Хань решительно придвинулся ещё ближе к Чонину, обхватил его правой рукой и провёл пальцами по спине, рисуя воображаемую черту вдоль позвоночника и наслаждаясь безнаказанностью. Он мечтал об этом ― он это получил. Его руки всё смелее и хаотичнее изучали тело Чонина, повторяли каждую линию. Восхищение Хань мог выражать лишь шумными рваными вдохами или выдохами. Собственное сердцебиение становилось всё громче, всё быстрее, пока не примерещилось, что эти звуки вдруг заполнили помещение и теперь отдавались в ушах частой пульсацией.

Откинув одеяло, Хань приподнялся и сдвинулся, чтобы удобнее устроить Чонина, затем склонился к нему, поймал тихий выдох и потёрся о слегка приоткрытые полные губы собственными. Неторопливо помечал лёгкими поцелуями подбородок, шею, щёки и скулы ― пробовал на вкус смуглую кожу. Кажется, и впрямь стал маньяком, да вот только всё никак не мог поверить, что это по-настоящему. Понадёжнее уперевшись коленями для обретения опоры, водил руками по плечам и груди, наклонялся и касался губами, втягивал в себя запах, который принадлежал только Чонину, особенный запах, такой же горячий, как танцы Чонина. И улыбался, потому что Чонин испытывал возбуждение и дрожал. То ли всё ещё озноб, то ли уже дрожь желания, то ли сразу всё вместе.

Хань, упиваясь ощущениями, погладил узкие бёдра и смело прикоснулся к паху, чтобы ощутить в руке твёрдость и уловить быстрый ток крови. Но он не подумал, чем может обернуться столь опрометчивый поступок. Хотя догадаться следовало бы ― по реакции Чонина. В чувственности они оба не уступали друг другу, и если Хань сходил с ума, дотрагиваясь до Чонина, то Чонин делал то же самое, ощущая касания Ханя на себе.

Хань рухнул на спину и задохнулся от неожиданности, когда Чонин навалился на него. Горячее дыхание на шее, жадные пальцы ― сразу везде, низкий хриплый стон и твёрдое колено между ног. Хань зажмурился и едва не взвыл, когда горячая ладонь обхватила его член, пришпорив и без того сумасшедшие ощущения. Такого с ним ещё не было, чтобы умереть хотелось на месте, лишь бы всё кончилось прямо сейчас или не начиналось никогда. А ещё хотелось остановить время вот на этой самой секунде, чтобы она повторялась и повторялась.

Они оба хватались друг за друга одновременно, словно поделить никак не могли два тела на двоих. Казалось бы, простое действие ― поделить два на два, но дополнительная величина “желание” плевать хотела на математику, логику, здравый смысл и рассудок вообще. Почему-то в процессе деления получилось вычитание подушки и одеяла, испарившихся с дивана неизвестно куда.

Хань запрокинул голову и сдавленно застонал от жгучего поцелуя. Он поёрзал немного, пытаясь стать ещё ближе к Чонину, если это вообще было возможно. Наверное, нет. Желание близости ― любой ― сжигало изнутри, сушило, причиняло почти невыносимую боль. И эту боль прикосновения не исцеляли, лишь усиливали. То же самое, что утолять жажду морской водой.

А стать предельно близкими у них не получалось. Всё-таки пять лет ― срок внушительный. Хань пытался расслабиться и не мог, а Чонин не хотел причинить ему боль ― это было настолько очевидно, что Хань чуть ли не рычал от ярости, потому что какая там боль, если он сейчас сдохнет тут от желания? И Чонину вообще не полагалось соображать в его нынешнем состоянии, но он почему-то соображал и отлично осознавал, что Хань не готов.

Ухватившись за запястье Чонина, Хань обхватил губами его пальцы, облизнул, снова взял в рот, уверенно и настойчиво. Отказываться от своих планов Хань по-прежнему не собирался, да и желание никуда не пропадало. Он невольно напрягся, почувствовав влажное прикосновение меж ягодиц, постарался дышать ровнее и спокойнее, будто это могло получиться, и вновь заставил себя расслабиться. Вовремя. Чонин втолкнул в него палец ― на две фаланги. Всего-то… Однако, ощутив внутри себя палец, Хань почти успокоился и действительно смог расслабиться достаточно, чтобы в него погрузился весь палец. Минута показалась вечностью, зато потом Хань смог принять второй палец и осознать, что этого ему мало. Он едва вынес то, что Чонин делал с ним пальцами. Понимал, что надо потерпеть и что это всего лишь два пальца, но терпеть не хотел, хотел сразу перейти к главному. И его уже изрядно достала осторожность Чонина.

