Пальцы в который раз бегут по верёвочному узору, тянут за узлы, вызывая лёгкое трение между ягодиц. Сэхун снова выгибается и притирается бёдрами к Чонину. Ему хочется расплакаться от облегчения, едва к входу прижимается головка и слабо надавливает на узел. Чонин сдвигает верёвку с убийственной медлительностью, чем будит в Сэхуне бешеное желание вцепиться зубами в сильную шею и куснуть до крови, чтоб неповадно было. Но Сэхун не кусает — обжигает нетерпеливым поцелуем. И на властном и глубоком толчке хрипло выдыхает:
— О Боже!..
Он впервые готов кончить просто от ощущения члена внутри себя. Тело на пределе просто, как и истерзанные бесконечным ожиданием эмоции. Сэхун разбит и сломлен желанием и собственной страстью, раздавлен и повержен. Только пальцы Чонина позволяют удержаться на грани и продолжить. Чонин терпеливо ждёт, пока Сэхуна чуть отпустит, придавливает его тяжестью своего тела, запускает пальцы другой руки в волосы, твёрдо тянет за пряди, припадает губами к шее, ключицам. Безжалостно ставит метку за меткой, заставляет всё сильнее запрокидывать голову, заставляет стонать в голос, почти кричать, и вместе с тем подставляться, чтобы получить добавку. Шея и грудь уже горят от несдержанных поцелуев, от ворса верёвки, от обострившейся чувственности. Каждый кусочек Сэхуна отзывается на касания Чонина и хочет рассыпаться на атомы, превратиться в прах, потому что больше выносить это невозможно.
Мощный толчок встряхивает Сэхуна вместе с сознанием. Чонин прижимается к нему плотнее, вжимается всем телом — и Сэхун чувствует узел меж ягодиц, слегка впившийся в кожу. Это добавляет огня, хотя куда уж больше. И Сэхун хрипит от нового толчка и обжигающего поцелуя, когда Чонин ставит новую метку поверх старой. Сэхун бросает себя к Чонину, оставляя царапины на собственных бёдрах. Ему мало. Он сходит с ума, натягивает верёвки на руках, но освободиться не может. И, чёрт возьми, Чонин берёт его. Забирает себе всего полностью, подчиняя, принимая как дар его беспомощность и открытость и одаривая в ответ блаженством. Двигается так резко и глубоко, словно хочет пронзить насквозь и убить удовольствием. И не скрывает, как сильно хочет. Даже не пытается. Всё так же жадно помечает губами — “моё”. Откровенно трогает руками везде. Вжимается бёдрами так, словно пытается врасти в Сэхуна, впитаться под кожу, сплестись с громкими отрывистыми стонами и вскриками, вознестись вместе с ними, стать тяжёлым хриплым дыханием Сэхуна, растечься поцелуями по коже Сэхуна. Он больше не кажется томным и соблазнительным. Он кажется яростным и одержимым, безумным и диким, лишающим воли. Но в нём по-прежнему нет ни капли грубости. Он похож на воплощённую страсть.
Сэхун позволяет себе сойти с ума и забыться. Он всё равно не в силах пережить это спокойно и разумно. Собственное тело ему уже просто не принадлежит. Сознание тает, рассыпается, как карточный домик от лёгкого дуновения ветра. Остаются лишь чувства, сокрушающие и острые, как битое стекло под босыми ногами. Они режут и кромсают даже после того, как всё кончено. Впиваются в плоть с каждым вдохом и ударом сердца. Стягивают путами рёбра и грудь, жёстко очерчивают ягодицы. И прижимаются узлом к растянутому входу, едва Чонин отстраняется и валится на простыни рядом. Горячая ладонь ложится на спину — между лопатками, щеки касаются губы, кожу обжигает прерывистым дыханием и едва слышным шёпотом:
— Останься со мной…
Чонин обнимает его и прижимает к себе, ведёт ладонями по оплетённому верёвками телу.
— Не надо, — просит Сэхун, когда осознаёт, что Чонин хочет развязать его. — Пусть так…
Замолкает из-за поцелуя, задыхается от нежности губ и рук. С пальцев Чонина на его тело стекает каплями осязаемая благодарность, и Сэхун тонет в ней. Греется в тепле прикосновений, близости Чонина и понимает, что уже не сможет отказаться. Ему нужно это. Нужно чувствовать верёвку на себе, упиваться собственной беспомощностью и доверием. Он хочет всё, что Чонин может ему предложить. Он хочет быть желанным настолько. Хочет быть таким свободным, как сейчас. Связанным и свободным. Потому что знает, кто он, и где его место. И знает, чего хочет.
