― Чашечку какао? ― осторожно вопросил Хань.

― Я сам.

Чонин прошёл мимо, бесцеремонно задев Ханя плечом, взял большую кружку, налил сваренное Ханем какао и сразу сделал большой глоток, потом отошёл к столу и принялся разглядывать пластиковые контейнеры. Хань отметил, что ему явно стало лучше, но ещё денёк полечить его не помешает. А потом Хань задумчиво откусил кусочек банана и уставился на обтянутую тёмной джинсовой тканью крепкую задницу Чонина, которую он накануне щупал своими грешными дланями. Имел удовольствие.

Чонин оставил чашку на столе, присмотрел один из контейнеров, спохватился и отправился в ванную мыть руки.

Хань как раз пытался вспомнить первые строчки “Pater Noster”, слышанной в католической церкви рядом с домом в Пекине, когда из ванной донёсся разъярённый рык:

― Это ещё что за?!

― Где? ― тихо уточнил Хань, вспомнив только “Amen” и ничего больше.

Чонин влетел в комнату, потянул за ворот свитера ― как будто ворот что-то там мешал рассмотреть ― и указал на свою шею.

― Это что такое вообще?

― Такой большой мальчик, а до сих пор не знаешь, что такое засос? ― ядовито уточнил Хань и вернулся к банану с невозмутимым видом.

― Это ведь твоих рук дело!

― Нет. ― Хань помотал головой и посмотрел на опешившего от наглой лжи Чонина честными глазами. ― Не рук. Губ. Руками я пока так не умею.

― Ты! ― загремел окончательно взбешённый Чонин. В гневе он был чудо как хорош ― Хань залюбовался.

― Да ладно, тебе понравилось. И это, и всё остальное. У тебя роскошная задница.

Чонин нахмурился, отпустил изрядно растянутый ворот свитера и смерил Ханя внимательным взглядом. Правда, потом он сделал нечто совершенно неожиданное: шагнул к Ханю и потянул за резинку на поясе.

― Эй! ― Хань возмущённо выдрал из рук Чонина резинку и подтянул брюки повыше. ― Какого чёрта?

― Проверяю, всё ли цело, ― пожал плечами Чонин и хищно улыбнулся уголком рта.

― Что значит “всё ли цело”?

Чонин взял со стола один из контейнеров и вновь пожал плечами.

― О мою “роскошную” задницу ты бы точно яйца себе разбил всмятку. ― Чонин протянул открытый контейнер ошарашенному Ханю и с убийственной участливостью спросил: ― Омлетик?

Не дождавшись ответа, Чонин отошёл к окну, вооружился палочками и приступил к завтраку.

Оклемавшийся Хань выбросил банановую кожуру, аккуратно ухватил большую металлическую ложку, подкрался к Чонину и приложил ложкой по голове.

― Ой! Больно же! Ты чего?

― Вот, значит, как, да? ― Хань добавил ложкой по “роскошной” заднице и хотел повторить обучение насилием, но застыл, уставившись на заметно погнувшуюся после последнего удара ложку. Удравший к двери Чонин обернулся, оценил картину и сложился пополам от приступа хохота. Хань попробовал выпрямить ложку руками, но потерпел неудачу, чем окончательно добил Чонина. Тот сполз вниз по стене под новый взрыв громкого смеха ― едва по полу не катался, умирая от веселья.

― Заткнись, ― тихо велел Хань, но его бессовестно проигнорировали.

Отсмеявшись, Чонин поднялся, перебрался на стул и сообщил между делом:

― Ты мне денег теперь должен.

― За что это?

― За то, что покусился на мою невинность.

― На какую ещё невинность? Если чья невинность и пострадала, то только моя.

― По-моему, невинность от тебя сбежала с дикими воплями ещё во младенчестве.

Хань был хитёр и коварен, поэтому по-умному промолчал. Пока что последствия в большей степени радовали, чем пугали. И Чонин, кажется, не собирался откручивать ему голову. Но вот помнил ли он всё, что случилось? Или не помнил? Или просто поставил галочку в уме, что они с Ханем переспали?

