И он знает, что Чонин не любит быть игрушкой для окружающих. Чонин тоже чувствует и мечтает, как и прочие люди. Но ещё он знает, что Чонин умеет видеть красоту не только в нём, но и в женщинах, обожает детей, тратится на благотворительность и обладает пусть зимним, но добрым и солнечным нравом. У него мало друзей из-за внешней стороны зимнего нрава, он часто кажется всем вокруг высокомерным и надменным, хотя это не так. Совсем не так. Но знание истины не освобождает Сэхуна от ответственности.
Сэхун жмурится, накрывается одеялом с головой и без стеснения ревёт в подушку почти до утра. Потому что у него просто нет права держать Чонина, и от этого невыносимо больно. Боль грызёт, царапает грудь острыми когтями, будто желая вскрыть грудную клетку и выбраться наружу. И Сэхун смиряется с тем, что должен отпустить того, без кого жить не сможет. Должен отпустить свой яркий кусочек зимнего счастья с его плюшевыми мишками, то застенчивыми, то ослепительными улыбками, ошеломляющим смехом, добродушной ворчливостью, порой раздражающими педантичностью и перфекционизмом, ненормальной тягой к верёвкам, ослиным упрямством, дурацкими шуточками, бешеным темпераментом в постели и за её пределами…
Короткое “нет” звучит хлёстко, как пощёчина. Сэхун сразу разворачивается и уходит с прямой спиной, запрещая себе оборачиваться и смотреть на Чонина. Ему уже хватило по-детски растерянного взгляда и едва заметно дрожащих губ.
Жизнь серая, скучная и тусклая. От начала рабочего дня и до закрытия офиса. А потом Сэхун берёт работу домой, чтобы вымотаться и отрубиться в кресле за столом, а утром мучится от боли в спине и шее. Иногда его спасает Бэкхён, которому удаётся хотя бы на время вызвать улыбку на губах.
Но стоит всего на миг отвлечься от работы, как Сэхун будто наяву слышит негромкое “Сэхун-и”. Или ему мерещится, как Чонин привычно уже укладывает ему голову на колени, а рука сама тянется к тёмным волосам, чтобы забраться пальцами в густые пряди и поворошить… Невыносимо. Сэхуну в такие мгновения кажется, что он сходит с ума.
Месяца через три после Сэхун случайно встречает Юги и полтора часа пытается вспомнить его имя. Вспоминает, когда Юги намекает, что в охотку провёл бы ночь вместе с Сэхуном. Согласиться мешает ком в горле и внутреннее сопротивление. Сэхун просто не в силах довериться кому-то другому. Верёвки на нём нет, но он продолжает чувствовать её на себе даже сейчас. Верёвку с теплом рук Чонина. Кажется, у Сэхуна осталась на шее ворсистая петля, конец которой до сих пор сжимают пальцы Кимбаку-боя.
Он не ходит по клубам, как раньше. Порой дома моет посуду в раковине и машинально тянется к столу, чтобы забрать наполовину пустую чашку с мишкой на боку. Чашку Чонина. Тот вечно не допивает до конца и оставляет чашку именно на углу стола. Противная привычка.
Пальцы, разумеется, ловят лишь пустоту, а чашка Чонина с мишкой на боку пылится на полке. И Сэхун до боли кусает губы, потому что осознание, что Чонин в Лондоне и без него, режет больнее, чем ножом.
У Сэхуна нет секса уже пятый месяц. Он позволяет себе лишь наскоро передёрнуть в душе, когда совсем плохо, а ночью накануне снился Чонин. Даже желанное повышение проходит спокойно мимо, а шеф волнуется, что Сэхуна пригласили в компанию покруче, вот он и не радуется повышению.
Сэхун проводит дни на работе и не смотрит в окно. Не замечает смену сезонов, бредёт под дождём без зонта, безучастно пьёт лекарства, когда простуда берёт своё. Он не тоскует. Он всё сделал правильно. Он всего-навсего не понимает, что надо сделать, чтобы жизнь вновь обрела яркость и больший смысл. Он не готов жить так, как все вокруг. Он не хочет себе жену, не хочет сидеть с роднёй по вечерам или торчать в ресторанах с коллегами. Не хочет быть таким, как все. Ни разу. Даже не хочет себе постоянного парня и вести полутайную жизнь, потому что это почти то же самое, что завести жену. Всё равно обыденность и серость.
Сэхун не знает, почему так вышло. Не знает, кто и что вложил в него при рождении. Не знает, почему с Чонином всё было иначе, и мир казался сказкой, которая никогда не кончится. Не знает, почему в нём тогда бурлили эмоции, а цвета вокруг жили и переливались сочными оттенками.
В сочельник он бросает пустые фразы знакомым, отправляет поздравление сообщением Бэкхёну, кутается в тёплую куртку, закрывает шарфом лицо и бредёт домой с пустыми руками. Дома — горячий пол, любимая футболка, удобные джинсы и пухлая папка, притащенная с работы неделю назад. На экране ноутбука — графики и таблицы, намётки стратегии на будущий год. Работы много, и это хорошо. Достаточно, чтобы забыться.
