— Давай я ему врежу, Стиви? Ты остынешь и пожалеешь, а я — нет, — он нежно выделил это «я», и Тони подумал, что никак не успеет активировать броню до того, как Барнс свернет ему шею. Он не выглядел таким взведенным, как Кэп, но, видимо, был готов растерзать каждого, кто посмел огорчить его «Стиви».

— Нет, Бак, — Кэп, видимо, пришел в себя, и Барнс тут же отпустил его. — Я не жду от тебя извинений, Старк, они мне не нужны. Жаль, что ты воспринимаешь бесчеловечные эксперименты ГИДРЫ, как апгрейд, я верно употребил слово? Как приятный бонус, не имеющий ни своей цены, ни побочных эффектов. Это…

— Стив, не мечи бисер перед свиньями, — очень спокойно сказал Барнс. — Сделаешь кофе? Если помнишь, свой я допить не успел, спешил привезти тебя к Старку и сам же не дал расписать его под hohlomu. Утро не задалось, верно?

Стив молча пошел к кофемашине, а Барнс наклонился к Тони, уперся в подлокотники его кресла ладонями и тихо сказал:

— Ты, как и твой отец, любишь играть в бога. Открою тебе секрет. Говарду удалось создать аналог сыворотки, введенной Стиву. Знаешь, чем это закончилось? Тем, что ГИДРА получила пятерых агентов, четырех мужчин и женщину. Сильных, как Стив. И запрограммированных, как я. Глупая вера в справедливость, желание мира, честность, принципиальность, ответственность — это у Стивена Гранта Роджерса свое. А если у тебя нет этого, то хоть поселись в лаборатории, Старк, будь ты хоть трижды гением, а это не синтезируешь, как ни тужься.

Тони смотрел, как Барнс уходит к Роджерсу, кладет руку ему на плечо.Чуть улыбаясь, что-то говорит, и напряженная линия широкой спины становится чуть мягче, сначала Стив хмурится и качает головой, потом просто молчит, пока Барнс, как змей-искуситель что-то втолковывает ему, и, наконец, делая первый глоток кофе, он уже не похож на заряженную винтовку. И как это им удается? Тони — доводить обычно спокойного Кэпа до белого каления, а Барнсу — несколькими словами и похлопываниями по плечу снова вводить его в состояние устойчивого равновесия.

Тони не раскаивался. Ну, почти. Он — ученый,он хочет знать, что чертовы нацисты напихали в Барнса, ради их общей безопасности, и он найдет способ этого добиться. Даже через голову Роджерса.

Тони снова посмотрел в сторону окна, где на трещащем от его веса подоконнике устроился Барнс, окинул взглядом мощную спину Роджерса и вдруг понял — если хочет сохранить команду, напролом пойти не получится. Не через голову Кэпа — точно. Тот за Барнса будет драться до последнего вздоха, черт его знает, чем тот заслужил такое к себе отношение. Придется договариваться. Идти на компромисс. Привлекать специалистов со стороны. Звонить Ксавьеру, если потребуется. Потому что доверять Барнсу он не может, и все так оставить — тоже.

«ГИДРА получила пятерых агентов, четырех мужчин и женщину», — вспомнились Тони слова Барнса. Эти сведения тоже требовали проверки. Что ж, Тони будет, чем заняться между миссиями. Однозначно.

========== Часть 13 ==========

Стива будто током ударило. Он мог только догадываться, через что пришлось пройти Баки, чтобы выжить. Он едва сохранил рассудок, а потому, когда Тони прошелся по больному, с садизмом втаптывая окованные металлом башмаки во все еще не зажившую рану из боли, вины и сожалений, он сорвался.

Глаза заволокло яростью, он всегда был вспыльчив, хоть и старался это скрывать, держать себя в узде. Тони мог что угодно сказать о самом Стиве, и тот никогда бы не опустился до того, чтобы его ударить. Но Баки — это другое. Эта застарелая, перебродившая, вызревшая боль, которая только-только прорвалась наружу, стала стихать. А потому Тони очень рисковал, задев его.

Очнулся Стив от того, что Баки перехватил его, дернул на себя, прижавшись сзади всем телом, нежно огладил судорожно сведенный кулак и прошептал в самое ухо личный триггер Стива.

«Подоконник», — сказал Баки, и мозг затопили образы.

