Где-то на севере, не так уж далеко от аэродрома, прозвучало несколько выстрелов. Точно эхо им ответили выстрелы с другой стороны, но значительно глуше. Гул голосов на мгновение смолк, затем возобновился снова.

Комэски ставили задачу перед командирами звеньев, те – перед летчиками и механиками. Затем прозвучала команда: «Разойтись по местам!» Разошлись, зевая и матерясь вполголоса: начальству не спится – и оно подчиненным спать не дает. Даже по выходным.

Кукушкин шел по линейке полка, следил, как подчиненные выполняют его приказ и инструкции на случай учебной тревоги. В темноте мелькали лучи фонарей, копошились люди, слышались голоса, иногда смех.

«Хороший у нас народ, – думал Кукушкин. – Ворчат, а дело делают. А через минуту и ворчать перестанут. Смеются…»

Сзади затопало. Подбежал помощник дежурного по штабу, доложил:

– Только что звонили из штаба дивизии, приказали никаких тревог не объявлять.

– Кто звонил?

– Какой-то майор. Фамилию я не разобрал, товарищ полковник: слышимость была плохая.

– Перезвонить пробовали?

– Так точно! Никто не отвечает.

Кукушкин развернулся и быстро пошагал назад, к штабу полка. В голове билась одна мысль: «Отменять тревогу или не отменять?» В конце концов, он имеет право объявлять учебные тревоги хотя бы и по десяти раз на день: это входит в боевую подготовку личного состава. И никакой провокацией не может быть. Что там мудрят – в этом штабе?

Телефон молчал по-прежнему.

В дверь постучали. Вошел начальник связи полка, молоденький лейтенант, недавно из училища.

– Разрешите доложить, товарищ полковник?

Кукушкин кивнул головой:

– Докладывайте.

– Связистов по линии послал, но от них пока никаких известий.

– Сколько человек послали?

– Двоих.

– Пошлите пять человек, – чеканил Кукушкин. – С оружием. Предупредите, что могут встретиться с диверсантами, одетыми в красноармейскую форму, чтобы вели себя осторожно, в кучу не сбивались, двигались цепочкой. При обнаружении обрыва занимали круговую оборону. Ясно?

– Так точно, товарищ полковник! – откликнулся начальник связи, а по глазам видно: ничего ему не ясно. – Разрешите выполнять?

– Вот что, лейтенант, – отеческим тоном начал полковник Кукушкин, кладя на плечо офицера тяжелую руку. – Мы все знаем, что на границе неспокойно. Что могут быть всякие провокации со стороны гитлеровцев. Есть сведения, что на нашу территорию заброшены диверсионные и шпионские группы. В Испании франкисты перед наступлением тоже засылали к республиканцам такие группы. Они рвали связь, убивали делегатов связи, нападали на командиров. Я не говорю, что ситуация такая же сегодня складывается и на нашей границе, но иметь в виду надо худшее. Посылая связистов на линию, объясни им все, что я тебе сказал… – Помолчал немного, спросил: – Выстрелы слыхал?

– Так точно, слыхал, товарищ полковник.

– Делайте выводы, лейтенант, – переходя вновь на «вы», продолжил Кукушкин. – А теперь идите. Мне нужна связь.

Кукушкин стоял возле окна и смотрел на аэродром, окутанный ночной мглою. Там, точно ночные светлячки, мелькали огоньки фонарей, выхватывая из темноты то зачехленную кабину самолета, то часть плоскости, то стойку шасси. Отбрасывая лучи фар до самого леса, ползли со стороны склада ГСМ все четыре полковых бензовоза.

Предупредив дежурного по штабу, что пойдет в первую эскадрилью, Кукушкин покинул свой кабинет.

Светало. Уже выступили из темноты деревья и кусты. Небо посветлело. Млечный Путь исчез. На востоке, под брюхом фиолетовой мглы, раскинувшейся на многие километры, проступила, как кровь сквозь повязку, малиновая полоса.

Кукушкин мучился неизвестностью и неопределенностью. Они не позволяли ему действовать решительно. Только поэтому он смотрел сквозь пальцы на то, как в эскадрильях, не слишком торопясь, облепив самолеты, толкают их по одному в сторону леса на запасные стоянки. Это метров двести, и пока еще ни один самолет не достиг предназначенного ему места.

