Тут была, конечно, трудность, поскольку Чонин на женщин реагировал и явно предпочитал сопровождать именно их, а не мужчин. На мужчин он соглашался, но за двойную плату. С другой стороны, Хань сам видел, что мужчины вполне способны вызвать у Чонина возбуждение не хуже, чем женщины, ― это давало надежду. Надежду на что-то большее, чем просто переспать разок. Ведь Хань, как и Сэхун, тоже хотел от Чонина немало. Если уж начистоту, Хань хотел Чонина целиком и полностью, только себе одному ― в частную собственность, бессрочно, что означало “навсегда”. Смело? Конечно. Но Хань привык добиваться своего и драться за желаемое. И он собирался драться за Чонина, если придётся. Даже с самим Чонином. Всё, что угодно, лишь бы приручить его и сделать своим. Прямо сейчас судьба явно была благосклонна к Ханю и подарила уникальный случай, чтобы он смог изменить ситуацию в свою пользу. Всего два дня, казалось бы, так мало, но за два дня можно сделать много, если захотеть и постараться.

Хань был коварен и хитёр. Он не намеревался упускать столь редкую возможность.

***

Ближе к ночи Ханя потревожил шум, донёсшийся из центральной комнаты. Он кинулся туда, машинально тронув переключатель. Свет залил просторное помещение, позволив Ханю полюбоваться на собравшегося куда-то Чонина. Тот застыл на месте, выглядывая из-под одеяла, в которое завернулся, словно в плащ. Он забавно щурился от яркого света.

― И куда ты собрался?

― Тебя забыл спросить. ― Без паузы и размышлений. И весьма сердито. Хань поставил в уме галочку: спросонья Чонин не в духе, и это, похоже, хроническое. Мило. В самом деле. Мило настолько, что Ханя потянуло на улыбку.

― Ты же сказал, что никуда…

― Я не собираюсь за пределы дома, придурок! ― тут же обрычал его Чонин и двинулся к ванной, но едва не загремел на пол. С координацией у него прямо сейчас, как видно, дела обстояли тоже неважно. Более того, в смущении от собственной неловкости он выглядел убийственно очаровательным.

― Давай помогу… ― Довольная улыбка всё-таки расплылась на лице Ханя. Смотреть на одновременно дерзкого и смущённого Чонина он мог бы вечно.

― Вот ещё! ― Чонин выдрался из рук Ханя, оставив в качестве добычи одеяло, и скрылся за дверью ванной. Хань аккуратно положил одеяло на диван и прислушался, выждал минут пять, после чего заглянул-таки в ванную и застал Чонина у раковины. Тот плескал в лицо холодной водой.

― Не переборщи. Тебе жарко, но это обманчивое ощущение.

― Без тебя знаю.

― Ты всегда так ворчишь?

― Представь себе. И отстань от меня. Ты обещал притвориться невидимкой. Пока плохо выходит.

― Есть хочешь?

Чонин замер, потом медленно закрутил кран и потянулся за полотенцем. Размышлял с минуту и покачал головой.

― Точно?

― Нет. Но, боюсь, еда не полезет.

― Тогда давай обратно на диван.

На сей раз Чонин отмолчался, прошёл мимо Ханя, улёгся и знакомо укрылся одеялом с головой. Что называется “уединился”.

Через четверть часа Хань проведал его и убедился, что он уснул. Хань поправил одеяло, пальцем смахнул капельки пота с виска и откинул в сторону влажную чёлку. После Хань разложил еду по контейнерам, навёл порядок, принял душ и вновь вернулся к Чонину. Обнаружил у дивана сброшенные остатки одежды и невольно подумал о том, что Чонин теперь полностью обнажён, там, под одеялом. Зря подумал, поскольку воображение немедленно разыгралось. Хуже того, Хань точно знал, что игра воображения померкнет рядом с действительностью, так что лучше сразу посмотреть, а то и потрогать, и не мучиться.

Чонин свернулся под одеялом в клубок, значит, теперь ему уже не жарко, а холодно. Хань осмелился просунуть руку под одеяло и прикоснуться к плечу. Ощутил дрожь, что подтвердило его опасения. Он помялся рядом с диваном, но всё же отмёл все колебания в сторону, как и расшалившееся воображение. Низменные желания стояли на порядок ниже, чем благополучие человека, эти самые желания внушавшего.

