Чонин продолжает сыпать проклятиями, угрозами и комплиментами вперемешку, но это Сэхуна не устраивает. Он сгибает ноги в коленях, разводит их так широко, как может, и соблазнительно выгибается, вскидывая бёдра. Он связан и беспомощен, и это его самое мощное оружие. Он закусывает пострадавшую не так давно губу, глядя на сбрасывающего одежду Чонина. Да, такой тощий, что плакать хочется при виде гибких мышц на костях под смуглой кожей. Как только не замёрз по пути к дому Сэхуна? При такой худобе даже лёгкий холод смертелен. И черты лица заострились ещё больше…

Сэхун закрывает глаза, когда Чонин подхватывает его ноги и закидывает себе на плечи. Глухо стонет под жёстким напором и улыбается чувству наполненности. Чонин по-прежнему пахнет снегом, солью и лимоном, и его близость пьянит не хуже пресловутой текилы. Непослушным голосом Сэхун напоминает про “затрахать до смерти” и с откровенным удовольствием стонет, подаваясь Чонину навстречу. Он даже готов крупно написать на себе маркером: “Согласен на всё и прямо сейчас”. Маркера нет, руки связаны, тело напоминает кисель и плывёт по течению реки под названием Удовольствие.

Это первое Рождество, которое Сэхун запомнит навсегда. И первое — с настоящим вкусом праздничной радости. И лучший подарок, который он когда-либо получал.

Спина истёрта в кровь, наверное, но это такая мелочь… И Сэхун готов сам перецеловать все синяки на своём теле, оставленные Чонином. А Чонин безнадёжно потерян в собственной одержимости и, кажется, не способен остановиться. Но Сэхуна ничуть не заботит то, что его и впрямь могут затрахать до смерти. Ему довольно дыхания Чонина на своих губах, чтобы бурно кончить и обмякнуть под Чонином. И плавно покачиваться на волнах удовольствия, пока его, наконец, не затапливает горячим и не придавливает к полу желанной тяжестью. Кожа да кости, а всё такой же тяжёлый.

Сэхун оставляет намёк на поцелуй в уголке рта Чонина и со спокойной совестью вырубается. Просыпается на рассвете, закутанный в одеяло. Футболка больше не стягивает руки, а Чонин спит рядом, обнажённый и тёплый. В лице — безмятежность и хрупкая радость. Он уютный и красивый, похож на рождественское утро.

Сэхун прикасается к его скуле кончиками пальцев, гладит. Тёмные ресницы слабо подрагивают, приподнимаются. В глазах — сонная умиротворённость и осязаемый намёк на непогасшее желание.

Он ловит руку Сэхуна, переплетает собственные пальцы с пальцами Сэхуна, подносит к губам и целует, чтобы чуть позже сказать едва слышно:

— Я прошу второй раз. И последний. Останься со мной. Больше просить не буду. Не смогу.

— Я всегда оставался с тобой, — шепчет Сэхун, упиваясь прикосновениями губ к своим пальцам. — Только твой. И неважно, далеко ты или близко. Ты же связал меня верёвкой, помнишь?

Чонин придвигается ближе, смотрит в упор и молчит до тихого “прости”. Но в его глазах Сэхун читает откровенное желание взять ещё раз, и ещё, и снова. Чонин даже дрожит едва заметно, настолько сильно хочет.

— Я могу тебе сказать, чего я не хочу. Не хочу слышать от тебя то, что услышал во время нашей предыдущей встречи.

— Но я не могу всё бросить и… — упрямится возмущённый Сэхун.

— Я и не прошу. Есть телефоны, знаешь? А ещё ты мог бы приезжать на день или два. Или приезжал бы я. К тебе. При возможности. Вариантов много. А ты пришёл, влепил мне в лоб “нет”, развернулся и удрал. Это что вообще?

