К вечеру синоптики обещали похолодание до минус пятнадцати со снегопадами и метелями. Но, выглянув к полудню в окно и, увидев солнечные блики в растаявших лужах, я оделся как обычно, надел осенние ботинки и демисезонную куртку. Правда, я быстро пожалел о том, что так легко оделся, и по дороге к вокзалу на электричку натянул капюшон на голову и сунул озябшие руки в карманы, отворачивая лицо от ледяного обжигающего ветра.

В вагоне электрички тоже было холодно. За те полчаса, что мне пришлось ехать до своей станции, я не только не согрелся, но и продрог окончательно. За окном, крупными хлопьями, повалил снег, скрывая под стерильной белизной пожухлую, почерневшую траву. Притулившись в углу на скамье, я думал о том, скорей бы приехать к моим дедам — к бабушке с дедом. Мне не терпелось увидеться с ними, расцеловать их обоих, напиться горячего чая с медом и завалиться спать на перину с подушками из лебяжьего пуха, нырнув под теплое одеяло.

Погода портилась на глазах и, когда электричка прибыла к пункту назначения, мне пришлось прыгать на нечищеный перрон, прямо в снег. До дома можно было дойти по разъезженной машинами дороге, но, чтобы сократить свой путь, я свернул на еле протоптанную тропинку к лесу.

В лесу было тихо. В воздухе висела морозная пыль и я, оскальзываясь и проваливаясь в снег, вскоре замерз так, что не чуял ни рук, ни ног. Мало того, следы тропинки полностью замело, и через полчаса я понял, что заблудился. Остановившись, я решил позвонить деду, но телефон был мертв, батарея разрядилась. Меня охватило смятение. Но мысль о том, что я здесь вырос и знаю каждое дерево в этом лесу, приободрила меня.

Убрав телефон, я долго грел руки, согревая дыханием пальцы и, не попадая зуб на зуб от холода, побрел вперед, озираясь по сторонам, в надежде увидеть проход к дороге. Но лес становился все гуще, на каждом шагу преграждая путь темными стволами, враждебно тыча в меня костлявыми сучьями. Стылый воздух обжигал горло, ледяными щупальцами проникая в легкие.

Смеркалось. Внезапно, в очередной раз, осматриваясь, я увидел сквозь переплетение черных веток блеснувший огонек. Возликовав, я бросился по направлению света, поскользнулся и кубарем скатился в овраг. На секунду я потерял сознание, а когда очнулся, был уже дома.

Я лежал на постели, укутанный бережными руками бабушки в теплое одеяло. В комнате было темно и вкусно пахло свежеиспеченными булочками, за стенкой слышался приглушенный говор деда, скорее всего, он вслух читал бабушке заметку из газеты.

Я сел на постели, нашарил ногами шлепанцы и уже собирался встать, чтобы пройти на кухню за булочкой, но то, что я увидел, заставило меня замереть на месте.

Сквозь дверной проем просачивался свет, слабо освещая темную фигуру, стоявшую у двери. Капюшон скрывал голову незнакомца, вместо лица, у него была средневековая противочумная маска с длинным заостренным концом.

Я боялся пошевелиться. За дверью снаружи послышались грузные шаги, так могла ходить только бабушка. Видение исчезло, а я повалился на подушку, мгновенно погрузившись в сон.

Проснулся я на дне оврага. Вскочив на ноги, я задрал голову вверх. Сквозь качающиеся ветви деревьев темнели проплешины далекого неба. А как же мои деды? Или это был сон? Сердце кольнуло и сжалось в тревожном предчувствии. Приступ паники охватил меня с такой силой, что первое время я не мог собраться с мыслями. Овраг был глубокий, из-под снега там и сям проглядывали следы бурелома, обледеневшие стенки, с торчащими скользкими корнями деревьев, круто поднимались ввысь, не оставляя мне ни шанса выбраться наверх. Но что-то во мне неуловимо изменилось. Мое тело вдруг приобрело необычайную невесомость. Это пугало и радовало одновременно, потому что я с легкостью выкарабкался из оврага. За ним начиналось поле.

Посреди снежной пустоши, словно разделив поле на две половины, стоял одинокий фонарь и слабо освещал тусклый кружок у своего подножья. Моя сторона была погружена во мрак. А за фонарем поле сияло таким притягательным светом, что я, увязая в снегу, оскальзываясь и падая, заторопился к фонарю.

