― Разборки?

― Ага. Эти горячие шанхайские парни старались подгрести под себя побольше ― гребли и другие банды, и более или менее доходные заведения. Положили глаз и на мою лавчонку, а что я? Я уже старик совсем, мне и ружья в руках не удержать. Ну, стали приходить сначала с уговорами ― да как обычно бывает, сам знаешь.

Джин не знал. Ни малейшего представления не имел о том, как проворачиваются подобные делишки, но отвлекать Вольгвана на столь несущественные мелочи не стал.

― Гараж Хо захапал себе где-то через год после того, как в городе появился. Выиграл в боях бабла да купил. Я знал про него и гонял метлой, если он вздумывал заглянуть. Понятно, что ему удобнее было ходить в мою лавку ― близко же совсем от дома, но на кой мне такая куча рыжих неприятностей? Вот и гонял. Бесполезно, правда, он же упёртый, а внучка моя его не гоняла, когда я отлучался. Глупая вертихвостка выросла на мою голову, эх… Так это я к чему? К тому, что однажды ночью эти подожгли-таки мою лавку, а меня со всей семьёй связали и заперли прямо тут. Мне уж и на лавку-то плевать было, но они и слушать не стали ― решили сразу одним махом разобраться с делом. Ну, и что ты думаешь?

― Ничего не думаю, ― честно признался Джин. Как-то он не видел смысла никакого в поджигании лавки и убийстве старика. Зачем, если лавку готов был отдать? Да и затраты потом на строительство или ремонт… Нерационально же. Но от вопросов вновь воздержался. В чужой монастырь, ага, со своим обедом не ходят, а то на халяву не угостят. Ну, так Хоаран обычно говорит. Кроме того, Джин мало что понимал в обычаях нижних кварталов.

― Да этот рыжий поднял своих ― пожар и разгореться как следует не успел, а уже и потушили, нас вытащили из лавки, развязали, а поджигателей размазали по стенке, те и кавкнуть не успели. Народу у него и впрямь немного, но у него больно строгие правила. Не банда, а прямо отряд военных какой-то. Знаешь, вот он и не плох, и не хорош, но веришь ли ― в полиции на него ни разу дело не заводили. Правду предки говаривали, что следует остерегаться дурных людей, но ещё больше остерегаться следует людей честных. Хо ― язва ещё тот, конечно, но что честный ― тут не поспоришь. Не плох и не хорош ― честен и справедлив, хотя сердце у него холодное. Люди умные или же те, у кого задница чувствительная ― со здоровым нюхом на неприятности, стараются держаться подальше от рыжего и “тигров”. А дураки… Дуракам, парниша, закон не писан ― они на кладбище грамоте обучаются.

― Почему стараются держаться подальше? Он же мирный.

― Как я погляжу, у тебя тоже с головой проблемы, ― потерев сморщенный подбородок, подытожил Вольгван. ― Это в каком таком месте он мирный? В его душе нет покоя, а тот, кто ищет, мирным не бывает по определению. Такой человек умеет лишь идти вперёд ― это единственное, что он умеет делать хорошо. Ты хоть почаще в зеркало смотрись ― его “мирность” на тебе очень хорошо видна. И глаза-то не отводи ― я столько всего повидал, так что сказать тебе могу… Для каждого в этом мире свои правила, своё “хорошо” и своё “плохо”. И не я тебе судья. И не кто-то другой. Ты сам себе судья.

Старик вздохнул и присел на стул рядом с Джином.

― Знаешь, у каждого нормального человека ― не дурака, вестимо, ― есть такая важная штука… Не знаю, о чём ты подумал, но пускай тебе будет стыдно, а я про чувство самосохранения говорю. Так вот, это чувство есть у каждого нормального человека. И это чувство всегда срабатывает у тех, кто сталкивается с рыжим. Знаешь, почему?

Джин помотал головой.

― Было дело, жил я в Ханое и подсел на петушиные бои. Видал такое?

Он снова помотал головой.