Чонин снимает с него верёвку, но Сэхун продолжает чувствовать её на себе. Знает, что её нет, но Чонин всё равно держит в пальцах её конец, и расстояние больше не имеет значения, как и время. Они стёрты без следа из уравнения под названием “жизнь О Сэхуна”.
Стёрты, пока всё не рушится и не возвращается к началу.
========== Кусь 4. Необратимый трындец, когда даже на вёслах никак ==========
Комментарий к Кусь 4. Необратимый трындец, когда даже на вёслах никак
Это всё, котики, последний кусь)
И пусть у вас останется хотя бы капелька рождественского настроения и тёплая улыбка :)
Арт от Gella Ka. Спасибо :)
https://pp.userapi.com/c628230/v628230462/3e16f/1YB2jzvph5c.jpg
4. Необратимый трындец, когда даже на вёслах никак
Сэхуну нравится смотреть, как Чонин возится с верёвками: стирает, ополаскивает, отпаривает, сушит. И, оказывается, это всё дико сложно, потому что верёвки бывают разные. Не все подходят для нужных им игр. А ещё Сэхун узнаёт, что мастера не очень любят тонкие верёвки, но у Чонина их много.
Закономерный вопрос вызывает у Чонина смех, а после приводит к эксперименту, после которого Сэхуну хочется сигануть с Эйфелевой башни. Потому что обвязка из тонкого шнура на члене и бёдрах — это полный финиш. В том случае, если её сделают умело, конечно же. А Чонин умеет. Сэхун впервые в жизни во время оргазма смеётся и плачет одновременно, потому что это, чёрт возьми, слишком. И он долго не может отдышаться и успокоить сердце — настолько велика эмоциональная и чувственная нагрузка.
— Я могу тебе связать пальцы за спиной. Просто ниткой. Ты не сможешь освободиться и испытаешь примерно то же самое. Настолько же сильно, — сулит ему Чонин, а Сэхун постыдно удирает от этого двинутого извращенца домой, чтобы избежать новых экспериментов, хоть и понимает — это всего лишь шутка. Чонин сам говорил ему раньше, что такие сильнодействующие обвязки не следует делать в один день — даже здоровое сердце может не выдержать.
Но Сэхун всегда возвращается в большую квартиру. Не за чувственным удовольствием. За Чонином и всем, что с Чонином связано. Он любит, когда поздними вечерами Чонин иногда засыпает рядом с ним, уронив голову ему на колени. Любит ворошить пальцами тёмные волосы и просто разглядывать спящего Чонина. Хотя Чонин даже во сне чересчур подвижный — крутится и вертится постоянно. А когда не спит, таскает Сэхуна куда-нибудь. Выставки, театр, опера, кино… что угодно. Сэхун до этого не знал об искусстве столько, сколько узнал после знакомства с Чонином.
Ссорятся они спустя два месяца.
Чонину нужно ехать в Лондон, но это бесконечно далеко. И Чонин так легко и просто говорит это:
— Поедешь со мной?
Поехать с ним и чёрт знает на какой срок для Сэхуна означает отказ от работы, от всего, к чему он привык. И Сэхун знает, что в Лондоне никому не нужен финансист-кореец, способный с горем пополам сказать лишь пару фраз на английском. Конечно, Чонин без труда может содержать целый гарем на свои деньги, не то что одного Сэхуна. Но сидеть на шее у Чонина… Это не то, о чём Сэхун мечтает. Да и выглядит это как-то… неподобающе. Мягко говоря.
И Сэхун не может просить Чонина остаться, потому что Чонин любит всё, что делает. Танцевать он тоже любит, и это его постановка. Первая крупная работа в качестве главного хореографа. Это важно. Просить его остаться будет чистейшей воды эгоизмом. А Сэхун не эгоист и никогда эгоистом не был. Он так не может. Потому что нельзя разбивать чужие мечты — больно аукнется.
Дилемма кажется неразрешимой. Да и ссора на ссору не очень похожа. Сэхун просто уныло бормочет, что ему надо поразмыслить, и сбегает. Долго ворочается без сна в собственной постели и пытается пересмотреть их с Чонином отношения. Если они вообще есть. Они всего лишь встречаются и спят вместе. Не считая извращений с верёвками. Хотя кто бы говорил… Большинство людей вокруг сочтут их отношения и без верёвок извращением. Потому что оба парни и в одной кровати им делать нечего. Восприятие большинства Сэхуна не пугает — он привык.
