Ночью топтался волк, а на заре сопел в плечо сам воевода. Волк — воевода. Воевода — волк. Значит, не врали, что очищение ульфхеднары с помощью духа волка проходили. Помыслы зверя чисты, просты и богам угодны. Но вот увидеть рядом с собой спящего воеводу Кая Сэхунн точно никак не ожидал — сбежать хотелось, чтоб никто не увидел. И поскорее.

Пятки Сэхунну припекло и того пуще, когда Кай сонно заворчал во сне, подгрёб Сэхунна ближе и прижался к плечу нагому губами. Вот теми самыми полными и твёрдыми, сухими губами. А после Кай облизнулся, щедро мазнув кончиком языка по коже на плече.

Сэхунн окаменел, боясь вздохнуть. Жаром плеснуло в губы от воспоминаний — Сэхунн чуял как наяву, как Кай целовал его той ночью. Допредь Сэхунн ни разу так не целовался, ни с кем. И он подумать не мог, что поцелуй — это так вот… Колкими мурашками сыпануло по спине — от загривка до пояса и ниже. Сэхунн невольно поёрзал и до боли закусил губу, стремясь обуздать собственное тело, что вело себя необычно рядом с Каем. Внутри Сэхунна жар сбивался в тяжёлый вращающийся ком и щекотал под кожей сразу везде. Лежать так было невыносимо. Хотелось нестерпимо сделать что-то, но Сэхунн не знал и не разумел, что это за стремление такое и что делать можно и нужно.

Кай опять завозился: крепче ухватил за пояс, просунул колено меж сэхунновых ног, вовсе не заметив попыток того избегнуть, прижался узкими бёдрами, а голову умостил на груди Сэхунна — щекой накрыл сосок, вмиг обдав его жаром так, что Сэхунн взвыл бы волком, если б не опасался, что набегут лишние люди и увидят всё вот это. Кай был горячий, как волк, местами и пушистый, как волк, сонно ворчал по-волчьи, нюхал Сэхунна и облизывался во сне тоже по-волчьи.

Сэхунн хотел шею потрогать, как вспомнил об острых зубах, но левой рукой и шевельнуть было боязно — а как разбудит? И тогда что? Сэхунн мог только попробовать двинуть правой рукой — немощной. После долгих мук выпростал руку из-под шкуры и скосил глаза. Правая рука выглядела бледной, исхудавшей и слабой. Местами на ней узоры вен складывались в безобразные синяки, в локте рука будто распухла, а выше и ниже локтя безобразные рубцы вздулись ядовито-розовыми буграми с молоденькой тонкой кожицей. Без слёз не взглянешь на такое убожество. Не рука, а тролльи объедки. Хорошо, пальцы хоть не скрючило.

Сэхунн отвёл взор от руки и чуть не помер на месте под пристальным взглядом Кая. Тот смотрел по-волчьи, и лицо его было так близко, что у Сэхунна едва душа в тот же миг не отлетела прочь от тела. Кай без смущения приподнялся, коснулся кончиками пальцев рубцов, огладил, а после подался к руке и скользнул губами, согрел выдохом долгим.

Сэхунн зажмурился от стыда, мечтая и впрямь на месте помереть, потому что дико, сладко до упоения и — срам признаться кому — ещё охота почуять сухие в трещинках губы на себе, на ноющей и дёргающей болью руке, потому что вовсе не больно, когда горячими губами и выдохами…

Кончиком пальца по острой ключице — щекотно. Сэхунн виновато открыл глаза.

— И это — моё тоже, — непреклонно шепнул Кай, глядя на него сверху и почти касаясь губами дрожащих сэхунновых губ.

— Ты волк? — Ничего умнее из непередуманных вопросов Сэхунну на язык не попало.

— Волк, — без капли сомнения или колебания ответил Кай. Смотрел. Не отводил глаз. Глазами ел заживо, разжигая в Сэхунне пламя.

— Зачем тебе я?

— Ты мой.

— Я тебя не знаю даже.

— Знаешь. Твоя суть знает и помнит. Ты рука, что меня кормит. И ты ждал меня, сколько себя помнишь. Ты мой, Сэхунн. — Имя Кай произнёс немного нараспев, будто пробуя на вкус.

— И ты меня загрызёшь?

Кай смотрел молча с укором едким, едва водил пальцем по нижней губе Сэхунна, дышал неслышно. Чуть заметно покачал головой.

— Тогда зачем я тебе?

— Солнце волчье, — непонятно ответил Кай, выскользнул из вороха шкур, ослепив Сэхунна медовой наготой до громкого тяжкого перестука в груди, и воткался в тени у полога, стремительным потоком влился, чтобы пропасть без следа.

