― Всё равно, мог бы и сказать, ― проворчал Чонин, покосившись на Ханя.

― Ну знаешь… мне бы не хотелось, чтобы это выглядело навязчивым. Вроде как я подсовываю тебе свою писанину на заценить…

― По-моему, я никогда не считал тебя навязчивым.

― Ты мог считать так про себя. Молча.

― Гм… помнится, я ещё при нашем знакомстве честно сказал тебе, что я довольно прямолинеен. Если бы считал тебя навязчивым, сказал бы в лоб.

― Чудесно. Напишу новую статью, непременно подсуну тебе и заставлю прочесть, ― сердито пообещал всё ещё обиженный, но слегка оклемавшийся Хань. Чонин ответил ему чуть грустной улыбкой, после чего его потребовали к себе другие гости.

Хань немного потоптался у столиков в одиночестве, повздыхал, собрался и тихо ушёл домой. Чонином и невидимой чониновской стеной он уже был сыт по горло и планировал провести неделю в благородном одиночестве. Как раз сочельник на носу, а Хань никогда не ел на Рождество индейку. Повод купить, найти в сети рецепт и поставить эксперимент, дабы оправдать стереотип об умении китайцев готовить всё, что шевелится. А всё, что не шевелится, тыкать палочкой и тоже готовить.

― * ―

Через день, вечером, ему позвонил внезапно Минсок и предложил отпраздновать Рождество вместе. Хань воздержался от принятия решения сразу и попросил сутки на раздумье.

Он решил всё же согласиться и на следующий вечер уже набрал номер Минсока, но нажать на кнопку вызова не успел ― подскочил на месте от звонка в дверь.

― Кого там черти принесли так поздно?

Хань одёрнул футболку, сунул ноги в тёплые пушистые тапки и побрёл к двери, распахнул и окаменел, уставившись на Чонина. Тот торчал у порога в расстёгнутой лёгкой куртке, изрядно припорошенный снегом. Снег белел в его волосах, таял на скулах и на шее, превращался в сверкающие капли на тонком свитере. В руках Чонин держал старый номер «Субботы», развёрнутый на статье с заголовком «Человек, влюблённый в танец». Под статьёй красовалось имя автора ― Лу Хань.

Поражённый Хань ничего не мог сказать, просто возмущённо смотрел на Чонина и пытался отыскать подходящие слова, чтобы вбить раз и навсегда в одну упрямую голову сведения о том, как следует одеваться зимой и беречь собственное здоровье. Чонин сам зашёл в квартиру и сердито захлопнул за собой дверь. Перед носом Ханя возник журнал.

― Ты вообще понимал, что именно пишешь?

― Не имею привычки писать, не подумав, ― машинально огрызнулся Хань. ― Что тебе не понравилось? Или ты…

Хань попытался сделать вдох, но не смог, потому что его губы надёжно запечатали поцелуем. Где-то там, в другой реальности, наверное, шлёпнулся на пол журнал. Хань ударился спиной о стену и настороженно замер. Поначалу. Потом всё перестало иметь значение, потому что это было слишком исступлённо. Всего лишь второй поцелуй, но уже исступлённо. Твёрдые и сухие губы с отчётливым вкусом шоколада, холодные после уличного мороза, неровное дыхание с теми же тёплыми шоколадными нотками ― и обыденное корейское слово «чебаль» никогда не звучало для Ханя такой проникновенной музыкой, как сейчас.

Чонин оставил в покое его губы и чуть отстранился, немного нахмурился и опустил голову. Хань не дал ему ни единого шанса поддаться сомнениям, протянул руку, провёл ладонью по обжигающе горячей смуглой шее, запустил пальцы в тёмные волосы на затылке и притянул к себе. Ближе, плотнее, чтобы снежинки таяли между ними, опаляя холодом и нагреваясь, тая от жара их тел.

На пол полетели куртка, свитер, рубашка, футболка и майка ― чёрт знает, где и чьё. Потом к лодыжкам Ханя благополучно съехали свободные брюки, пока он возился с пряжкой и молнией на джинсах Чонина. Чонин собирался что-то то ли сказать, то ли спросить, но уверенное прикосновение прохладной ладони Ханя к низу живота заставило его забыть об этом.

Дистанция в вытянутую руку крошилась между ними, и ломалось на куски одиночество.

В комнате на столе надрывался телефон, но никому не было до него дела.

