– Что Вы хотели, госпожа Сивкова, и кто Вам разрешил встать? – гневно произнёс встревоженный за пациентку врач, – После Вашей операции надо, как минимум дня три лежать, а Вы по кабинетам ходите, немедленно вернитесь в палату!

– Хорошо, Вениамин Евстафьевич, только раз, уж, я всё равно здесь, разрешите мне в субботу на конгресс сходить. – и женщина умоляюще посмотрела в лицо непреклонного профессора.

– Какой конгресс? Вы с ума сошли! Вам лежать, как минимум неделю, скажите спасибо, что на Вашу авантюру согласился, такую операцию, и без переливания. До сих пор не пойму, почему Вы живы? Видно и в правду Ваш Иегова помог, – и Вениамин Евстафьевич вспомнил, как всего три дня назад он мысленно уже похоронил эту женщину, когда дав ей подписать заявление на отказ применения переливания крови во время операции, увидел уверенный росчерк и непоколебимую уверенность в глазах, сейчас просяще смотрящих на него.

– Конгресс моих единоверцев в местном Дворце спорта, пройдёт в эту субботу. Пожалуйста, миленький Вениамин Евстафьевич, разрешите сходить, ведь это рядом с больницей, а чувствую я себя прекрасно, спасибо Вам! – и она опять умоляюще посмотрела в глаза озадаченного врача.

– Что значит нормально? Вы понимаете, что после такой операции надо лежать, беречь силы, а не бегать по больнице, – продолжая напускать на себя суровую строгость, всё громче говорил Вениамин Евстафьевич, не понимая, как этой женщине удалось подняться с постели, в его многолетней практике ничего подобного не было. Восстановительный период при подобных операциях протекал очень тяжело, даже при намного более мелких, а здесь сложнейшая операция, да ещё пациентка – фанатичка, без крови и всё тут, хоть застрелись? – Не пойму! – думал про себя недоумевающий врач.

Он опять вспомнил день операции, и как долго уговаривал непоколебимую пациентку согласится на переливание крови, даже, когда дал расписаться в заявлении об отказе, всегда предельно сдержанный, раздражённо сказал:

– Вы хоть понимаете, что сейчас подписываете себе смертный приговор?

– Я всё прекрасно понимаю, Вениамин Евстафьевич, – спокойно сказала Надежда, так звали эту странную больную, и уверенно расписалась в предложенных бумагах, – А ещё я понимаю, дорогой доктор, что если я соглашусь на Ваши условия, то обижу своего Бога, ведь в Библии чёрным по белому написано: «воздерживайтесь от крови»

– Так и воздерживайтесь, я ведь не пить её Вам предлагаю, а жизнь Вашу спасать, – продолжая нервничать, не унимался обеспокоенный врач.

– А если бы Вы мне сказали воздерживаться от алкоголя, а я его в вену стала вводить, как бы Вы к этому отнеслись? – неожиданно перешла в наступление Надежда.

– Причём здесь алкоголь? Я Вам о серьёзных вещах, а Вы мне басенки рассказываете.

– Просто хочу, чтобы Вы поняли, что Бог испытывает, когда его не слушаются, вот смотрите! – и она протянула удивлённому Вениамину Евстафьевичу раскрытую Библию и зачитала указав пальцем нужное место, – «Святому духу и нам угодно не возлагать на вас дополнительного бремени сверх того, что необходимо: воздерживаться от пожертвованного идолам, от крови, от удавленного и от блуда. Если вы будете тщательно хранить себя от этого, то будете успешны. Доброго вам здоровья!» Чем не докторское предписание? Поэтому, дорогой доктор, лучше я умру на операции, чем идти против рекомендаций Бога. Я знаю, что Вы хороший врач, но, пожалуйста, не обижайтесь, тот, кто нас создал, самый лучший!

Этот разговор сейчас отчётливо всплыл в памяти взволнованного доктора. Те же целеустремлённые глаза, та же уверенная речь и ощущение непоколебимой веры, вызывающее искреннее уважение и небольшую зависть, что  у самого её явно не достаёт.

