В августе, под занавес лета, дождей так и не дождались. Сад был для нас панацеей. Урожай вырастили неплохой. Старший сын помогал иногда. Младший сын работал вахтовым методом на Севере. С ним часто созванивались. Он все спрашивал, как мама, может обратиться к врачам в другом городе?

Выписка после пятого курса химиотерапии гласила: «Выписывается домой в удовлетворительном состоянии». Причин для серьезного беспокойства не было. Вера даже как-то похвалилась одной своей нечаянной попутчице по несчастью: «Скоро последний курс. Мне новую химию поставят, и я поправлюсь». В сентябре закончился садово-огородный сезон, и мы окунулись в городскую суету.

Вере, как ветерану труда, полагались кое-какие преимущества. Она выхлопотала доставку пенсии на дом, оформила скидку на лекарства. Как-то сидим на диване, она достает из сумочки проездной билет.

– Теперь в автобусах бесплатно буду ездить, – льгота, недавно введенная для заслуженных пенсионеров – горькая пилюля времен. Я взял талон, представил, как она показывает его кондуктору. Пассажиры видят это. Пожилые смотрят с уважением, молодые – равнодушно.

– Нравится, когда на тебя смотрят? – Вера недоуменно пожала плечами. Она к вниманию со стороны относилась отстраненно. Привыкла. – По магазинам теперь поедешь?

– Вместе поедем, – она помолчала, – надо к Новому году купить платье, поможешь мне выбрать?

– О, кстати, как раз мне костюм купим!

– Зачем он тебе, ты же не носишь костюмы?

– Пригодится.

– Давай лучше черные джинсы тебе купим.

– Почему черные?

– Ну, не совсем черные, уточнила Вера, – темные, на зиму. По-моему, тебе подойдут.

– А ты какое платье хочешь, светлое?

– Вообще-то я ведь женщина, должна быть нарядной.

– Да что ты говоришь? – я не сдержал улыбки, – женщина она! – Вспомнился забавный случай, как однажды под Новый год за Верой, никого не стесняясь, ухаживал один наш знакомый. Когда неожиданно появилась его жена – ухажер, как воды в рот набрал. – А я ведь мужчина, должен быть галантным.

– Может тебе костюм дед-Мороза купить? – Вера лукаво улыбнулась и вывернула ладонь, давая понять: куда уж галантнее. – С бабочкой.

– С живой бабочкой не откажусь.

– Живые на трассе, – она посерьезнела, – стадами бродят.

– И логика у тебя женская, – она не возражала.

В начале октября Вере вкололи последнюю, шестую порцию ядохимикатов. Она не интересовалась даже, какие применялись препараты, в каких дозах, насколько своевременно и обоснованно. Да, хотя бы и заинтересовалась, разве могла она что-либо изменить? Коли билет куплен: – знай свое место!

Перед последней процедурой Вера в разговоре с соседкой по палате все же призналась:

– Ой, я так боюсь! – видимо, почувствовала что-то неладное. Соседка утешала ее:

– Ну что теперь сделаешь, раз мы предоставлены врачам? Им виднее.

При попытках расшифровать келейный почерк медицинских документов, порой создается впечатление, что медики прячутся за казуистику, как тореадор за красную тряпочку.

Именно после шестого курса все и началось. Как всегда, почти из-под капельницы, увез жену домой. И пребывал в радужном настроении от того, что все закончилось. Невыносимо тяжело все это вспоминать, но утешает надежда, что земная жизнь этой замечательной женщины прервалась не напрасно.

Бархатная пора сменилась прохладой. Перед отопительным сезоном мы пригласили слесарей и поменяли радиаторы в зале и в нашей спальной комнате. Когда запустили тепло, в квартире стало уютнее. После операции Вера обосновалась спать в зале, поближе к телевизору.

Огурцы, немного помидоров она посолила, а капусту посолить была уже не в силах. У нее стал расти живот. Сначала впечатление было такое, будто немного пополнела. Как-то, проснувшись, я откинул одеяло. В ситцевой сорочке, которую она звала "ночнушкой", слегка побледневшая, в белой шапочке, Вера лежала на спине. Мне предстояла будничная процедура сборов на работу, а ей выпала безграничная возможность поблаженствовать еще в постели: полгода уже на пенсии. Мысль о выросшем животе впервые тревожно лизнула меня.

