А между тем ясно, что от решения этого вопроса во многом зависит понимание хода всей нашей первоначальной истории. Мы уже говорили о том, что поход 860 года — поворотное, решающее событие IX века. Но с ним напрямую связано ещё одно, без всякого преувеличения выдающееся событие — так называемое первое крещение Руси, о котором нам предстоит особый разговор, но чуть ниже.
Прямые результаты похода 860 года нам известны. Историки спорят, закончился ли он успехом или неудачей русов.
Как уже вскользь отмечалось выше, русы выбрали исключительно удачное время для нападения на столицу Византийской империи. В те годы греки терпели от арабов одно поражение за другим — и на суше, и на море. Византийский флот вынужден был вести борьбу с критскими пиратами, разорявшими побережье Эгейского моря, и потому отсутствовал в Константинополе. Незадолго до нашествия русов император Михаил III во главе войска выступил в поход в Малую Азию, где продолжались ожесточённые военные действия против арабов. По свидетельству некоторых источников, в этом походе его сопровождал и новый фаворит — Василий Македонянин, будущий император Василий I, один из наиболее талантливых людей в окружении императора Михаила. Известие о нападении русского флота на столицу застало Михаила уже за пределами Империи. Здесь показания источников разнятся. Большинство византийских хроник X—XI веков (а вслед за ними и русская летопись) сообщают, что император успел вернуться в осаждённый город. Но патриарх Фотий, современник и активный участник событий, свидетельствует об обратном. В своей проповеди, произнесённой во время самой осады, патриарх горько сетовал на отсутствие императора и войска: «Где теперь царь христолюбивый? Где воинства? Где оружия, машины, военные советы и припасы? Не других ли варваров нашествие удалило... всё это?.. » И его словам, конечно, мы не можем не доверять.
Патриарх рисует картину ужасающего бедствия, обрушившегося на Империю. Падение столицы казалось почти неизбежным. Но почему же этого не произошло?
Русские летописи, основывающиеся на византийских источниках, сообщают о внезапном и сверхъестественном поражении русских — причём катастрофа была вызвана вмешательством нелюдей, но Божьей силы, покаравшей язычников. Патриарх Фотий вместе со всем народом горячо молился Богородице — покровительнице Константинополя, — «и вынесли с песнопениями божественную ризу святой Богородицы, и омочили край её в море... И внезапно настала буря с ветром, и поднялись огромные волны, и разметало корабли безбожной Руси, и прибило их к берегу; и перебили их, так что мало кто из них избежал такой беды и возвратился восвояси», читаем мы в летописи.
О заступничестве Пресвятой Богородицы и о чуде, совершенном ею, говорит и сам патриарх Фотий в своей второй проповеди, произнесённой сразу же после внезапного и необъяснимого отступления «россов» (см. текст «бесед» Фотия в приложениях к настоящему тому). Но о катастрофе, постигшей русский флот, он ничего не знает. Другие же источники, более или менее близкие по времени к описываемым событиям, свидетельствуют, скорее, об очевидном успехе русов. «Насытившись гневом Божиим», россы «вернулись домой» — кратко сообщает в своей хронике так называемый Продолжатель Феофана (см. приложения). Венецианский же хронист Иоанн Диакон, составивший в начале XI века «Венецианскую хронику», вообще пишет о триумфальном возвращении нападавших на родину. (Правда, его рассказ содержит и некоторые фактические неточности по сравнению с рассказами византийских источников; в частности, Иоанн сообщает о 360, а не о 200 кораблях «норманов»).
Вероятно, противоречия, содержащиеся в источниках, отчасти можно согласовать между собой. Фотий произносил свою речь сразу же после отступления русов от города. Это отступление казалось чудесным и сверхъестественным и ему, и большинству горожан. Но о том, что произойдёт дальше, Фотий, разумеется, ещё не знал. Буря же, разметавшая русские корабли, могла начаться тогда, когда русский флот уже покинул константинопольскую гавань; это событие, возможно, и было зафиксировано более поздними византийскими хронистами.
