Спустя две недели Чонин задержался после занятия: присел на край стола, сунул руки в карманы джинсов и принялся наблюдать за сборами Ханя, для которого рабочий день закончился.

Едва Хань сунулся к двери, Чонин пошёл следом.

— Вы что-то хотели от меня? Какие-то вопросы по лекции? — не выдержал Хань.

Чонин пожал плечами, сунул пакет под мышку и протянул руку к портфелю Ханя.

— Я подержу, пока вы закрываете дверь.

Хань вздохнул, отдал портфель и выудил ключ из кармана пиджака, кое-как под пристальным взглядом Чонина он запер дверь, вернул себе портфель и двинулся по коридору к кабинету охраны, где и оставил ключ, расписавшись о сдаче в служебном журнале. Он двинулся к выходу с Чонином на хвосте. Так они добрались до ажурной металлической ограды колледжа, вышли из ворот, и Хань свернул налево. Различил за спиной лёгкие шаги, испустил тяжкий вздох, остановился и круто обернулся.

Чонин спокойно смотрел на него из-под длинной чёлки, спадавшей на глаза.

— И?

— Я вас провожу, — заявил Чонин таким тоном, будто спросил, сколько сахара Хань обычно добавляет в кофе. Изумительный просто эффект: фраза прозвучала с железной твёрдостью, отметавшей любые возражения, но на самом деле она была вопросом с едва заметной ноткой робости. И вопреки этой робости лицо Чонина выражало крайнюю степень упрямства и решимости.

Ханю не оставалось ничего иного, как согласиться.

Они в молчании прошли пару кварталов, оказались на набережной, затем Хань свернул к небольшой лавчонке, где купил себе кофе, после чего остановился у ворот одного из домиков на сваях. Он повернулся к Чонину, намереваясь распрощаться, но увы.

— Вы же пригласите меня на чашечку кофе?

Хань опешил настолько, что невежливо брякнул:

— С какой это стати?

— Ни с какой. Так просто. Из банальной вежливости хотя бы. Всё-таки я за вами тащился через четверть города в утомительном молчании и заслужил награду за добродетельное терпение.

— Ты тащился через четверть города по собственной воле. Я не просил об этом, — начиная закипать, выдал резкую отповедь Хань. Загадочность Чонина уже сидела у него в печёнках. Он устал думать об этом и искать ответы в чужой души потёмках.

— Я был наивен и не предполагал, что вы будете всю дорогу на меня дуться. Почему, кстати? — Чонин ослепил Ханя обезоруживающей широкой улыбкой, менявшей его лицо.

— Я вовсе не дулся…

— Ага, как же. — Теперь улыбка стала кривой и ироничной. — Мне хотелось поговорить с тобой.

Теперь Чонин отплатил той же монетой и забыл о формальностях, но ведь они уже были не в колледже, а за его пределами. И Хань сильно сомневался, что хоть чего-то добьётся, если одёрнет Чонина и потребует помнить о формальностях везде и всегда.

— Зачем?

— Мне интересно. Просто. И я помню, что тебе нравится опера. Можно начать с неё. Так как? Могу я на чашечку кофе рассчитывать? Полчашечки? Треть?

Хань вздохнул, распахнул ворота и кивнул Чонину, тот немедленно воспользовался приглашением и шустро проскочил мимо Ханя, потом остановился у двери домика и оглянулся, отобрал у Ханя портфель и пакет с кофе, чтобы освободить руки. Хань достал ключ, отпер дверь и запустил Чонина внутрь своего съёмного жилища. Чонин тут же повёл себя совершенно по-кошачьи — сунул нос буквально всюду, чуть ли не обнюхал каждый угол, облюбовал в большой комнате кресло-качалку у окна, за которым красовалась тихая заводь, и забрался в кресло с ногами. Хань невольно улыбнулся, наблюдая всю эту бурную деятельность внезапного гостя.

— Ты любишь море?

— Не скажу, что люблю до потери пульса. Оно мне нравится. А тут я живу, потому что это жильё подошло мне по цене и условиям.

— А, ясно.

Хань убрёл в соседнее помещение, которое использовал в качестве кухни. Обычно он варил кофе в турке, но сидеть в компании Чонина долго он не планировал, поэтому воспользовался кофеваркой, чтобы приготовить кофе быстро и так же быстро сплавить Чонина куда подальше.