― Экий ты… тёмный совсем. Ну так вот. Зверей вообще видал? Ну как? Часто у них самый сильный рулит? То-то же. Сколько раз бывало такое, что сильный петух вдруг отказывался драться с середняком или вовсе мелким каким. А собак видел? У нас тут есть бродячие ― не всех на мясо пустили ещё. Стаю водит одноухий, а он там не самый сильный, поверь мне на слово. И не самый умный, а то знаю, что сейчас скажешь. Рыжий как раз умный, но это на расклад тут не влияет. Всё зависит от нрава ― как у зверей, так и у людей. И я тебе точно могу сказать, почему мастер Бэк глаз положил на рыжего сразу же, хотя тот дрался не особо-то. Для улиц он был хорош, тут как ни крути, но для мастера Бэка ― фигня на козьем масле. Хотя бес его знает, я не слишком в этом силён. Может, рыжий и впрямь талантлив, но уж тут-то, на улицах, это роли не играло никогда ― уделывали и талантливых, когда всей кучей на одного.

― Тогда в чём причина-то?

― А ты слушай сюда, парниша. В нраве та причина. Хо всегда прёт напролом, а останавливаться просто-напросто не умеет. Он из тех, кто ломится до самого конца пути, а потом, не заметив, что вот он уже ― финал, ломится дальше ― за грань. И ведь получается, ага. Про таких говорят, что они не знают слова “хватит”. Этот будет драться не до победы, а до финала. Будет издыхать, но всё равно даже с распоротым брюхом и хоть ползком до врага доберётся и цапнет. Ему важно не выжить и победить, а добраться до противника, чтоб с последней каплей жизни вонзить-таки зубы… А мастер Бэк ещё масла подлил в этот огонь ― всегда задаёт только один вопрос после поединка ученику.

― Да, я знаю. Он спрашивает: “Ты победил?”

― Именно. А в итоге что? А то, что рыжий от природы такой ― если последний укус, то укус хороший, на совесть. Но теперь это уже не укус будет, а мёртвая хватка. Сдохнуть-то, может, и сдохнет, но свиту из противников точно с собой прихватит ― спасибо наставнику, воспитал… И вот подумай: много кому охота связываться с человеком, зная, что тот не забудет, не простит и таки хватанёт, ежели даже это будет последнее, что он сделает в этой жизни? И зная, что этот точно не испугается, что он всегда готов к смерти? Точнее, ему наплевать, живой он будет или мёртвый, ему главное ― добраться и цапнуть, а лучше ― с собой прихватить на тот свет.

― Мало кому охота… ― пробормотал Джин. И всё-таки ему казалось, что вряд ли только нрав обеспечивал Хоарану странную репутацию человека, которого все старались обходить стороной.

― Мало, но иногда охота. Те шанхайские парни решили с ним связаться и подмять под себя “тигров”.

― И что случилось?

― А сам как думаешь? Ошиваешься рядом с рыжим ― живой же? И лавка моя, как видишь, на месте, а я до сих пор хозяин. Ну что, пытались сначала уменьшить поголовье “тигров”, да не вышло. Говорю же, они как военный отряд, а не банда. Потом подловили Хо ― решили убрать его из картины, а то он им здорово пейзаж портил. Навалились кучей, отделали хорошо, конечно, ещё и порезали неплохо, но таки я же говорил, он не умеет останавливаться. Свалился только тогда, когда открутил башку и главарю шанхайцев, и главарю местных, что с китайцами были в союзе. К последнему шёл через десять кварталов, поливая собственной кровью тротуары. И шёл ― сильно сказано. Квартала два или три чуть ли не ползком одолел, шею тому умнику свернул и тогда отключился только. Из больницы сбежал уже на следующий день и вовсю бил морды желающим, хотя сам в бинтах весь по уши был. Что, не веришь?

― Верю, ― тихо проронил Джин, припомнив, как рыжий псих после полёта с байка умудрился встать ― встать со сломанной в нескольких местах ногой. И память услужливо подсказала ― левой ногой, сломанной в пяти местах. И это не единственное, что у него было тогда сломано, не говоря уж о сострясении и прочих серьёзных повреждениях. После такого полёта людям вообще вставать не полагалось. Им полагалось тихо и спокойно ― в бессознательном состоянии ― испускать дух.

― То-то же и оно… Шанхайцы, видать, дурнями были поголовно. Ещё и насмехались, что, дескать, “тигры” ― юнцы зелёные, им же никому и двадцати тогда не было. Что у них за город, не пойму? Мальчишки наши все тут выросли ― в нижних кварталах, а тут детей не бывает. Даже Хо, когда пришёл, ничем от наших не отличался, без каких-либо иллюзий и ожиданий, пришёл, уже готовый драться и умирать. Таких тут “желтопузиками” не называют. “Желтопузики” ― это те, кто ещё думает, что прочим есть до них дело. А дела-то никому и нет…