Девушки любили его, как впрочем и многих. Радости секса были одними из немногих доступных, или может быть древние инстинкты человеческого рода говорили им, что нужно как можно быстрее размножаться, пока другие миллионами погибали в войне.
А Она была врачом и долгие смены проводила в госпитале, где гнили заживо от лучевых ожогов тысячи беженцев, недостаточно везучих, чтобы умереть быстро. Полумертвая от усталости после 15-ти часовой смены, она приходила на танцевальную площадку, и когда не могла танцевать сама, то сидела и тихонько подпевала, или покачивала ступней, отбивая ритм. В музыке и танцах она словно бы набиралась сил и уходила домой посвежевшая и будто бы отдохнувшая. Танцуя они и познакомились, а потом быстро и естественно встречались, любили друг друга, гуляли по этим самым дорожкам, когда волна беженцев схлынула назад и парк снова стал местом для отдыха горожан.
После работы они часто встречались "у "Демократии"" - новом помпезном памятнике, который был посередине между ее и его работой. Потом шли гулять по парку, или по городу, или в кафе, или кататься на старом, убитом китайском скутере, который Питер регулярно оживлял по ночам в гараже.
Питер непроизвольно заплакал, вспоминая, как он распевал песни во все горло, захлебываясь от счастья, когда они поехали в выходной за город, а она обнимала его сзади и смеялась тому, как он фальшивил популярную мелодию. Был чудесный солнечный день, такой, как сегодня, электродвигатель скутера надрывался от усилий, а они были беззаботны и веселы.
На обрыве на холме высоко над городом, они бросили скутер у корней разлапистого старого дерева и, обнявшись, застыли от счастья, глядя на дома под ногами, и ветер трепал их одежду и волосы.
Еще через пару месяцев они решили, что не могут жить друг без друга и зарегистрировались в муниципалитете, как муж и жена с традиционными гендерными отношениями и равными правами на собственность.
На солнце нашла небольшая тучка, парк сразу померк и стало холодно. Последнее, конечно, было иллюзией, одежда всегда поддерживала заданную температуру для тела, кроме, конечно, экстремальных температур в +- 50 градусов по Цельсию. Но все равно было холодно. Питер, кряхтя, поднялся со скамейки, и понурившись зашагал прочь от памятника. "Когда-нибудь, его все-таки стоит снести" - подумал он.
Эр-два почти бесшумно шел следом за ним, всегда готовый помочь, и совершенно бесполезный в душевных терзаниях Питера. Самые большие проблемы в своей жизни люди всегда делают сами. Редко кто способен всерьез и надолго испортить жизнь другому.
Питер не глядя зашел в ближайшую кофейню и заказал чашку кофе без кофеина. Так, просто для вкуса и запаха. Робот-бармен носил щегольскую соломенную шляпу в деревенском стиле позапрошлого века, и идеально чистый передник, глупо смотревшийся поверх белого пластика корпуса. Он поставил перед Питером чашечку кофе, пару гренок и баночки со сливками и сахаром.
Питер откинулся на спинку плетеного из лозы кресла и слегка улыбнулся, осматриваясь. В этом кафе он редко бывал и не помнил, как оно выглядело раньше, когда в этом городе людей еще было больше, чем роботов. Все кафе было обставлено в архаичном стиле - сплошь грубая деревянная или плетеная из лозы мебель, массивные столы, пучки трав, свисающих из-под потолка, какие-то древние сельскохозяйственные инструменты, назначения которых он не знал. В молодости ему такие не нравились, хотелось хай-тека, гладкости и новизны пластика, громкой музыки и яркого света. Сейчас ему неожиданно понравился мягкий полумрак и уют этой тихой забегаловки, то, как пылинки танцевали в узких полосках света, просачивающихся сквозь деревянные жалюзи. Хорошее местечко, наверняка оно бы понравилось Ей.
Вспомнив о Ней он скривился, как от зубной боли и одним глотком допил сразу ставший безвкусным кофе. От этих воспоминаний он всегда хотел убежать, но они всегда догоняли его, как умело брошенный бумеранг, или ракета с тепловым наведением.
