Зуд в пальцах стал почти невыносимым, поэтому Хань без колебаний раздвинул ноги и провёл ладонями по груди и животу, одной рукой обхватил член, другой принялся медленно себя растягивать. Чтобы получить удовольствие, одного способа воздействия давно не хватало. Двойная игра отнимала много сил и по результатам тоже относилась к группе условных, но это лучше, чем ничего.

Видеть в своей кровати Сэхуна Хань не хотел, как и первого встречного. Он любил комфорт и постоянство. Единственными его постоянными отношениями можно назвать те, что начались и закончились Сэхуном. Они длились почти три года. И Хань был сыт ими по горло.

Запрокинув голову, он тихо застонал и тут же закусил губу. О да, томной и чувственной игры ему точно не хватало все эти годы. С Сэхуном. Зажмурившись на миг, Хань протолкнул в себя второй палец и машинально подтянул колени к груди, чтобы быть свободнее в движениях. Другая рука всё быстрее ходила по члену, задавая нужный ритм. От неторопливого к постепенно ускоряющемуся.

В коридоре с вешалки ― как раз напротив распахнутой двери в спальню ― упала куртка. Сама по себе. Хань не придал этому значения и вновь принялся смотреть на собственное отражение в зеркальном потолке. Он метался по кровати, сдерживая сладкие стоны и мечтая о картинах. Под его пальцами на холсте могли бы появляться столь же яркие образы, как те чувства, которыми отзывалось его тело на ласки. У него накопилось так много всего несказанного и невыраженного, так много спрятанного…

А он всё равно не мог писать.

Хань ненавидел собственные руки, так жестоко предавшие его; собственный разум, прятавшийся от образов; собственное тело, что продолжало чувствовать и напоминать обо всём, что мог вместить в себя холст.

Хань скатился с кровати, завернулся в испачканную простыню и прошлёпал босыми ступнями в студию. Усевшись перед подготовленным холстом, Хань просто глупо смотрел на чистое полотно и не мог заставить себя нарушить девственную белизну. Ни образов, ни желаний… Руки зудели и молили оставить линии, смешать цвета, но не знали, как и для чего.

Хань не глядя нашарил пальцами кисти, сгрёб их и швырнул в холст. Деревянные палочки покатились по полу со звонким стуком, осыпаясь ворсинками мягкой или жёсткой шерсти.

Никогда так не было. Никогда прежде. Ханя всегда переполняли образы, и он не мог сидеть перед чистым холстом. Но всё изменилось. Хуже того, он не понимал, в чём причина. Как такое вообще могло случиться? И как такое могло случиться с ним? Он всегда отличался живым воображением, легко придумывал что-нибудь и находил необычные решения, а тут…

Хань устало потёр лоб, сполз с табурета, опустился на четвереньки, чтобы собрать кисти и положить их на место. Инструменты не виноваты в бездарности мастера.

Хань, когда тянулся за закатившейся под диван кисточкой, заметил какое-то движение краем глаза слева ― в густых тенях. Он замер и всмотрелся получше. Ничего. Пусто. Странно, чёрт возьми.

А потом он едва не подскочил на метр в высоту с громким воплем, потому что явственно ощутил на затылке тёплый выдох. Не заорал и не подскочил только потому, что поперхнулся воздухом ― слишком много набрал в лёгкие. Откашлялся, сел и огляделся. Ожидаемо никого рядом, он один.

― Гори оно всё…

Хань аккуратно сложил кисточки, поправил простыню и покосился на вызывающе чистый холст. Такой же светлый, как кожа Сэхуна. И точно так же сильно хотелось оставить на нём отметины. Как на коже Сэхуна.

Хань вспомнил о прощальном подарке, сбегал в спальню, нашёл брюки и нашарил коробку. Он в самом деле очень редко пользовался углём для рисования, но решил, что можно попытаться. Вдруг непривычный предмет заставит его ощутить всё по-новому и напоит вдохновением?

Хань испачкал пальцы и пару обычных листов, только ничего толкового так и не смог набросать. Он грустно порылся в коробке и обнаружил четыре нетронутых карандаша и тот, что держал в руке, пятый.

― Тебе нужно лишь желать, ― прозвучал отчётливый шёпот за спиной Ханя. Он шарахнулся в сторону, слетел с дивана, запутался в простыне и загремел на пол.

― Да чтоб тебя!