Хань торопливо разделся и юркнул под одеяло, потеснил Чонина и крепко обхватил его руками. Ещё и зажмурился, словно это помогало меньше чувствовать. Он отчаянно прижимался к Чонину, пытаясь согреть собой, напоить теплом тела собственного. И точно так же отчаянно пытался не верить, что соприкасается кожей с Чонином. Ханя самого затрясло всего через минуту, но отнюдь не от холода. Напротив его груди гулко билось чужое сердце, до него доходили лишь отголоски размеренных ударов, но даже это вынести было невозможно. Это казалось таким нереальным и волшебным, что Хань невольно распахнул глаза и уставился на Чонина.

Зря…

Хань не мог видеть это лицо так близко даже в полумраке. Настолько близко, что его дыхание играло на смуглой коже и возвращалось к нему же, оттолкнувшись от сухих и чуть потрескавшихся губ. Хань был попросту к этому не готов. Если к этому вообще можно быть готовым хоть когда-нибудь… Пять лет воздержания и отлучения осыпались тонкой струйкой невидимого праха на подушку ― прямо между Ханем и Чонином. Оставалось лишь придвинуться ближе, забыв обо всём, и смотреть, смотреть, смотреть… и дышать. Если получится вспомнить, как вообще нужно дышать и для чего. Вспомнить не получилось, зато в голову пришла спасительная мысль: если не выходит дышать, то почему бы не заменить вдох поцелуем? Вдруг поможет.

Целоваться Хань не разучился, а Чонин практиковался в этом почти каждую ночь. Всё оказалось настолько естественным и простым, что совершенно не хотелось отпускать полные, но неожиданно твёрдые губы. Хань продолжал ловить их, мягко удерживая своими губами, проводя самым кончиком языка в намёке на ласку, но пока не отваживаясь заходить дальше. Пока он только изучал Чонина, пытался понять, что нравится, а что ― нет. Кому-то нравились именно такие поцелуи, напоминавшие игривые покусывания и посасывания, кому-то больше по душе поцелуи откровенные, глубокие, проникающие, а некоторые не любят целоваться вовсе. Чонин любил. Первый вариант ― по отношению к нему. Второй вариант ― по отношению к партнёру. Хань мог бы и догадаться: чувственные губы созданы для того, чтобы их ласкали. И он послушно продолжил начатую игру, дразня именно губы Чонина, заставляя их гореть, а потом позволил языку Чонина проскользнуть в его рот и отплатить тем же, но уже так, как нравилось Ханю, ― глубоким проникновением.

Хань запустил пальцы в спутанные тёмные волосы, притягивая Чонина всё ближе и ближе к себе, не давая ни единого шанса прервать поцелуй. И его совершенно не смущало то, что Чонин мало что понимает, если понимает вообще. Скорее всего, Чонин полагал, что видит сон. В любом случае, восприятие Чонина искажали его состояние, температура и приглушённый неверный свет, но Ханя сейчас это не беспокоило. Не беспокоило и то, что Чонин может после не вспомнить их близость. Ханя даже не волновало то, что он сам мог заболеть. Во-первых, он тоже выпил кое-что из лекарств; во-вторых, он даже хотел заболеть, чтобы остаться с Чонином подольше, а раз хотел, то точно не заболеет ― закон подлости. Но всё это сейчас не имело никакого значения.

Прямо сейчас Хань собирался нарушать все мыслимые и немыслимые правила, быть эгоистичным и беспринципным и идти до конца. Может, он и поменялся местами с Сэхуном, но он не Сэхун, он намного опаснее. И он жадный.

Ладони мягко коснулись груди, легко сдвинулись к животу, прошлись по бокам и задержались на узких бёдрах. Немного неудобно было действовать левой рукой из-за их поз, но это пустяк. Под пальцами ― гибкие мышцы, тёплые. Хань ещё медленнее сдвинул правую ладонь, чтобы ощутить округлость ягодицы ― жёсткость и твёрдость тренированного тела. Мышцы на ногах Чонина были столь же твёрдыми и сухими. “Небо” и “земля” танцора, как рассказывали им на лекциях по истории танца ― Хань помнил это занятие. Гибкая и пластичная верхняя половина тела ― “небо”. Сильная и надёжная, подобная каменной основе, нижняя половина тела ― “земля”. Чонин и впрямь хорошо учился танцам, коль добился правильного эффекта. Похоже, он продолжал заниматься сам до сих пор, раз сохранял эту форму, что считалась канонической в искусстве танца.