До стука в дверь около одиннадцати вечера.
Но Сэхун никого не ждёт. Может, соседи?
Он распахивает дверь и готовится произнести приветствие, но заготовленные слова замерзают вместе с выдохом белым морозным облачком. Вслед за этим Сэхуну прилетает кулаком в лицо. Болью вспыхивает разбитая губа, а спина с размаха припечатывается к стенке. Но ошеломление не проходит. Не проходит и тогда, когда дверь захлопывается, рёбра почти трещат от крепкой хватки, а ранка от удара кулаком ноет под натиском прохладных губ.
От Чонина пахнет снегом, солью и лимоном. Впору занюхивать им текилу, что струится по жилам Сэхуна вместо крови. Если подловить нужный миг, но это вряд ли. Одежда трещит на Сэхуне и куда-то девается слишком стремительно. На запястьях мёртвым узлом затягивается любимая футболка. Потом Сэхуна тащат в гостиную и почти швыряют на ковёр, чтобы придавить сверху горячим телом. Наполовину снятая куртка, взлохмаченные волосы, слегка побитые рыжеватым оттенком, залёгшая тенями под глазами усталость, помятая кофта с косым воротом, потёртые и уже расстёгнутые джинсы…
Чонин и раньше отличался худобой, но сейчас совсем тощий. Кожа да кости, вкривь и вкось обмотанные жгутами мышц. Тощий и злой, как дьявол. Но всё равно желанный. У Сэхуна на каждый поцелуй или касание губа отзывается болью, но ему всё равно. Он ни капельки не боится, пусть и связаны надёжно руки футболкой. Не боится, когда Чонин почти грубо раздвигает ему ноги. Не боится, когда на шее и ключицах остаются жгучие метки. Зато смеётся в голос, едва слышит тихие проклятия. Смеётся и не может остановиться, пока Чонин мечется по дому в поисках чего-нибудь подходящего. А подходящее торчит в ванной на самом видном месте.
Сэхун перестаёт смеяться тогда лишь, когда в него входят скользкие от найденной наконец смазки пальцы. Перестаёт смеяться, потому что Чонин безжалостно поглаживает внутри, надавливает, растягивает и массирует, заставляя его извиваться всем телом, буквально насаживаться на пальцы и всхлипывать от возбуждения.
Сэхун протяжно стонет — член в тысячу раз лучше пальцев. Лучше в миллион раз, пусть даже Чонин оставляет на его теле синяки, с силой впивается пальцами в бёдра и вколачивает в пол с глухим рычанием и отрывистыми проклятиями. Сэхун вообще впервые слышит, как Чонин по-настоящему ругается. Тянет на улыбку, если честно. Ругань Чонину не идёт — он кажется забавным и чуточку нелепым. Даже сейчас Чонин выглядит слишком аристократичным для подобного поведения. Сэхун давится смешками, крепко держит Чонина ногами и задыхается от робкого счастья. Смешки неумолимо сменяются стонами, которые обрываются толчками.
Сэхун сходит с ума от желания обнять Чонина, потрогать и убедиться, что тот настоящий. Наверное, да, настоящий, потому что так надёжно скрутить руки обычной футболкой может только Кимбаку-бой. Сэхун мучится и страдает, пока не находит выход из положения: поднимает связанные руки и накидывает “петлёй” на Чонина. Тёмные волосы ласкают приятной щекоткой запястья, а потом кожа на предплечьях становится влажной из-за пота на шее Чонина.
Сэхун бесстыже раздвигает ноги шире, подчиняясь лёгкому нажиму горячих ладоней. Чонин оглаживает руками ноги, проводит по внутренней стороне бедра, выходит, заставляя Сэхуна захлёбываться холодной пустотой внутри, высвобождает голову из кольца связанных рук, жадно целует колено, ведёт губами к бедру, пересчитывает поцелуями будущие синяки, касается языком живота, ставит метку в центре груди. Неразборчиво шепчет в перерывах между поцелуями о том, что скучал, что Сэхун его бросил, что он едва не сдох к чёрту вдали от Кореи, какой Сэхун гад и мерзавец, и вообще такая скотина, что пробу ставить негде, что затрахает до смерти, свернёт шею и прикопает в ближайшем парке под персиковым деревом, откопает и ещё раз трахнет так, чтобы у Сэхуна до конца жизни перед глазами кружились звёздочки, удавит, как собаку, и выбросит труп в море с булыжником на ногах. Переход к “такой красивый, что дух захватывает” кажется слишком внезапным, но Сэхун продолжает ржать и задыхаться одновременно. Чонин бесконечно милый и трогательно неловкий в своей запоздавшей ярости. И Сэхун хочет его ещё больше.