Пока Кукушкин дошел до первой эскадрильи, командир которой дежурил по полку, почти рассвело, хотя солнце еще не показалось из-за горизонта. На ручных часах стрелки сошлись на трех часах пятнадцати минутах. Лес точно растворился в дымке тумана.

«Может, комдив, говоря о провокации, имел в виду что-то другое? Скажем, готовность одной из эскадрилий или даже полка к вылету на прикрытие границы? Может, он собирался вызвать его, Кукушкина, в штаб дивизии?» – терялся в догадках Андрей Степанович.

Снова севернее аэродрома зазвучали выстрелы, в них вплелась автоматная трескотня. Это уже походило на настоящий бой. Задудукал ручной «дегтярь». Кукушкин остановился, прислушиваясь. И весь аэродром, казалось, замер в ожидании, чем кончится эта стрельба.

От штаба полка кто-то бежал, бежал изо всех сил, как бегают стометровку. Кукушкин узнал начальника связи лейтенанта Молокова, пошел, встревоженный, ему навстречу.

Еще издали тот закричал:

– Товарищ полковник! Товарищ полковник!

Кукушкин прибавил шагу.

– Товарищ полковник! – глотая воздух широко раскрытым ртом, докладывал лейтенант Молоков. – Связисты ведут бой! Доложили, что наткнулись на группу красноармейцев, и те неожиданно открыли по ним огонь. Убит старший группы помкомвзвода Литовченко и двое ранены. Это все, что они успели передать. Я послал им на помощь отделение с пулеметом.

– Хорошо, лейтенант. Вы действовали правильно. Идите на пункт связи: там ваше место.

– Есть, товарищ полковник, идти на пункт связи.

И в это мгновение раздался истерический крик:

– Во-озду-ух!

И взвыла сирена воздушной тревоги.

Кукушкин глянул на запад и увидел самолеты – десятка два, идущих в сторону аэродрома на высоте примерно в пятьсот метров. Они медленно росли в размерах, прерывистый гул наплывал, затапливая тишину, разрывая ее и давя.

– Боевая тревога, – произнес полковник Кукушкин посеревшими губами и не услыхал своего голоса. И только после этого крикнул: – Боевая тревога! Дежурное звено – в воздух!

Но вряд ли кто слышал полковника Кукушкина.

Тогда он схватил лейтенанта Молокова за плечо и уже в его ухо:

– В штаб! Быстро! Ракету! – и толкнул лейтенанта с такой силой, что тот несколько шагов пробежал, спотыкаясь, но потом восстановил равновесие и понесся к штабу со всех своих молодых ног.

А Кукушкин бежал к самолетам и кричал:

– Первая! В воздух! По машинам! Атаковать!

Дежурное звено «ишачков» уже выруливало на взлетную полосу. Но все остальные самолеты, одни еще на стоянке, другие оттащенные от нее на какое-то расстояние и повернутые носом к лесу, являли собой жалкое зрелище.

Из-за деревьев выскочила тройка «мессеров», пронеслась вдоль стоянки полка, строча из пулеметов. Загорелось несколько машин. А «мессеры», сделав крутой вираж, бросились на бегущих по взлетной полосе «ишачков», и два из трех вспыхнуло, один покатил в сторону, другой скапотировал и взорвался.

Из всего звена взлетел лишь один, заложил крутой вираж, выходя из-под обстрела, взмыл вверх и пошел лоб в лоб навстречу надвигающимся бомбардировщикам, но два «мессера» догнали его, затрещали их пулеметы, однако «ишачок» снова заложил крутой вираж, нырнул «мессерам» под брюхо, а затем сам ударил в хвост – и один из них задымил и пошел в сторону, заваливаясь на крыло. Но тут же вторая пара «мессеров» настигла «ишачка» – он вспыхнул и камнем рухнул в лес.

А к взлетной полосе устремилось сразу пять или шесть «Яков» и столько же И-16. Два из них уже разворачивались на взлетной, но видно было, что не успевают: с высоты, надсадно воя, пали в пике сразу с десяток «юнкерсов». Вот у них из-под брюха выделились черные капли и понеслись на взлетную полосу и стоянки самолетов. Еще через несколько секунд по взлетной полосе и стоянкам побежали разрывы мелких бомб, разбрасывая вокруг тысячи смертоносных осколков, которые пробивали баки, и пылающий бензин стал заливать стоянки, поджигая другие машины. Кричали люди, метались средь огненных вихрей, падали, горели заживо.