Но и такое предположение не объясняет самого факта отступления русов. Все источники, в том числе и не зависящие друг от друга, сходятся в том, что это отступление было неожиданным, необъяснимым. С явлениями такого рода историки сталкиваются нередко. В самом деле, когда мы говорим о столь седой старине, мы часто не можем объяснить причин, которые приводили к внезапному прекращению военных действий одной из противоборствующих сторон. Что могло служить тому причиной — вмешательство стихии? какие-то внутренние раздоры? или соображения совсем другого порядка? Христианские авторы, как правило, объясняли внезапное избавление от «варваров» вмешательством Высшей силы (немало подобных примеров мы найдём в истории противостояния Московской Руси и татар) — так что византийские писатели были здесь не одиноки.
Но, пожалуй, никаких особых, таинственных причин ухода русов от Царьграда искать и не нужно. При тогдашнем уровне развития военной техники русы не могли надеяться взять силой такую мощную крепость как Константинополь, тем более, что в отличие от византийцев, они не располагали осадными машинами. Разорив окрестности и .захватив богатую добычу — золотую и серебряную церковную утварь, украшения, драгоценные ткани, а также пленников и пленниц, — русы ушли, ибо этого, собственно, им было довольно. Поход удался и, очевидно, принёс ожидаемые результаты. Вполне возможно также, что осаждающие узнали о приближении византийского войска, вероятно, посланного императором Михаилом на помощь своей осаждённой столице.
Исследователи обычно полагают, что прекращение осады явилось следствием какого-то договора, заключённого русами и византийским правительством. Однако никаких подтверждений этому в источниках мы не найдём. Более того, трудно допустить, чтобы патриарх Фотий, фактический руководитель обороны города, оказался в неведении относительно такого договора — а ведь судя по его второй проповеди, произнесённой уже после снятия осады, он определённо ничего не знал о нём. Но вот установление мирных отношений после завершения военных действий, через какой-то промежуток времени, не вызывает ни малейших сомнений.
Главной целью нападения русов на Константинополь — помимо захвата военной добычи — являлось устрашение византийцев[2]. И эта цель, несомненно, была достигнута (вне зависимости от того, имела ли место катастрофа во время морской бури, или нет). Византия, действительно, была напугана появлением новой угрозы с севера и в своей дальнейшей политике вынуждена была считаться с Русью. Обычная практика правителей Империи заключалась в том, чтобы добиваться мира с недавним врагом любыми — и не только военными — средствами. Как правило, мир просто покупался: своим новым союзникам Византия выплачивала добровольную «дань», причём достаточно богатую. Это было гораздо выгоднее и дешевле, чем воевать с ними. Для «варварских» же народов (к которым византийцы, несомненно, причисляли и Русь) такой мир был также вполне приемлем и желанен — ведь уже без всякой войны они получали то же золото и серебро и те же «паволоки» (драгоценные ткани), за которые раньше проливали кровь. Таким образом, заключение русско-византийского мира на взаимовыгодных условиях можно считать важнейшим последствием русской атаки на Константинополь.
А о том, что такой мир был заключён, свидетельствует тот же патриарх Фотий. В начато 867 года в своём «Окружном послании», обращённом к иерархам Восточной церкви, патриарх сообщил, что «так называемые россы», ещё недавно «дерзнувшие поднять руку против Ромейской державы», ныне «...поставили себя в ряду наших подданных и друзей». Последние слова — не просто риторическая фраза, но вполне конкретное дипломатическое выражение, обозначавшее «союзников» Византийской империи, заключивших с нею договор о «любви и мире».
Инициаторами этого договора, возможно, стати именно византийцы. Но заключён он был в Константинополе, куда через какое-то время после завершения военных действий прибыло русское посольство. Об этом определённо сообщает автор так называемой Хроники Продолжателя Феофана.