Сэхунн зажмурился и натянул шкуры на голову, прячась от своего же смущения, лучиков ранних да окриков старших, что гоняли молодняк на первый урок на речном песочке.

Снедали все уже разрумянившиеся, и молодняк старался держаться поодаль от вернувшихся из боя. Сэхунн смех сдержал чудом, когда детский руку отдёрнул и едва не опрокинул кубок с водой. Сэхунн был воды родниковой прозрачней — его всю ночь волк хранил от нечисти.

— Надумал что? — спросил Лейф хёвдинг, когда на «Вороне» снасти проверяли да стрелы складывали. — Завтра уж пора будет. Пойдёшь к венду?

И разом схлынули все мысли, легко вдруг стало и невесомо, словно якорь невидимый Сэхунн потерял. Кивнул без раздумий.

— А пойду. Вот только кто знает, одолею ли испытания. Если нет, он и сам не возьмёт.

— Возьмёт, — возразил отец, жестом показав, куда сундук со стрелами подевать. — Я так разумею, ему надо лишь, чтоб посвящение ты одолел. Ты уже воин.

— Однорукий, ага, — фыркнул Сэхунн, вмиг посмурнев. — Потому пойду как все. Или нет…

Сэхунн умолк, уставившись на Кая — тот вспрыгнул ловко на подсохшую лопасть, куницей по веслу поднятому пробежал и соскочил на палубу с звериной мягкостью. Бровью смоляной повёл и Лейфу кивнул. Волчьими глазами по сэхуннову лицу мазнул.

— Завтра на испытание собирается, — не стал отец лукавить и выдал как есть. Кай на Сэхунна снова покосился.

— Последнего будет довольно.

— Ну нет. Или как все, или не пойду, — упёрся Сэхунн. — Я тебе, может, и надо, но если толку от меня мало будет, так и не уйду далеко. Не воин выбирает поход, а поход воина. Если не сдюжу, к чему тебе никчемный?

Взгляд Кая мигом свинцовой тяжестью Сэхунну на плечи навалился. Выпрямиться пришлось с усилием и голову вскинуть вышло не без труда, но Сэхунн управился.

— Приду как все, кто захотел идти в Море Мрака. Если сдюжу, пойду. Нет, останусь с отцом. По чести. И пусть не болтают, что ты взял меня в поход из милости, руку мою пожалев.

Глаза Кая потемнели и того пуще, но смолчал он. Только кивнул коротко да сразу на нос ушёл. Видно, чтобы на Сэхунна не смотреть и не загрызть упрямца неуступчивого при случае. А Сэхунн, упрямец неуступчивый, к Турину приткнулся да вызнавать принялся, что за испытания грозили всем, кто восхотел в хирд воеводы пойти.

— Тело, ум и дух, — пожал могучими плечами Турин и огладил ладонью заскорузлой седые косицы в бороде. — Всё одно, да везде свои пути, чтоб пытать отвагу, хитрость и стремление.

— А завтра что будет? — не унимался Сэхунн.

— Всё сразу. Валка будет. Нельзя, чтобы мелом забелили. Одёжу дадут чёрную, погонят ратиться набелённым деревянным оружьем, а потом будут смотреть, кого и куда мелом изгваздали. Раньше тех, кого хоть раз мелом мазнули, в хирд уже не брали, а сейчас глядят — лёгкая была бы рана или нет. Всех сразу погонят. Можно сам за себя, а можно и сговориться с кем. Сеча вольная. Тебе бы вот сговориться с кем лучше было б. Кто из ваших ещё пойдёт — с ними просись.

Из отцова хирда шли молодые. Рыжий Гарм тоже надумал. А в полдень Сэхунн вынюхал, что и Гинтас тоже шёл, хотя Гинтас давно собирался и два года кормился в крепости в учениках. О прошлый год не вышло, хотел попытать счастья в этом. Так Сэхунн и узнал, что Гинтас прошлым летом недужил — рысь порвала, вот и не хватило сил тогда.

— Толковый юнак, — усмехался в усы Турин и глядел на вёрткого Гинтаса с одобрением.

Сэхунн с Гармом и Гинтасом нарешали, что пойдут втроём. Гинтас будет жалить копьём, Гарм закрывать щитом, а Сэхунн с мечом в обороне да Гарму подмогой.

После Гинтас, подсобляя себе словами знакомыми да жестами, поведал, что к другому дню тем, у кого долгий волос, косицы заплетут, а у кого волос короток, тем повязки со шнурками дадут. Потом заголят всех, в глине вымажут да безоружными погонят лесом. От погони надо уйти, обмануть, оружие добыть и хоть одного из «врагов» если не уложить, то сильно поранить. Не по правде, конечно, а как в учении. Ещё и урок на смекалку задать могут каждому свой.