Зато феминистка Надя обрушилась на меня так, словно я была ее личным врагом с детства. Она заявила, что я не просто никчемна и безвольна, но вредна и опасна для общества. Оказывается, именно я своей злостной фригидностью и сексуальной инфантильностью довела мужа, нормального, здорового мужчину до того, что теперь единственной радостью в его жизни является стакан вонючей жидкости, исторгнутой из чресел развратного старца. Надя орала на меня, причем чуть ли не через фразу, цитировала то Фрейда, то Рабле. И уже под конец своей зажигательной речи Надя предрекла мне в недалеком будущем судьбу привокзальной проститутки. Звенящим голосом она торжественно пообещала непременно прийти посмотреть на то, как я буду отдаваться в подворотне приезжим таджикам за стакан портвейна. Несмотря на все предупреждения психолога, я была в шоке и буквально вжалась в свое «царское кресло». Мне казалось, что феминистка забрызгает меня слюной даже с расстояния нескольких метров, отделявших ее от меня.

И, вот, наконец последнее слово осталось за ним, за актером, волею судеб почтившим своим присутствием мою идиотскую премьеру. И он меня не разочаровал.

– Простите, пожалуйста, – при первых же звуках волшебного баритона зал замер. – Я здесь человек новый и почти случайный. А потому почти ничего не понял из того, что говорилось после выступления нашей героини.

Он приподнялся со своего место, элегантно и аккуратно, чтобы не пострадало подключение микрофона, и поклонился мне. Мне стало необыкновенно хорошо и приятно. Сердце в груди восторженно заколотилось. Как будто и не было всей этой мерзкой Надиной эскапады и прочего бреда!

– Я очень хорошо вас понимаю, милая, – обратился ко мне Великий. – Моя мама тоже мечтала, чтобы я стал бухгалтером-экономистом. А я… – он воздел к обшарпанным небесам свои прекрасные руки. – А я не смог! Я стал актером… Говорят, неплохим актером! Но мама… моя мама так и не простила меня. Она прожила много долгих лет и по-прежнему любила меня, но… Она так и не пришла ко мне в театр! Она ушла из этой жизни, так и не увидев ни одной моей роли в кино! О мама, мама! Для тебя я так и остался двоечником, не способным выучить таблицу умножения, неучем, не пригодным даже к тому, чтобы работать бухгалтером в ЖЭКе.

Из прекрасных глаз великого актера выкатились две слезы и, словно бриллианты, сверкнули в свете прожекторов. Я чувствовала, что тоже вот-вот заплачу. Из мужского сектора раздались рыдания и всхлипы. Озабоченная охрана буквально вынесла оттуда двоих сцепившихся в объятии мужичков. Один из них, содрогаясь всем телом, пытался выкрикнуть «мама», но слово застревало в его клокочущем горле. Другой, видимо, хотел утешить друга, для чего обвил его руками и ногами и громко выл на единой тоскливой ноте. После того, как вынос тел состоялся, Яна потребовала для выступавшего бурных оваций. И он их, разумеется, получил.

Когда вновь наступила тишина, Великий обратился ко мне:

– Еще раз прошу прощения, уважаемая Анна. Но вы, рассказывая нам о своей судьбе, ни словом не обмолвились о… – он взял роскошную паузу. – О любви. Мы услышали многое о вашей семье, о маме вашей, о вашем, гм… не самом удачном браке… Хотя, поверьте мне, у вас был не самый неудачный брак… из числа мне известных, так сказать. И секта у вашего, мужа, еще… куда ни шло, бывают и пожестче сообщества. Так я о любви вас спросить хотел: есть ли место для любви в вашей жизни, Анна? Я имею в виду не ту любовь, что к дочке, к маме, к трудовому коллективу и к деньгам. Я имею в виду любовь – любовь!

Зал вновь разразился овациями, причем, как мне показалось, все зааплодировали без всякой команды. Великий артист и впрямь был велик!

И тут я поняла, что настал мой звездный час. Я знала, как ответить!

– Вы единственный, кто спросил меня сегодня о любви, – ответила я. – И я благодарна за возможность сделать признание. Много лет назад я отвергла ухаживания молодого человека, позволившего себе скверно отозваться о спектакле, поставленном человеком, которого я обожала, боготворила и, конечно, любила с детства. Это был спектакль по роману Федора Михайловича Достоевского «Братья Карамазовы».

