Я беру его за ухо и выкручиваю, заставляя его идти.

— Ты возвращаешься домой. Ты не солдат, ты - двенадцатилетний мальчик.

Он вырывается из захвата и ударяет меня по щеке так сильно, что моя голова дёргается в сторону.

– Отъ*бись!

Ошеломлённая, я замираю и касаюсь своей щеки.

— Хасан! Что бы сказала мама, если бы услышала твои слова?

Его глаза наполняются гневными слезами. Он не пытается остановить их.

— Мне плевать! Мама умерла! Папа тоже! Осталась только ты, но ты – всего лишь девочка. И тётя Мейда, но она скоро умрёт...

— Она умерла прошлой ночью. Когда ты ушёл. Мне пришлось справляться с этим в одиночку.

Он имеет порядочность выглядеть расстроенным, по крайней мере, немного остывая.

— Я сожалею, Рания. — Он видит, что мой взгляд смягчается, и лихие слёзы катятся по его щекам.

— Она уже была мертва. Просто не знала этого. Её тело догнало её душу. Но я всё равно не вернусь домой.

Один из мужчин подходит к нам и тянет меня в сторону, говоря мне вполголоса:

— Так ты не выиграешь, девочка. Ты разозлила его, и он не может отступить, не потеряв лицо. Просто иди домой. Мы позаботимся о нём. Он хороший мальчик. И будет хорошим солдатом.

— Я не хочу, чтобы он был солдатом! — говорю слишком громко.

Мужчина лишь пожимает плечами.

— Ты не можешь это остановить. Это война. Он умеет обращаться с винтовкой, поэтому он становится солдатом. Если ты утащишь его домой, он снова сбежит, как только ты заснёшь.

Я сникаю и делаю глубокий вдох. Он прав, и я это знаю.

— Он мой брат. Я должна защищать его.

Мужчина покачал головой.

— Ты не можешь. Он будет жить, или умрёт. Ты не можешь это изменить. По крайней мере, у него есть шанс выбрать свою судьбу.

— Так я должна просто уйти и позволить двенадцатилетнему мальчику играть в солдата?

— Он не играет. Он стрелял настоящими пулями из настоящей винтовки в настоящих солдат. В него стреляли настоящими пулями. Это делает его настоящим солдатом в любой книге.

Хасан подходит ко мне, засунув руки в карманы. Он выглядит как необычная смесь мужчины и мальчика. Его взгляд серьёзен: такой отдалённый и с холодностью мужчины, который видел войну. Однако его поза показывает, что он всего лишь мальчик: руки – в карманах брюк, носком ботинка он пинает грязь, но на плече у него винтовка, и он чувствует себя комфортно с оружием.

— Это мой выбор, Рания, не твой, — говорит он, глядя не на меня, а на землю под ногами. — Они будут кормить меня и дадут место, где спать. Меньше беспокойств для тебя, верно?

— А что мне делать? — Я ненавижу, как капризно прозвучал мой голос.

— Позаботься о себе. Я не знаю, — сказал он, пожимая плечами, явно позаимствовав этот жест от других мужчин. — Перестань беспокоиться обо мне.

Он отворачивается, хлопая меня по спине, как будто я была его другом, а не сестрой. Он изо всех сил пытается быть взрослым. Я отталкиваю его.

Я просто отвергнутая девочка.

Рассерженная, я ухожу прочь, не оглядываясь, борясь с пустыми слезами за брата, который, вероятно, скоро умрёт.

— Рания... — Голос Хасана отдаётся эхом позади меня. Он знает меня достаточно хорошо, чтобы увидеть гнев в моих застывших плечах.

Я не останавливаюсь, но бросаю слова через плечо, продолжая идти.

— Тогда будь солдатом. Позволь себя убить. Посмотришь, всё ли мне равно.

Он не отвечает. Я слышу, как один из мужчин хлопает Хасана по спине.

— Она изменит своё мнение, сынок. Дай ей время.

Продолжаю идти, зная, что мужчина ошибается. Я не изменю своё мнение. Хотя в одном Хасан прав.

Прокормить одну себя будет легче.

Я держу свой путь через тёмный город; сейчас стрельба прекратилась. Точно не знаю, где я иду, но, в конце концов, нахожу путь домой. В маленькую коробку, которая является моим домом и пахнет смертью. Там нет еды, кофе или чая, только проточная вода в кране и газ в печи.

Я падаю на кровать и позволяю себе плакать за моего брата.