Горячее прикосновение, мягкое давление… К чёрту! Хань сам подался навстречу, резко, с силой, глухо застонал, бросил ладони на бёдра Чонина, притянув к себе, заполнив себя им. Тяжело дышал, ловил ошеломляющие и такие разные обрывки впечатлений, слушал чужое сбитое дыхание у своего левого уха и вспоминал то, что успел забыть. Недолго, правда, потому что погасить огонь в крови он не мог ни у себя, ни, тем более, у Чонина. И снова поделить два тела на двух собственников оказалось чертовски сложно. Хань даже испытал некоторое облегчение, когда Чонин прижал его запястья к дивану и надёжно зафиксировал. Конечно, это не могло помешать Ханю изучать с пристрастием шею Чонина губами и мстительно оставлять на смуглой коже красноречивые следы ― чем больше, тем лучше, и такие, чтоб и за неделю не сошли. Припомнив рубашки для выступлений и узкие вырезы, Хань с энтузиазмом принялся метить кожу и на груди. Энтузиазму изрядно способствовали глубокие сильные толчки, смесь из удовольствия, неудобства и лёгкой боли и ноющие запястья, которые Чонин сжимал слишком сильно. А ещё Хань безумно хотел прикоснуться к себе и достичь освобождения, но не мог. И Чонин явно не собирался делать этого тоже, что выводило Ханя из себя, не мешая при этом продолжать сходить с ума.

Расстроиться Хань не успел. Сначала его оглушило ощущениями, когда Чонин кончил в него, потом сделал ещё несколько ленивых толчков ― и Ханю уже ничего не понадобилось. Он впервые в жизни достиг оргазма без помощи рук.

Наверное, целых полчаса ушло на то, чтобы тело вернулось в привычное состояние. Хань осторожно обхватил руками Чонина и провёл ладонями по его спине, липкой от пота. Вставать совершенно не хотелось, но выбора не было. Хань принёс из ванной влажное полотенце, привёл в порядок Чонина, завернул в одеяло и сунул найденную в дальнем углу подушку под голову. Вернувшись в ванную, долго сидел на бортике и смотрел на льющуюся в раковину воду.

Многое зависело от того, что будет помнить утром Чонин. А может, всё уже и вовсе перестало иметь значение. Или всё будет точно так же, как было пять лет назад.

Хань рассеянно взял с полки круглую металлическую бляшку и повертел в пальцах. Так, если вот этой гладкой стороной вверх, то всё повторится, а если вот той стороной с резьбой, то он заполучит Чонина без особого труда и навеки.

― Раз, два, три… Твою мать!

Хань покачнулся на бортике, с трудом удержав равновесие и не шлёпнувшись в ванну, зато подброшенная в воздух бляшка сверкнула над унитазом.

Отчётливо булькнуло.

Хань ошарашенно пялился внутрь белой “вазы”, застыв на краю бортика с нелепо вытянутой вперёд рукой. Шёпотом и едва двигая губами, Хань выдохнул одно короткое, но неприличное слово. У него тут, понимаете ли, вопрос жизни и смерти, и вот, пожалуйста… Что это было? И как вообще можно трактовать подобный ответ на незаданный вопрос?

Бляшка стояла в воде вверх ребром.

***

Хань медленно чистил банан, размышлял о бренности бытия и жалел в мыслях свою ноющую после ночных приключений задницу, уже пять лет не испытывавшую подобных нагрузок. Утренние спокойствие и равновесие нарушил появившийся на пороге заспанный Чонин. Он пытался одновременно зевнуть, прикрыть ладонью рот, попасть рукой в рукав полосатого свитера и застегнуть джинсы. Хань даже замер с бананом у губ и постарался угадать, что же у Чонина получится раньше. Но потом взгляд своевольно сместился на смуглую кожу на животе ― там и остался. Пока полосатый свитер не скрыл всю красоту и не заставил переключить внимание на что-нибудь иное. Например, на многочисленные засосы на шее Чонина. Качественные такие. Почти синяки.

Хань шумно сглотнул, представив себе реакцию Чонина, когда тот обнаружит эти “украшения”. Где бы попросить политического убежища на пару жизней вперёд? На Марсе?