Хань торопливо высвобождал из складок ткани напряжённую плоть, дразняще проводил пальцами по всей длине и жмурился от прикосновений жёстких рук к собственным бёдрам.

― Не надо церемоний, ― прошептал он, притянув Чонина к себе ближе. ― Просто не останавливайся.

Хватка на бёдрах усилилась, резкий рывок заставил их обоих тихо застонать. Слишком быстро и напористо, но хотелось именно так и никак иначе. Слишком долго они ходили кругами и чего-то ждали. Достаточно уже ожиданий. Хватит. Тем более, при плотном расписании.

Хань проехался спиной по шершавой стене и зашипел от саднящей боли. Кожу содрал, что ли… Ну и чёрт с ней. Он обхватил шею Чонина руками и прижался к горячему и твёрдому телу так плотно, как только мог. Ему не хватало просто части тела внутри, он хотел Чонина всего полностью. Вжать в себя, впитать всего без остатка, чтобы Чонин принадлежал всегда лишь ему одному и никому больше. Весь Чонин, весь его танец, вся его музыка, каждое движение и каждый жест.

― Мой… ― выдохнул он на новом толчке. Жадно, нетерпеливо, немного болезненно, но искренне.

Они замирали время от времени, чтобы отвлечься на собственнические поцелуи, потом вновь стремились стать одним целым: Чонин двигался мощно, сильно, стараясь проникнуть глубже, Хань сам подавался навстречу, насаживался, опираясь ладонями о широкие плечи, стремясь к абсолютной близости. Хриплое дыхание оставалось на губах напротив, как и отрывистые стоны, как и их имена, потом всё смешивалось опять в соприкосновениях губ, дрожало на кончиках языков, проступало вместе с каплями пота на коже ― светлой и смуглой. Им друг друга не хватало ― до боли и пьянящего вкуса лёгкого безумия.

Ближе, чем когда-либо ещё, но всё равно мало.

Они дышали друг другом, целовали, слепо водили руками по разгорячённым и дрожащим телам, бросали себя друг к другу, сливались в одном из самых древних танцев и не могли насытиться.

Хань задохнулся, ощутив в себе член Чонина предельно остро, тут же забился в его руках, когда удовольствие захлестнуло с головой. И они застыли, обнявшись и прильнув друг к другу, пытаясь научиться дышать заново, продолжая крупно дрожать и вспоминая, что же они себе позволили только что.

Хань прикрыл глаза, почувствовав на шее горячее дыхание Чонина. Чонин ещё крепче обнял его ― прижал с силой к твёрдым от напряжения мышцам.

― Что ж ты… так долго? ― едва слышно прошептал Хань.

― Прости.

― Это было быстро. Но если ты скажешь, что унизительно, я тебя ударю. Потому что мне хорошо.

― Я…

― Мне наплевать на твоё плотное расписание. Мне ты нужен, а не твоё расписание. Даже если тебя будет мало и очень быстро, мне в самый раз. Ты запомнил? ― Торопливый хриплый шёпот терялся между ними и таял в шумном дыхании, разбавленном быстрыми касаниями губ.

― Хань…

― Это значит, что ты не имеешь права уйти из-за какого-то грёбаного расписания. Я доступно объяснил?

― Хань…

― Доступно? ― Жёстко потянуть за тёмные волосы и ожечь поцелуем шею.

― Да. Хань, перестань закручивать гайки, это всё-таки…

― Первый раз? Поэтому и закручиваю гайки, чтобы он не стал последним. Все гении с приветом ― ты не исключение, а я морально не готов к потрясениям на почве личной жизни в силу почтенного возраста, пусть ты и не считаешь нужным называть меня хёном. И ты виноват в том, что я теперь знаю о балете столько, сколько никогда не знал.

― Жалеешь об этом? ― Твёрдые губы потёрлись о кожу под правым ухом Ханя.

― Ни капельки. Пока у меня есть ты. В комнате есть диван. В спальне ― кровать.

― Мне и так хорошо.

― Охотно верю, но моя спина повторения не выдержит. Честно.

― Чёрт… прости.

― Ещё раз попросишь прощения ― я тебя ударю. Это было лучшее, что могло со мной случиться. Но много хорошо тоже не хорошо. Повторим, когда спина придёт в норму. А сейчас лучше мягкое что-нибудь. Кроватка или диванчик подойдут вполне.

Чонин явно собирался извиниться ещё раз, но вовремя прикусил язык и превратил «прости» в поцелуй. Умница.