Где-то после года совместной жизни Она стала поговаривать о ребенке. Их жизнь в целом наладилась, они получили возможность арендовать у муниципалитета небольшую, но полностью свою однокомнатную квартирку. Питер старательно учил программирование, а она по прежнему работала в городском госпитале. Продуктовые карточки отменили после того, как была достроена очередная гидропонная ферма и еды, наконец, стало хватать.
Возвращаясь в те дни мыслями, Питер всегда мучился двойственностью. С одной стороны он ужасно злился на нее, потому что она была очень настойчива в своем желании иметь одного, или, что хуже, нескольких детей. Сначала он мягко доказывал ей, что сейчас еще не то время, чтобы их заводить, что Европа еще не оправилась от войны, что их зарплаты слишком маленькие, и неизвестно, что ждет их всех в будущем. Они ругались, спорили до хрипоты, ссорились, мирились, занимались сексом, но он всегда предохранялся сам и шанса забеременеть у нее не было.
-- На самом деле я всегда боялся - громко вслух сказал он.
-- Чем-нибудь помочь, сэр? - обеспокоенно спросил Эр-два, быстро осмотревшись по сторонам и не обнаруживший ничего, что могло бы напугать человека, о котором он заботился.
-- Нет, - отмахнулся от него Питер, погрузившись в свои воспоминания. Бармен принес еще чашку кофе, и Питер механически принял ее.
Питера приводила в ужас беспомощность детей и своя собственная перед лицом того, с чем он не смог бы справиться. Питер вовсе не был трусом, но лишь сам для себя. Он не боялся сходиться в драке на кастетах с белыми парнями, которые хотели поставить наглого араба на место, он не боялся кидать бутылки с коктейлем молотова в полицейские патрули, которые периодически ставили все вверх ногами в лагере беженцев с ближнего востока. В Лионском концлагере он не побоялся задушить ночью в туалете стукача администрации, который, как шепнули друзья, домогался его сестры. Да и потом...
Но совсем, совсем другое дело, когда у тебя есть свои дети. Когда Питер был один, он не боялся смерти, и испытывал только азарт от опасности. Но когда он думал о детях, то постоянно вспоминал младших братьев и сестру, умерших во время долгого и трудного бегства от войны. Голод, болезни, холод, путешествие через осеннее штормовое море, издевательства и грабежи пограничников, травля собаками и охоты местных жителей, армейские патрули. Опасность и смерть были на каждом шагу. Их семья потеряла троих детей за время полугодового путешествия. Самых маленьких, самых беззащитных и самых слабых. Тех, кто не мог драться за отбросы у кухни, тех, кто не мог убежать от опасности, тех, кого болезни было легче всего одолеть. Питер до сих пор плакал по ночам, вспоминая о беспомощности, когда он хоронил очередного малыша на обочине дороги, расковыривая землю отломанным дорожным знаком вместо лопаты.
Он пытался объяснять ей свой страх, свою невозможность их защитить, если вдруг все повториться, и придется куда-то бежать, спасая свои жизни. Она слушала его, сочувствовала поначалу, но мало помалу ожесточалась сердцем. "Питер, - говорила она, - Война закончилась. Людей осталось мало, сейчас не за что больше воевать. Нефть больше не нужна, гидропонной еды всем хватает, города полупустые, места для жизни в избытке. Все плохое прошло, Питер, сейчас надо радоваться жизни, любить друг друга и растить детей. Мы выжили, Питер, все кончилось". Но он качал головой и она уходила из дома гулять и плакать в одиночестве.
-- Но мог ли я поступить по другому? - спросил он громко, и на этот раз роботы промолчали.
Питер допил остывший кофе, и вышел из кафе. Спотыкаясь он шел не глядя по сторонам по узорчатому тротуару, поддерживаемый роботом, и в который раз словно обдирал себя, пристально всматриваясь, допытываясь, стремясь понять.
"Если бы я согласился с ней, и она бы ошиблась, а я оказался бы прав - то каково бы нам пришлось? Еще одна война, скитания, опасности, смерть. Я бы не пережил этого еще раз." - думал он про себя, спеша неизвестно куда по улице.