Хань вгляделся во тьму за диваном, но ничего не различил.

― Кто… кто тут?

Давящая тишина в ответ. И вновь шёпот ― опять за спиной.

― Желания могут всё менять.

Хань покрутил головой, но так никого и не увидел.

― Кто ты? Где ты вообще?

― Везде. Среди множества теней. Просто рисуй. ― В ладонь Ханя упал угольный карандаш. И сам Хань машинально потянулся к листам на столике.

― Нет. На холсте, ― едва слышно велел «гость из теней». И Хань не посмел противоречить этому почти бесплотному голосу.

Кое-как поднявшись с пола, Хань доковылял до холста, поглазел на карандаш в руке и вздохнул. Он явственно ощущал за спиной чужое присутствие и боялся обернуться. Было страшно, но одновременно Хань испытывал возбуждение и какую-то необъяснимую приподнятость в настроении и восприятии.

― Я не знаю, что…

― Рисуй для меня, ― тут же велел голос из мрака, не позволив Ханю увязнуть в жалости к самому себе.

Хань поднёс карандаш к холсту и замер в нерешительности. Горячее тронуло локоть, змеёй скользнуло по предплечью, тревожа светлую кожу Ханя осторожной лаской, согрело запястье. Кисть Ханя оплели смуглые пальцы и властно притянули его руку к холсту. Дальше Хань действовал уже сам, а гость из теней стоял за его спиной, обхватив его руками за пояс. Тёплое дыхание на шее, горячие руки и столь же горячее тело, гибкое и сильное. Хань очень хотел посмотреть на странного гостя, но по-прежнему не осмеливался. К тому же, карандаш летал над холстом, оставляя линии. Впервые за долгое время Хань работал так, как любил это делать всегда.

― Ты же мне мерещишься, да? ― глухо пробормотал он, сосредоточившись на картине.

Гость промолчал, но крепче обхватил его руками за пояс.

― Кто ты? У тебя есть имя?

― Тень. Просто тень, которую легко убить светом или тьмой. У меня нет имени.

― Легко убить? ― тихо повторил Хань и новую линию положил рядом с предыдущей куда медленнее.

― В полной тьме или у источника яркого света тени не живут, они исчезают. Свет меня сожжёт, тьма растворит. Ты ведь художник, знаешь о тенях больше прочих… ― Тягучий шёпот над ухом. Хань к нему почти привык. Ему даже нравилось слышать отчётливо проговариваемые звуки и чувствовать кожей дыхание. Гость дышал, как живой человек.

― Этот карандаш и ты…

― Это неважно. Просто продолжай.

― Получается паршиво, ― честно оценил результат своих усилий Хань и, наконец, отвёл карандаш от холста.

― Посмотрим…

В следующий миг Ханя уверенно развернули, но разглядеть своего гостя он не успел ― помешал сухой поцелуй, смявший губы. А потом… потом Хань выронил карандаш, схватившись за широкие плечи. Гладкая кожа, гибкие мышцы, жар тела, но всё это терялось в поцелуе. И это больше не был просто поцелуй. Хань не знал, что это и как называется, но у него внутри будто копались и искали что-то, одновременно заставляя испытывать вполне себе настоящий оргазм и стыдливое смятение.

Ещё чуть позже он жадно ловил ртом воздух и пытался прийти в себя, ощущая почти непреодолимую слабость в теле. Он держался за чужие плечи и заодно разглядывал резкий профиль гостя, а тот смотрел на холст.

― Это… твой шедевр.

Хань неохотно перевёл взгляд на картину и окончательно лишился дара речи. То, что сейчас там красовалось, не принадлежало ему. Его рука, его стиль, его манера рисования, но он нарисовал несколько минут назад совсем другую картину ― бледную и никакую. Теперь же…

― Но…

― Это твоя картина, ― подтвердил гость из тьмы. Слабый свет чуть золотил его смуглую кожу. Лёгкий поворот головы ― и Хань потерялся в глубине тёмных глаз.

― Кто ты? ― очень тихо повторил он вопрос, что не давал ему покоя.

― Твоя тень. ― Незнакомец мягко улыбнулся ему, взял его ладонь в свою, почти коснулся губами его пальцев, согрел выдохом, сделал шаг назад и исчез. Хань моргнул и даже вытянул руку, чтобы пошарить в тенях, но своего гостя так и не нашёл, хотя точно помнил, какой он тёплый, и как дышит.