– Что-нибудь болит?

– Вот тут болит, – Вера показала рукой на правый бок. На днях в диспансере выдали несколько рентгеновских снимков, на одном из которых в межреберье подсвечивалось расплывчатое белое пятнышко. В расшифровке значилось: «Новообразование в полости живота над печенью возле ободной кишки». Я сопоставил снимки с местом, куда указала жена.

– Вечером приду, надо тебя полечить, – Вера посмотрела на меня. В этом обыкновенном женском взгляде, каких было тысячи за нашу жизнь, появилась какая-то новая нотка. Посмотрела нежно. Через край нежно. Я не придал тогда значения этому мимолетному душевному всплеску. Вера, будто спохватившись, похвасталась:

– Сегодня должны «пенсию» принести, – как ребенок подарку, она радовалась, что за деньгами не надо, оказывается, ходить на почту, что их теперь приносят домой.

Лечил я жену биополем. Точнее: ладонями рук. Укладывал ее спиной на диван, усаживался на табурет. Затем протягивал правую ладонь над туловищем. Со стороны, наверное, казалось, будто поглаживаю что-то невидимое. Расслабившись, фиксировал внимание на ощущениях в руке. Улавливал легкие импульсы отталкивания, как между однополюсными сторонами магнитов. Ладонь, нащупав болезненное место в теле, как бы спотыкалась о него.

Наступали прохладные ночи,

Остывала под кроной вода.

От невидимых новеньких почек

Отделялась листва навсегда.

Откуда что взялось? Дар это или навык? Сразу не скажешь, как не скажешь, какая сторона медали важнее. На заре супружеской жизни я ушел работать из журналистики на стройку. Шабашить, по-другому – калымить. Сын подрастал. Красавчик! Деньги понадобились. И вот на стройке случился первый серьезный жизненный курьез. При падении с тракторной телеги хрястнула таранная косточка – шарнир в голеностопе. Маленькая такая косточка над пяткой. Название напоминает сцену жестокого насилия над крепостными воротами зáмка с помощью тяжелого бревна. Таран – наступление без оглядки. И смех, и грех.

Мы, бригада строителей из трех человек, ремонтировали мягкую кровлю на крыше одного из цехов Химкомбината. Полдень. Жара стояла несусветная. В воздухе блуждал невидимый газ сероводород, потихоньку сводя с ума многотысячный персонал комбината, а прихватом и жителей близлежащих домов. Запаха растворенного в воздухе газа почти не чувствовалось, но люди к концу смены становились слегка чумные. Ни облачка на небе, ни ветерка, только рдеет низким маревом воздух над плоскими крышами, заштрихованными серым глянцем рубероида.

Мы с Витькой Мошкиным подметали облезлыми метлами очередной участок крыши. С Витькой мы уже три года работали на разных объектах, понимали друг друга с полуслова, дружили, выпивали иногда вместе. Крепкий парень, занимался штангой.

Внизу возле черного стального котла кашеварил с битумом Серега Невский. Весь в копоти, худой, длинный, с черными усами и большими навыкат глазами. Он приходил на объект раньше нас, подготавливать котел. Справлялся со своей работой здорово, не жаловался, что перерабатывает. Мы взяли его в бригаду как подсобного рабочего, потому что раньше он был шофером и ничего по строительству делать не умел. Витька считал себя докой и был быстр на руку. Случалось, косячил. Из-за этого иногда мы спорили. Меня, как бугра, уважали, если что не ясно, всегда спрашивали моего совета. Я, хоть и сам никогда не был профессиональным строителем, пытался выстроить ритм работы на перспективу, дабы не запариться на объекте. И, по какому-то внутреннему убеждению, периодически внушал друзьям по работе, что время – деньги.

Жирный хвост дыма над котлом, выползая из жерла трубы, сворачивался в бесформенное облако и расползался темными отрепьями по железобетонным корпусам комбината. Внизу колесил трактор «Беларус» с телегой. Тракториста звали Саня. Он иногда подъезжал к нам поболтать. Витьке нравился этот парень. Щупленький, безобидный, он уже неделю готовился к свадьбе. Невеста, девушка из деревни, жила в общежитии. Саня звал ее Галчонком и намеревался после свадьбы забрать к себе в двухкомнатную хрущевку, где жил с родителями.