При этих словах лицо Великого расплылось в широчайшей улыбке. Я понимала, что, возможно, он единственный, кто понял, о каком спектакле я говорила. Поэтому продолжила:

– Этот спектакль сделали вы. И вы читали самый главный, самый гениальный монолог при мерцании одной-единственной свечи.

Великий поклонился мне, прижав руку к сердцу. Зал, как мне показалось, взвыл от восторга.

– Более того, – не останавливалась я. – В этом кресле сегодня должен был сидеть тот самый отвергнутый мной некогда молодой человек. Но, узнав, что именно я буду героиней, он струсил и не пришел, а вы благородно спасли передачу, согласившись занять это место. И тем самым вы сделали праздник нам всем!

Я обвела руками студию. Не била в ладоши только Надя, видимо, преисполненная, неистребимого сарказма. Пора было завершить монолог, и я, как мне показалось, поставила победный аккорд:

– Вы спросили, есть ли место для любви в моей жизни. И я отвечу: конечно, есть! И это – любовь к вам!

Как только запись закончилась, он сам подошел ко мне и, поклонившись, приложился губами к моей руке. Музыкой сфер прозвучал в моих ушах знаменитый бархатный баритон:

– Благодарю, благодарю вас, Алла…

– Я, извиняюсь, Анна, – поправила я его не без трепета.

– Да, да! Вы правы… именно Анна… Прекрасное имя! О белла Анна!

Элегантным движением Великий убрал со лба опустившийся серебряный локон и томно посмотрел мне прямо в глаза.

– Если бы не вы, не ваши теплые слова, я считал бы эти два часа вычеркнутыми из своей жизни, но все, что вы сказали, так тронуло меня! Это было прекрасно!

– Поверьте, я говорила от всей души!

– Ах, душа, душа! – вздохнул он. – И конь на скаку, и изба в огне и… еще душа. Вот она, русская баба!

– Честно говоря, не очень люблю в свой адрес слово «баба».

Я сама удивилась своей наглости, но он с пониманием покачал головой:

– Да, да! Конечно! Разумеется! Словцо-то уж больно просторечное, плебейское словцо! – По лицу его промелькнула едва уловимая, но в то же время озорная улыбка. – Но как же вас всех называть-то, не тетками же?

Выждав драматическую паузу, Великий улыбнулся во весь рот:

– Да, пошутил я, пошутил, милая девушка! Простите старика!

Выглядел Великий лет на шестьдесят, но смотрелся еще хоть куда, хотя, увы, вблизи следы увядания были куда заметнее. Я рассмеялась вслед за ним. Действительно, слово «тетка» я к себе пока еще не примеряла.

– Я, конечно, понимаю, что все ваши слова о чувствах ко мне – это игра!

Я попыталась возражать, но он властным жестом остановил меня.

– Не нужно издеваться над стариком. Я актер. И я могу оценить, что игра ваша великолепна. Более того, профессиональна. Поверьте мне!

Меня охватило неимоверное волнение. Мне так хотелось ему верить! И я верила.

– Но я хотел бы воспользоваться нашим внезапным знакомством, – продолжал Великий, – прекрасным, чудесным знакомством! Я хочу продолжить нашу дружбу, если вы не против.

До сих пор не знаю, что в тот момент было у него на уме. Я изо всех сил закивала.

– Задумка тут у меня есть одна. И тут вы, прямо как чудо какое-то… – повторился он. – В общем, я бы хотел с вами посоветоваться. Как с телезвездой, так сказать и как с бизнесменом или, лучше, с бизнесвумен, а?

Я – телезвезда? Со мной хочет посоветоваться Великий?! Тот, о ком я мечтала с детства! Голова моя закружилась от восторга и восхищения.

Понятно, я немедленно согласилась на встречу на следующий день в приватной обстановке у него дома. Дабы избежать неловкости, Великий сразу предупредил, что мы с ним будем не одни. Еще несколько профессионалов телевизионного мира соберутся обсудить будущее нового звездного проекта, в коем мне отводилась некая таинственная роль.