И Хоаран легко ушёл под воду, оставив Джина в пещере одного. Всё-таки взбесился.

Интересно, спросил бы Джин об этом, если бы знал про эту историю, или если бы Хоаран мог солгать? Нет, точно не спросил бы. Но Хоаран лгать не умел, и он ничего не знал, так что спросил.

И каково это было?

Он точно знал, что посмел бы при нём кто-нибудь покуситься на Хоарана — убил бы на месте эту тварь без раздумий и колебаний. Но вот наказать так вот… Нет, он не смог бы. И вовсе не потому, что ни разу подобного не делал. Просто не смог бы. Ещё и зная, что он не один это сделает… Не смог бы.

Он хорошо помнил свой первый раз и ни в чём не мог упрекнуть Хоарана, тот всегда так бережно с ним обращался. Но всё равно тогда была боль. Немного. И он почти её не ощутил, потому что его любили, а не наказывали. Тут же… наказывали без какого-либо подобия чувств. Точнее, чувства имелись, но точно из другой оперы. И он мог лишь догадываться, каково приходилось тем, кого наказывали.

«Выживают единицы», — сказал Хоаран, а он не лгал. С другой стороны, наверное, он прав. Если бы в его жизни этого не случалось, то… Возможно, они никогда…

Джин почувствовал себя последней скотиной, но испытал некоторое облегчение потому, что в жизни Хоарана такое случалось, и потому, что это заставило его «поднабраться опыта», и потому, что это позволило им остаться вместе. Он ни за что не отказался бы от их первой ночи, похожей… ни на что не похожей. Он плохо помнил её, но со временем воспоминания становились чётче и желаннее…

— Долго ты тут торчать будешь? — бесшумно вынырнув, спросил Хоаран. Джин мгновенно поймал его, привлёк к себе и прижался губами к виску.

— Прости… Я лишь пытался разобраться. Я так хочу прикоснуться к тебе, доставить тебе удовольствие… Не в плане «отплатить», а просто хочу — и ничего не могу с этим поделать. Мне хочется, чтобы тебе было хорошо.

Хоаран вздрогнул в его объятиях.

— Мне хорошо с тобой — это достаточно.

— Тебе? Но мне? Я же этого не вижу, потому что ты делаешь со мной… ну, ты сам знаешь. А мне хочется увидеть, что тебе хорошо, и что в этом виноват именно я. А ты никогда не позволяешь мне… Ни разу. Вот я и пытаюсь понять, почему? Или дело во мне? Тебе просто неприятно, когда именно я к тебе…

— Прекрати нести ерунду, — отрезал Хоаран, высвободившись из объятий Джина. — Если бы мне не было хорошо по твоей вине, я бы тут с тобой не торчал.

— Ну вот! Ты даже обнять себя не даёшь!

— Предпочитаю, чтобы руки находились в моём распоряжении, а ты их прижимаешь — внезапную атаку уже не отбить.

— Какую атаку? Тут только мы!

— Всё равно расслабляться опасно.

Джин бессильно опустил руки — бесполезно. Что бы он ни делал, Хоаран всегда находил причину выйти за пределы его досягаемости. Всё, что угодно, лишь бы лишить его возможности прикоснуться. Ну хоть связывай его, пока спит, а потом наслаждайся прикосновениями к беспомощному упрямцу. К счастью, ему хватало ума понять, чем подобная выходка могла обернуться.

Но ведь это невыносимо! Ещё немного — и он просто сойдёт с ума. Так устал постоянно напоминать себе «не трогать!», устал постоянно держать руки при себе, устал постоянно ломать себя самого, заставлять, запрещать, одёргивать… И именно в их первую ночь Хоаран позволил прикасаться к себе — больше ни разу, разве что урывками. Но вот ту ночь, те прикосновения Джин забыть не мог. Пальцы, скользившие неумело по горячей коже, задевавшие шрамы и ощущавшие напряжение мышц, стук сердца под ладонью, пшенично-солоноватый вкус на губах, оставлявших следы на груди и плечах, близкий знойный запах, сводящий с ума, гибкую спину и широкие плечи, в которые впивался пальцами и ногтями, твёрдую скулу, к которой прижимался щекой, длинноватые рыжие пряди — их невероятно сладко перебирать пальцами и даже иногда можно, разрешено… Только небо знало, как он хотел этого, мечтал об этом, молил об этом, готов был всё отдать, лишь бы ещё раз… И не красть у спящего, а наяву прикасаться и видеть, что это Хоарану по душе, видеть поощрение в светло-карих глазах и туманную дымку удовольствия, знать, что его прикосновения желанны… Ну почему нельзя? Это ведь такая мелочь для Хоарана, а для него — океан счастья!