Раннее утро, Стив только проснулся и обнаружил, что Баки нет рядом. Сердце больно ударилось о ребра, пришлось помотать головой, убеждая себя, что не приснилось. Ни то, что вчера Баки вытворял своими губами, ни тяжелая рука поперек живота и сонное дыхание в шею. Всю ночь. После долгих семи с половиной месяцев наступающего на пятки безумия он впервые спал так долго и сладко — почти шесть часов.

На кухне что-то тихо звякнуло, и Стив, улыбнувшись, поднялся с кровати и кое-как натянул тонкие домашние штаны. Тело почти не болело, значит, поцелуи действительно помогли. Ему хотелось увидеть Баки. Дотронуться до него, убедиться, что он — не плод его ушибленного мозга.

Баки сидел на подоконнике и болтал ногами. Эта детская привычка мазнула по сердцу Стива мягкой беличьей кисточкой с красной краской. Это Баки. И он принадлежит Стиву. Весь, до последнего волоска неприлично длинных волос.

— Ты рано, — чтобы глупо не топтаться на пороге, сказал Стив.

Баки выпустил в приоткрытое окно струйку голубоватого дыма и улыбнулся.

— Надеялся вернуться в постель раньше, чем ты проснешься. Как самочувствие?

— Восемь из десяти. Готов к подвигам.

Баки ухмыльнулся и похлопал рядом с собой. Стив подошел ближе и встал между его разведенных колен, как тогда, в самый первый раз. Баки запрокинул голову, потянулся за ладонью Стива, гладившего его волосы, плавно потянул на себя и поцеловал. Через Стива будто снова пропустили ток, так на него действовал Баки. Хотелось сгрести его за задницу, вжать в себя, заклеймить, написать поцелуями по всему телу — МОЙ.

Баки рассмеялся, чуть приподнял бедра, позволяя стянуть штаны, бесстыдно прижался членом к голому животу Стива и обнял ногами.

— Ждем кого-то еще?— спросил он, и для Стива это прозвучало, как прямой приказ.

Он целовал шею Баки, его плечи — оба, не делая разницы, хотя знал, что на стыке металла и тела Баки ничего не чувствует — ни боли, ни поцелуев. Ему хотелось стереть последние семьдесят лет, и он понимал, что это невозможно.

— Хочу тебя, — хрипло сказал Баки и откинулся на руки, почти касаясь затылком запотевшего стекла.

— Придется… вернуться в спальню. Здесь нет… — Стив краснел, не в силах вот так, при свете дня, озвучить то, что должно происходить за закрытыми дверями.

— Смазка в выдвижном ящике слева от тебя, — Баки весело фыркнул, наслаждаясь выражением лица Стива. — Это же Подоконник. Что? У меня была неделя, чтобы разложить ЭТО во всех подходящих и не очень местах. Девочка-аптекарь смотрела на меня с уважением, когда я купил целый блок лубриканта. Не отвлекайся. Ну же, Стиви,у меня семь с половиной месяцев не было тебя. А до этого — еще семьдесят лет. Имей совесть.

Стив, найдя его губы, на ощупь вытащил из ящика прохладный тяжелый флакон, выдавил себе на пальцы его содержимое, и впервые за очень долгий (слишком долгий, и сны не считаются) срок коснулся Баки так, как хотелось все эти кромешные, страшные месяцы.

Баки тихо выдыхал ему в губы, нетерпеливо сжимал бедрами, впивался в шею до боли, до сладкой дрожи где-то в районе солнечного сплетения, торопил, подавался навстречу.

— Давай же, чего ты там… Господи… Стив, я не могу. Садист, как есть, садист, а еще мистер Благочестие.

— Потерпи, ладно? Не хочу, чтобы… не со мной. Я не причиню тебе боль. Никогда.

— Я знаю. Давай, мелкий…

Стив смотрел, как подрагивают губы Баки, как широкие веера ресниц бросают на скулы лиловые тени, чувствовал, как Баки впускает его в себя, как крепко сжимается вокруг члена, и не мог поверить, что это все — настоящее. Что это все происходит не в одном из его страшных снов, что Баки не исчезнет, не истечет кровью у него на руках, не рухнет в пропасть, а будет вот так, требовательно сжимать коленями бедра, и сквозь зубы выдыхать:

— Крепче. Черт, ты что, уснул? Давай же, Стиви, ты же с приставкой «супер».

Стив почувствовал, как у него срывает резьбу. Туго вибрировавшая внутри струна гудела, как все басы контрабаса, выводя какой-то сумасшедший свинг, и он падал, падал в Баки, растворялся в нем, соединяя его и себя в сумасшедший сплав, готовый вот-вот вспыхнуть сверхновой.