— Ну… — Сэхун виновато отводит глаза, потому что в интерпретации Чонина это и впрямь выглядит как-то… — Но ты мог сразу сказать. Или сразу врезать мне в морду. Зачем было столько ждать?

— Потому что в ярости я плохо соображаю. — Чонин тихо вздыхает. — Надо ждать, пока меня немного отпустит.

— Ответь мне на один вопрос, ладно? — просит Сэхун. — Потом можешь делать со мной всё, что пожелаешь. Даже прикопать под персиковым деревом в парке.

Чонин снова прижимается губами к его пальцам и предупреждает:

— Прежде чем ты озвучишь свой вопрос… Хочу, чтобы мы завтра же купили дом. На двоих. Возражения не принимаются. И ты сходишь со мной, чтобы выбрать верёвки тебе по вкусу. У меня есть задумка, но верёвок понадобится много. Больше, чем у меня есть. Несколько тонких — тоже.

Сэхун невольно облизывает губы, пытаясь представить себе грядущую обвязку. Хотя это бесполезно — никогда не угадает. Он ещё не умеет смотреть на себя так, как смотрит на него Чонин.

— Хорошо, — севшим голосом соглашается на всё Сэхун. — А вопрос… Скажи, в тот день, когда мы встретились впервые…

— Ночь. — Чонин улыбается как змей-искуситель. — Это была ночь.

— Неважно. Так вот… что я тогда сделал такого, что ты поехал ко мне и попал в мою кровать?

— Ты не помнишь? — Теперь Чонин улыбается так, что Мона Лиза удавится от зависти.

— Чонин-а, — зовёт Сэхун и пристально смотрит. Губы согревает тёплым выдохом.

— Ты сказал, что медвежонка у тебя всё-таки нет, но раз у меня день рождения, то ты не можешь оставить меня без подарка. Поэтому моим подарком должен быть ты сам, потому что ты лучше медвежонка. Ты попросил отвезти тебя домой и развернуть. И если я откажусь от подарка, ты разобьёшь о мою голову бутылку. Поскольку в тот миг ты сжимал в руках пустую бутылку “Джек Дэниэлс”, угрозу можно было счесть вполне серьёзной и опасной для здоровья. Ну и ты выглядел таким милым и беззащитным, что устоять было невозможно. Ну а когда уже в кровати ты начал работать пальцами у меня на глазах… — Чонин умолкает, закусив губу. В блестящих глазах бушует пожар. — Ещё ты бормотал, что я неприлично красивый, что ты влюбился и даришься мне насовсем, потому что без меня умрёшь в муках. Всё это в сочетании с пальцами между твоих ног оказалось слишком сильным потрясением для моей тонкой натуры. Кажется, с той ночи я малость поехал крышей…

Сэхун целую минуту без особого успеха пытается отлепить ладонь от лица, но она, похоже, прилипла навеки. Глухо бормочет, что в жизни больше не возьмёт в рот ничего крепче чая.

— Не переживай так. Лишь бы в удовольствие. А пьяный ты очаровательный до безобразия. Трезвый, впрочем, тоже. Какие у тебя планы на сегодня?

— Выходной, какие ещё планы? — Сэхун затихает в коконе из одеяла ненадолго, а после с лёгким смущением спрашивает: — Может, ты всё-таки развернёшь свой подарок, Кимбаку-бой?

Чонин пахнет пушистым снегом, солью и лимоном, а в его улыбке яркими красками играет рождественское утро. И Сэхун со странной убеждённостью думает, что быть любимым таким человеком в самом деле счастье, тёплое и уютное. А подлинная свобода — это когда ты знаешь, кто ты, где твоё место, и выбирать уже просто не нужно.

Достаточно верить.

Возьми меня, если я тебе нужен,

Скажи мне, что любишь ты только меня,

Скажи всё, что хочешь, — это неважно:

Сейчас все мои чувства лишь для тебя.

(с) Ya Habibi Yalla