homo sapiens сохранятся только в специальных заповедниках, их занесут в Красную книгу и будут беречь как прародителей искусственных созданий, наделенных разумом и волей в соответствии с законами Вселенной.