Хоаран смотрел на него, слегка прикусив губу. Ничего не сказал, только мотнул головой. Пришлось последовать за ним под воду. Когда оказались уже на палубе, Джин молча убрёл в каюту, растянулся на койке и закрыл глаза. Сейчас он даже видеть не хотел упрямую заразу. Видеть — это снова желать, снова одёргивать себя, напоминать о запретах, чувствовать боль и радость сразу, хотеть того, чего хотеть нельзя. Нет, сейчас он бы не выдержал этого. Свежий морской воздух обострил все те мечты и желания, что он прежде держал при себе и запирал на замки. Стало только хуже.

Может быть, Хоаран прав? Может быть, им действительно лучше видеться время от времени, а не жить постоянно вместе? Но хотелось же, не смотря на то, что он рисковал вскоре угодить в психиатрическую лечебницу с нестандартным диагнозом.

— С тобой всё в порядке?

Услышав этот голос, он со стоном уткнулся лицом в подушку.

— Уйди, пожалуйста!

— Джин…

— Уйди! Не могу смотреть на тебя… Или сверни мне шею.

— Джин, что ты…

— Уйди!!! Я не ты! Я не могу постоянно запрещать себе… Уходи, пожалуйста. Дай мне немного времени.

Он отчётливо ощущал стоявшего рядом Хоарана, словно тот прикасался к нему. Даже унюхал его запах. И внутри немедленно всё завертелось, как будто недавно ничего и не случилось: желания, эмоции, ощущения, воспоминания, предвкушения, мечты — тело тут же неоднозначно отозвалось на это безумие. Свело ноющей болью мышцы, проснулся голод, просивший отнюдь не еды… Он прижался к койке так сильно, как мог, стиснул зубы и зажмурился.

«Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!»

И опять чётко ощутил, что Хоаран развернулся и ушёл.

«Нет, не уходи, пожалуйста… Не уходи!»

Бесполезно. Он никогда не делал того, чего хотел Джин. Он ушёл.

«Ну почему? Казалось бы, у меня есть всё. У меня даже есть его любовь, но её словно и нет. Если я нужен ему, почему он не позволяет мне практически ничего? Я тону в его любви, но сам любить не могу. Но ведь я чувствую это. Я столько раз говорил ему о своих чувствах, а он — ни разу. Я столько раз говорил, что люблю его, но любить мне не позволено. Только ему позволено любить меня — и всё. Идиотизм же! Почему я не могу удовлетвориться этим? Мне ведь достаточно просто принимать его любовь — красота. И ничего не надо делать — просто позволить любить себя. Какого чёрта мне так необходимо любить его самому? Настолько необходимо, что это желание лишает меня рассудка… До чего же всё это нелепо. Так нелепо выглядит со стороны. Должно быть, я кажусь ему кретином. Да любому я бы показался придурком, наверное, но… Мне наплевать. Люблю его, люблю его… и хочу умереть».

Он не стеснялся этих слёз — всё равно никто не увидит их и не узнает, только подушка. Ну вот, пожалуй, это явный симптом шизофрении или ещё чего. У него и так не всё в порядке с душой, о чём гласила печать демона на плече, так ещё и это.

С другой стороны, если это плата за всё… За ту ночь на шоссе, за всё, что творил его Тёмный… Он заслужил, несомненно. У него просто нет права на любовь вообще. У него есть лишь право на муки и смерть. У греков, помнится, было нечто в этом духе… Фурии или эринии. Три штуки, что карали безумием за преступления. Он как раз совершил убийство. И убил не абы кого, а того, кто… В общем, безумие — самое то. Его случай.

Быть без него — это то же самое, что умереть быстро. Быть с ним — это то же самое, что медленно умирать. Так, может, проще уйти? Уйти и умереть быстро и без мучений? Бесполезно, он не сможет. Потому что страшно. Страшно, что без Хоарана тьма вернётся, тогда точно будет проблематично умереть. Хуже того, тьма пожелает взять реванш. Может быть, Хоаран умрёт ещё раз, а этого он не желал ни за что на свете. Только не это — всё, что угодно, но не это. И позволить тьме протянуть грязные лапы к его ангелу он тоже не мог. Нет, уйти нельзя.