Он вернулся уже с двумя чашками кофе и обнаружил Чонина у синтезатора.

— Играешь? — бросив на него короткий взгляд через плечо, спросил Чонин и провёл ладонью по клавишам.

— Немножко. Твой кофе.

Чонин отступил от синтезатора и протянул руку. Когда забирал чашку у Ханя, их пальцы на секунду соприкоснулись, и Хань поразился тому, насколько у Чонина горячая кожа. Решил даже, что у Чонина жар, но тот не выглядел больным.

— Ты пишешь музыку?

И как, скажите на милость, он догадался? Хань никому не говорил об этом, да и нигде не валялись черновики с намётками. Хань хотел солгать, но передумал.

— Пишу. Иногда. Правильнее будет сказать — пытаюсь что-нибудь сочинить.

Чонин присел на подлокотник кресла у стола в центре комнаты, сделал глоток из чашки и вдруг спросил:

— Можно послушать?

— Я же сказал — пытаюсь.

— Можно послушать пару попыток? Или хоть одну?

— Тебе ведь не интересно на самом деле, — уже раздражённо огрызнулся Хань — он не имел ни малейшего желания демонстрировать хоть кому-нибудь свои жалкие поползновения на ниве сочинительства.

— Зачем ты выдаёшь свои намерения за мои желания? Ты ведь не знаешь, о чём я думаю и чего хочу. Хотя я уже сказал — я хочу послушать то, что сочинил именно ты.

— С какой стати?

— Мне интересно.

— Почему?

Чонин задумался, глядя в чашку, потом пожал плечами и знакомо улыбнулся — широко и обезоруживающе.

— Ты мне нравишься.

Хань не нашёлся с возражениями против такого по-детски нелепого довода. Пришлось отставить чашку, включить синтезатор и присесть на край высокого табурета. Уставившись на клавиши, он размышлял несколько минут, потом решил сыграть то, что придумал последним. Короткий отрывок едва-едва тянул на этюд, но хоть немного нравился самому Ханю. Это была плавная, тягучая и медленная мелодия, слегка разбавленная вкраплениями высоких хрустальных ноток.

Хань закончил играть и обернулся, чтобы взглянуть на своего единственного слушателя. Тот сидел неподвижно с прикрытыми глазами и почти незаметно улыбался с лёгкой грустинкой. Глаза он не открыл, но как будто почувствовал, что Хань смотрит на него, и спросил:

— Как это называется?

— Никак. Это слишком короткий отрывок, который вряд ли достоин названия.

— Это очень красиво. Как хрусталик в лучах заходящего солнца.

— Тогда пусть так и называется. Но мелодия не идеальна.

— Она и не должна быть идеальной. Идеал бездушен. Это всего лишь лекало, очерчивающее скелет будущего творения. Повторить скелет любой дурак может, а вот создать что-то своё и выходящее за рамки… — Чонин умолк и посмотрел на Ханя из-под длинной чёлки. — По-моему, это слишком хорошо для жалкого определения «попытка».

— Много ты в музыке понимаешь, — сварливо пробурчал Хань.

— Кое-что понимаю.

Чонин допил кофе, поставил чашку на стол и криво усмехнулся с неизбежной иронией.

— Спасибо за кофе. Не буду больше испытывать твоё терпение и тихо удалюсь.

— Весьма кстати. Ты хоть где живёшь?

— Это неважно.

Хань опешил от такого ответа, поэтому не успел за проворным гостем. Чонин ушёл раньше, чем он достаточно оклемался. Когда Хань выглянул из дома, обнаружил Чонина уже на приличном удалении — тот возвращался тем путём, каким они недавно пришли.

Прислонившись плечом к косяку, Хань вздохнул и нахмурился. События этого дня ничуть не прояснили общую картину. Хань по-прежнему не мог ничего понять в поведении Чонина.

Чонин больше не приходил на занятия до ежемесячного зачёта. Без него краски как будто немного потускнели, а Хань не раз ловил себя на том, что машинально ищет взглядом ослепительную и по-мальчишески озорную улыбку и не находит. Во время второго ежемесячного зачёта Хань старательно давил в себе не слишком уместную радость и подмечал уже виденные ранее детали: спокойствие Чонина, методичное заполнение бланка за десять минут и странную игру в вопросы и ответы, уходившую всё дальше от программы по истории искусств.