Последний вариант Ханя совершенно не устраивал. Он нарушил собственное обещание не потому, что вновь ощутил влечение к другому парню. Он вообще довольно легко когда-то принял собственные вкусы и желания, поскольку всегда был в ладах со своими чувствами. И на пять лет он отказался от всего этого вовсе не потому, что это неправильно и кем-то там осуждается. Он отказался от желаний на пять лет потому, что не мог обрести желаемое. Человек, которым он дорожил, считал их связь извращённой и всерьёз страдал от этого. О каком счастье могла идти речь в таких условиях? С Чонином же Хань рассчитывал на большее хотя бы потому, что Чонин соглашался на секс с парнями. Пусть из-за денег, это неважно. Важно то, что Чонин говорил Сэхуну и как говорил. И считал себя грязным Чонин вовсе не потому, что кого-то там трахал или не трахал, а потому, что делал это из-за денег. И это ― излечимо.

Хань помыл опустевшие контейнеры, вытер руки полотенцем и заглянул в просторную комнату с диваном. “Пациент” старательно нарушал постельный режим и танцевал перед зеркалами. На голове у него красовались наушники, провод от которых убегал к заднему карману джинсов, где по очертаниям Хань угадал плеер.

― Эй!

Ханя не услышали, поэтому он подошёл к Чонину и бросил ладонь на плечо. Чонин изящно повернулся и вопросительно вскинул брови. Хань сдвинул наушники обручем назад, они повисли на шее Чонина, и из маленьких динамиков теперь лилась едва слышная мелодия. Чонин хотел что-то спросить, но не успел. Хань слегка прикусил его губу, лизнул и отважился на глубокий поцелуй. Отвоёванные позиции всегда надо закреплять, так говорил Ханю отец.

Закрепление прошло неплохо, поскольку Чонин на поцелуй ответил тем, что избавился от языка Ханя и поцеловал сам. Так, как того хотелось Ханю. Правда, всё закончилось гораздо быстрее, чем Хань рассчитывал, ― Чонин отпрянул, сделал музыку погромче и продолжил танцевать. Вокруг Ханя.

Странное довольно-таки ощущение. Хань сам себе казался шестом, тем самым шестом, вокруг которого обычно зажигают стриптизёры. И не менее странными казались прикосновения чужого тела. Чонин двигался вокруг него, задевая иногда то бедром, то рукой, то плечом, то грудью или животом. Время от времени Чонин замирал на месте, и его губы дарили намёк на доступность. Но стоило Ханю потянуться к ним, почти прикоснуться собственными губами ― Чонин ускользал, вновь изводя танцем и прикосновениями под тихую музыку, звучавшую в наушниках.

Засранец. Ведь он прекрасно знал, насколько сексуален, насколько сильно заводят даже невинные “случайные” касания, и насколько уже возбуждён Хань.

― Сколько… ― сбивчиво зашептал Хань, ― сколько стоит минет?

― Хочешь сделать мне подарок?

― Нет. Хочу купить твои губы.

― Такой услуги в ассортименте нет.

― Так это бесплатно?

― Нет. Я не делаю минет.

― За деньги? Или вообще?

― Вообще. ― Чонин остановился за его спиной, на миг прижавшись плотнее, чем следовало бы. ― Никому и никогда.

― М… А в качестве единственного исключения? ― Хань боялся шелохнуться, лишь бы не спугнуть свою персональную дичь.

― Нет.

― Но почему?

― Потому что. Никогда это не делал и не собираюсь. Ты же не хочешь лишиться кое-чего очень важного? Вряд ли есть хоть что-то хуже, чем неумелый минет.

― А я тебя научу, ― самонадеянно решил Хань.

― На практике? ― Чонин тихо засмеялся, уткнувшись носом ему в шею. Хань невольно прикрыл глаза и улыбнулся ― приятные ощущения от игры тёплого дыхания на коже.

― На бананах.

― Я тебя умоляю… ― Чонин отступил на шаг, смеясь уже в голос.

― Ты хоть бы попытался, а потом уже ржал.

Бананов Хань прикупил достаточно ― точно знал, что пригодятся. И даже если бы из затеи ни черта не вышло… Хань предложил это с умыслом. У него был отличный план, и плану полагалось сработать так или иначе. По ночам на работе Чонин занимался тем, что сводил с ума богатых клиентов. Он привык это делать, настолько привык, что соблазнение стало для него естественным состоянием. И никому не приходило в голову соблазнять самого Чонина. Кроме Ханя. Хань собирался обратить оружие Чонина против него самого именно потому, что никто до такого не додумывался. Но ведь Чонин тоже живой человек, а любому человеку приятно, когда кто-то тратит время и силы на его соблазнение. Капля тщеславия есть у всех, даже у тех, кто тщеславия обычно лишён.