* * *

Дни проходят. Я не получаю вестей от Хасана и не вижу его. Я провожу дни в поисках работы или каких-нибудь способов, чтобы прокормить себя. Ничего не нашла. Магазины либо не хотят нанимать девочку, либо они просто не могут позволить себе оплачивать труд ещё одного человека. Я нашла старушку, которая платит мне за стирку её белья и уборку дома. Это поддерживает меня несколько месяцев. Это приятно. Я прихожу в её дом каждый день, чтобы стирать бельё в маленькой раковине, мыть полы, раковину и туалет, а потом она даёт мне немного денег, достаточно для того, чтобы купить себе еды до следующего прихода. Во мне зарождается надежда, что всё будет хорошо. Но однажды я прихожу в её дом, а она лежит на своей кровати, уставившись в потолок. Её глаза мутные и неподвижные, её дряблая грудь неподвижна, руки неподвижны. Я стою в дверях её спальни и смотрю на тело. Ещё один умерший человек.

Я отталкиваю чувство вины и начинаю рыться в её комнате. Нахожу немного денег, одежду и еду. Упаковав всё это в маленькую сумочку, которую я нахожу в её шкафу, ухожу, оставляя её лежать на кровати.

Чувство вины заставляет меня вернуться. Я неуверенно стучу в дверь напротив её квартиры.

Мужчина средних лет с густой бородой в желтовато-белой рубашке без рукавов, натянутой на его толстый живот, открывает дверь.

— Что ты хочешь?

Я отпрянула от вони его тела.

— Женщина, которая живёт там, — я указываю на дверь позади себя, — она умерла. Я стирала для неё белье. Я пришла сегодня, и она умерла. Думаю, от старости.

— Ты взяла что-нибудь? — спрашивает он, косясь на сумку на моём плече.

— Нет, — вру я, гордясь своим спокойным голосом.

— Хм, — мужчина смотрит на меня. — Ты лжёшь. Это её сумка. Я видел её с ней, когда она навещала свою дочь в Бейруте.

Во мне зарождается паника.

— Пожалуйста. Здесь просто немного еды.

Он отмахивается от меня.

— Иди. Ей уже не понадобится еда, не так ли?

— Нет, не понадобится.

Мужчина снова машет рукой, обходит меня, закрывает за собой дверь и тащится через коридор в квартиру старухи. Я мгновение смотрю на него, затем разворачиваюсь и иду домой.

Денег хватит надолго. Я могу жить на деньги старушки в течение многих месяцев, мало питаясь, немного воруя, чтобы растянуть их. И в один день деньги закончились. Не знаю, сколько прошло времени с тех пор, как я видела Хасана после смерти тёти Мейды.

Год или, может быть, больше? Не знаю. Я искала работу: стирка белья, готовка, уборка, но никто не хотел помочь. Все хотят оставаться в своих домах, где безопасно. Хотят притворяться, что не слышат выстрелов, не видят грузовики с грозными солдатами, не слышат шум самолётов над головами.

Я в отчаянии. От голода дыра в моём животе продолжает расти. В доме снова нет еды. У меня нет денег, я не могу найти работу. Я брожу по городу, заглядывая в магазины и выпрашивая еду или работу.

Никто не уступает. Никого не волнует. Я – простая девчонка.

Я ухожу от дома всё дальше и дальше, пока однажды мне не удаётся вернуться до наступления темноты. Я съёживаюсь около двери, наблюдая, как тьма, словно голодные пальцы, просачивается сквозь здания. Я почти заснула, когда запах приготовляемой еды достигает моего носа. Слышу громкий, шумный и пьяный мужской смех. Я встаю, осматривая улицу. И вижу оранжевое мерцание костра на крыше, и прежде чем осознаю это, медленно пересекаю улицу, прохожу через почерневшую дверь и вверх по скрипучей, шаткой лестнице в задней части здания. У меня нет плана или любой идеи, что ожидает меня здесь, но запаха жареного мяса достаточно, чтобы прогнать осторожность из моего разума.

Несколько мужчин сидят на ящиках, вёдрах и старом диване, расположившись вокруг костра, разведённого внутри какой-то старой металлической бочки. Я вижу восемь мужчин. Их винтовки лежат на земле либо подпирают небольшие ограждения на крыше. Они передают друг другу бутылки с алкоголем, отпивая из них большими глотками. Один из мужчин поворачивается, чтобы взять протянутую бутылку, и видит меня. Он толкает мужчину рядом с собой и бутылкой указывает на меня.