– Ладно, идите, госпожа Сивкова, после обхода поговорим, я же знаю, что с Вами спорить, себе дороже обойдётся, – и он по доброму улыбнулся, провожая взглядом сияющую от счастья пациентку.

«На это сказал Иисус: некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставив его едва живым. По случаю один священник шел тою дорогою и, увидев его, прошел мимо. Также и левит, быв на том месте, подошел, посмотрел и прошел мимо. Самарянин же некто, проезжая, нашел на него и, увидев его, сжалился и, подойдя, перевязал ему раны, возливая масло и вино; и, посадив его на своего осла, привез его в гостиницу и позаботился о нем» (Евангелие от Луки 10:30-34)

Отец Герман (в миру – Георгий Иванович Кондратьев) тридцати двух лет от роду, после окончания семинарии получил приход в одном из крупных сёл Энской области. В селе стоял старый заброшенный храм, успевший послужить центром антирелигиозной пропаганды в советские времена, когда из культового здания был переделан в культурное, хотя культурой здесь, чаще всего, и не пахло: неприличные танцы, матерные частушки, пьяные драки и прочая экзотика клубной жизни. Не одна лекция была прочитана в намоленом месте о тлетворном влиянии веры в Бога на умы советских граждан. СССР канул в лета, а с ним и антирелигиозная пропаганда, вокруг вдруг вспомнили, что они оказывается почти все крещённые или обрезанные, так клуб опять стал храмом.

Здание досталось молодому иеромонаху в плачевном состоянии, но он не унывал и с Божьей помощью взялся за святое дело, к тому же оплата скромного труда служителя культа позволила купить мощный внедорожник японского производства и обставить однокомнатную келью в девятиэтажке ближайшего городка по последнему аскетическому образцу: мягкий уголок, обшитый светло-коричневой кожей, плазменный домашний кинотеатр, компьютер, кухонный гарнитур из карельской берёзы и прочие нужные мелочи для нелёгкого труда священнослужителя.

Всё бы ничего, только вот с соседом по площадке отцу Герману не повезло. В квартире напротив жил отпетый безбожник – Сидорян Владимир: молодой человек, лет тридцати, непонятной национальности и профессии; самое страшное – он был то ли сатанист, то ли мазохист; ходил в чёрных кожаных брюках и такой же жилетке, часто одеваемой на голое тело, исколотое омерзительными татуировками бесстыжих женщин и чертей; на его могучей шее висела массивная серебряная цепь с огромным крестом и черепом; косматая чёрная борода пугала своей лохматостью, а на голове была завязана бандана из чёрной узорчатой ткани; тёмные очки всегда скрывали глаза этого сущего демона во плоти. Он любил ездить вечерами на мотоцикле. Его железный монстр ревел, как раненый зверь под окнами священника и не давал помолиться перед сном.

– Почём опиум для народа, сосед? – встречая на площадке отца Германа, весело спрашивал Вован (так он представился при первой встрече) и протягивал огромную лапищу с татуировкой весёлого Роджера на внешней стороне и латунной цепью вместо браслета на запястье.

«Чтоб тебя Господь покарал!» – думал иеромонах, а в слух говорил:

– Здравствуй, сын мой!

В то памятное утро они также поприветствовали друг друга и направились к гаражам (по иронии судьбы и здесь они были соседями). Отец Герман молча шёл всю дорогу, а Вован рассказывал пошлые анекдоты, и сам же громко хохотал над ними, несколько раз повторяя ключевые фразы. Зайдя в гараж, он выкатил огромный чёрный мотоцикл с коляской, в котором только специалист мог угадать обычный «Урал» (каких только наворотов и модернизаций здесь не было!), сел верхом и повернул ключ зажигания.

Громкий рёв заведённого мотоцикла заставил ещё раз отца Германа попросить Господа: пристроить соседа куда-нибудь в Ад или Рай, только подальше от этого грешного мира. Когда Вован наконец-то умчался, помахав на прощание рукой, священник, облегчённо вздохнув, завёл свой Ленд Крузер и неслышно выехал из гаража.

До села было километров пять, не больше, поэтому, включив радио Шансон и забыв о неприятном соседе, отец Герман думал о предстоящем дне: надо было провести службу, проверить счета, как идёт ремонт храма, ещё …