Чего больше во всем этом, а это еще далеко не все из авторских "прозрений" в области российской истории: безответственного глумления над национальной историей, замешанного на нескрываемом презрении к ее основам, дремучего исторического невежества, усиленного аксиологической и аналитической распущенностью ума или намеренного стремления подчинить фактическую канву реальной истории априорным схемам исторического развития России, сердцевину которых составляет авторское желание доказать историческую, культурную и духовную безосновность России, изначальную извращенность, бесплодность, а потому и бессмысленность ее исторического пути в мировой истории? Но в любом случае автор основательно и, думается, все-таки намеренно заблудился в "интеграционно-дезинтеграционных спиралях всемирной истории" и при этом настолько, что игнорирует просто очевидные в отечественной истории вещи. Право на инаковость исторических воззрений не должно подменять и отменять очевидное в истории - право исторической истины быть и исторической, и истиной.
1. Этногенез русского народа круто замешан на финно-угорском этническом элементе, но, как этногенез, никаким серьезным образом не был связан с монгольским. Можно говорить о тюркском влиянии, но и оно не идет ни в какое сравнение с финно-угорским, оно не стало этнически определяющим и, тем более, размывающим славянскую антропологическую основу русских. По этой причине всякие высказывания о растворении в "простом" и "высокородном" русском народе татаро-монголов, о русификации империи Чингисхана или о монголизации, татаризации русских с научно-этнологической точки зрения, по меньшей мере, являются некорректными. В противном случае можно предположить, что в 1380 году на Куликовом поле или через 100 лет в 1480 году на реке Угре друг против друга стояли две части одного этноса. Слишком велико было противостояние, не говоря уже о различии, между империей Чингисхана и Русью, в том числе и духовное, которое исключало возможность масштабного и ненасильственного этнического взаимодействия, которое для того, чтобы стать фактом истории, нуждается в совершенно ином климате межэтнических отношений, в совершенно иной степени близости этносов, в самом способе их поведения в истории и проживания своей истории.
2. Не выдерживает критики и идея политической монголочингизизации Московского княжества и его исторической наследницы России. В данном случае совершенно не учитывается 250-летняя борьба русского народа с татаро-монгольским игом за свою национальную независимость, за сохранение своего исторического, культурного духовного своеобразия, просто за государственную самостоятельность. В итоге получилось нечто исторически совершенно несуразное: полное тождество между российской государственностью и государственностью Чингизидов, отношение к России, как к исторической правопреемнице империи Чингисхана,в частности, ее агрессивно-завоевательного заряда. Но как это совместить с многовековой борьбой Руси с этой империей. Разве она велась только для того, чтобы России стать историческим инобытием Золотой Орды? А может, все-таки для того, чтобы стать Россией? Неужели дело политического объединения Руси - это та историческая задача, которая стояла перед золотоордынскими ханами и которая в качестве исторического завещания досталась в наследство Московской Руси? Быть может, все-таки есть исторически более естественное и от этого более простое объяснение процессов складывания единого централизованного Русского государства, как следствие решения внутренних русских задач исторического развития.
3. Есть и другие вопросы к автору, ставящие под сомнение научную объективность, а потому и состоятельность его взглядов и на другие проблемы истории России. В частности, в итоге так и непонятно, чем же все-таки занимался "великий царь новой династии Петр I": завершением "московизации" России, ее вестернизацией и тем и другим одновременно или еще и "московизацией" всей Европы. В последнем и уже, похоже, клиническом случае возникает законный вопрос: а какие события петровского периода истории России подтверждают претензии Петра Великого на московизацию всей Европы? Выход России к Балтике или Полтавская битва? И в том и в другом и глубоко связанных случаях речь может идти о выходе России к Балтике, к Европе и отнюдь не с целями ее московизации, а как раз с диаметрально противоположными задачами - подключения России к опыту социального, экономического, культурного и научного развития Европы. Во всяком случае, именно это нашло свое подтверждение в практике последующего исторического развития России, а не авторские фантасмагорические призраки о вечно антиевропейской составляющей в основе отношений России с Европой.
И вообще, автор проявляет явно неумеренную тягу к обвинительному уклону в оценке самой природы отношений России с Европой, при этом полностью игнорируя реально-исторические и неоднократные попытки Европы завоевать Россию, вплоть до ее уничтожения как России европейским фашизмом. Складывается впечатление, что в отношениях России с Европой во все периоды истории и во всех исторических ситуациях виновной стороной была Россия и только Россия и только потому, что якобы была "форпостом варварского Востока на Западе", уже только потому, что не была Западом. Вполне очевидно, автор исходит не просто из предельно зауженных, а близких уже к исторической патологии евроцентристских представлений об истории.
В их рамках нечто в истории обладает историчностью лишь в той связи и мере, в какой связано и вошло в историю Европы - представлений давно и, казалось бы, навсегда осмеянных в мировой философской мысли, начиная с О. Шпенглера и кончая А. Тойнби, для которого, в частности, проблема единства человеческой истории - это не одно и то же, что и проблема ее унификации и, тем более, на базе западного общества. Тезис об унификации мира на базе западной экономической системы как закономерном итоге единого и непрерывного процесса развития человеческой истории явным образом преувеличивает "роль ситуации, исторически сложившейся совсем недавно и не позволяющей пока говорить о создании единой Цивилизации, тем более отождествлять ее с западным обществом".
Подобный взгляд на современный мир в лучшем случае "следует ограничить только экономическим и политическим аспектами социальной жизни, но никак не распространять его на культуру, которая не только глубже первых двух слоев, но и фундаментальнее. Тогда как экономическая и политическая карты мира действительно почти полностью "вестернизированы", культурная карта и поныне остается такой, какой она была до начала западной экономической и политической экспансии"42. И она не может быть вестернизирована в принципе, ибо в данном случае речь идет о том, что не поддается никакой унификации о цивилизационных основах исторической реальности и, следовательно, о локально цивилизационном многообразии мира, которое, если и может существовать, то только именно в локально цивилизационном своем многообразии. При этом все в этом многообразии обнаруживает свою самодостаточность и самоценность независимо от того, до какой степени оно близко или далеко отстоит от цивилизационных, культурных и духовных основ и стандартов того, что понимается под Западом.
В самом деле, нельзя же лишь на том основании, что Россия действительно не стремилась соединиться и, тем более, войти в Западную Европу, превращать ее в историческом измерении в нечто близкое к ничто. Зачем превращать историческую, цивилизационную, культурную и духовную самодостаточность России в некий ее первородный грех, с которым она якобы вошла в историю и которого она не преодолеет до тех пор, пока не преодолеет в себе самой себя, России? Зачем лишать нацию и страну их оснований в истории, основ исторической, цивилизационной, культурной и духовной идентичности? Только для того, чтобы преодолеть и эту нацию, и эту страну в истории, а значит, и саму историю, или превратить их просто в "эту" нацию и в "эту" страну - в совершенно маргинальные образования истории, лишенные основ исторической, цивилизационной, культурной и духовной самодостаточности, то есть всего того, что образует незыблемое, абсолютное и конечное основание в истории, то, что сохраняет и воспроизводит Россию в качестве России, а русских в качестве русских. Кого-то такая историческая перспектива России и русской нации может устроить, но, вполне очевидно, только не саму русскую нацию и Россию.