Я только собирался переступить разделительную черту, как из света, прямо на меня, вынырнула знакомая пугающая фигура. Передо мной стояло нечто в образе человека, в черном плаще до пят, с низко надвинутым на лоб капюшоном и в той самой страшной противочумной маске, полностью скрывающей лицо незнакомца.

Я был так напуган, что не мог пошевелиться. Слова застревали у меня в горле, и я стоял перед ним, беспомощный, обливаясь холодным потом.

— Возвращайся назад, — глухо произнес человек в маске. — Твое время не пришло.

Я машинально оглянулся. Позади меня клубилась тьма. Тоска охватила меня с такой силой, что я, схватившись за грудь, повернулся и, преодолевая спазмы в горле, прохрипел в ответ:

— Нет… я не пойду туда…

— Как хочешь, — было слышно, что незнакомец ухмыляется. — Но я даю тебе еще один шанс.

Он отступил, растворившись в свете. Я шагнул за ним.

Вначале я ничего не мог рассмотреть в светлой пелене. Мне было так хорошо, как никогда в жизни. Я ощущал лишь умиротворение и покой. Глаза мои, наконец, привыкли к свету, и я увидел перед собой сияющую дверь. Я долго не решался открыть ее, лелея в себе это необыкновенное ощущение покоя, но, наконец, дрожащей рукой коснулся двери, и она моментально открылась, впустив меня в большую комнату.

В комнате не было мебели, она была пуста, ее углы терялись в полумраке, а неясные очертания лестницы, ведущей куда-то наверх, еле проглядывались в плотной тени. Возле единственного в этой комнате окна стояла женщина. Я не двигался, глядя на нее с недоумением. Что это за место, черт возьми?

Женщина направилась ко мне. «Лет сорок, — мысленно подумал я, а когда она подошла совсем близко, так же мысленно, добавил: — Она симпатичная».

Незнакомка стояла передо мной, внимательно меня осматривая. Ее большие серые глаза тревожно перебегали с моего лица на лестницу, затем на дверь и снова на меня.

— Такой молоденький, — жалостливо проговорила она. — Такой красивенький… но я… должна…

Не договорив, она смолкла. В уголках ее глаз появились слезы. Меня охватило непонятное волнение, словно от ее слов зависела моя участь.

— Такой молоденький, а уже седой, — вновь заговорила она и, подняв руку, погладила меня по голове.

Я невольно отступил.

— Подожди, ты не седой! — воскликнула женщина. — Это же снег! Ты весь в снегу!

Шагнув ко мне, она обеими руками взъерошила мне волосы, но ни одна снежинка не упала с моей головы.

— Где ты замерз, миленький? — выдохнула женщина и вдруг прижалась ко мне и заплакала. — У тебя есть родители? Мама?

— Мама умерла… — как эхо, откликнулся я.

— Может, это и к лучшему, — всхлипывая, она потянулась к моему лицу. — Прости меня… Но я уже сделала свой выбор…

Я отнял ее ледяную руку от щеки. Ее запястье было глубоко изрезано. Кожные покровы разошлись, обнажая зияющую рану. Я взял ее за вторую руку, она оказалась так же покалечена.

— Теперь ты понимаешь? — прошептала женщина и еле слышно добавила: — Теперь твой черед…

— Что? Какой черед? — я вопросительно вглядывался в ее, вдруг ставшее отчужденным, окаменевшее лицо, на котором, казалось, жили только глаза.

Но она не ответила, отвернулась от меня и торопливо пошла к выходу. Дверь открылась сама. Незнакомка обернулась и, прежде, чем уйти, с болью проговорила:

— Прощай…

Дверь за ней закрылась. Я стоял, как истукан, силясь осмыслить ее слова, затем, ринулся к двери, но она оказалась запертой. Я обернулся, обреченно осматривая комнату. Чувство необъятной тоски и одиночества разрывало мое сердце на части. Я еле дышал, дрожа всем телом, и в этот момент из темного угла появился знакомый силуэт в плаще и маске.

Как всегда, вид его, вызвал у меня приступ панического страха.

— Кто ты? — я с трудом шевелил одеревеневшими губами.

— Зови меня Хароном, — ответило существо.

— Я умер? — в ужасе отпрянул я.