— Ты между жизнью и смертью, — бесстрастно пояснил Харон. — Твое окоченевшее замерзшее тело нашли в овраге, а твоя душа здесь, в Чистилище. У тебя в запасе сутки. Если за это время заблудшая душа придет сюда, ты можешь сделать свой выбор — или уйти туда, — он махнул рукой на запертую дверь. — Ты уйдешь в темноту и вернешься к жизни ценой жизни заблудшей души. Или…

Он замолчал.

— Или? — поторопил я его.

— Я же говорил тебе, это твой шанс, — глухо сказал Харон. — Зачем тебе выбор?

— Скажи мне все, — попросил я.

— Ты можешь подняться по лестнице и зайти в другую дверь, — помолчав, заговорил Харон. — Там свет, но ты умрешь.

Мое сердце заколотилось в груди и, казалось, вот-вот выпрыгнет наружу. Я еле перевел дух и, стараясь, чтобы мой голос не дрожал, спросил:

— А заблудшая душа?

— Душа вернется в темноту, к жизни, — голова Харона качнулась вперед, чуть не задев клювом маски моего лица.

— А я могу подняться по лестнице прямо сейчас? — продолжал допытываться я.

— Можешь, — Харон отступил ближе к тени. — Ты даже можешь попросить о последнем желании.

«Мама…» — пронеслось у меня в голове.

— Я понял, — Харон кивнул. — Прощай.

Он отступил в угол, полностью растворившись в темноте, а я, оставшись один, не двигался с места, тупо глядя в то место, откуда он появился.

Внезапно снаружи раздался детский плач.

Сердце мое упало. Я словно окаменел, с ужасом сознавая, что мне придется выжить ценой смерти заблудившегося ребенка.

Дверь открылась и в комнату зашла маленькая девочка лет пяти. Ее платьице было прожжено в нескольких местах, волосы опалены. Ее скривившееся в плаче личико было покрыто ярко-розовыми пузырями ожога.

Всхлипывая, девочка огляделась и прямиком направилась ко мне.

— Хочу к маме! — потребовала она. — Отведи меня к маме! Мне страшно…

— Я отведу тебя к маме, — пообещал я малышке и присел перед ней на корточки, осматривая ее руки и ноги.

Ее почерневшие ручки с алыми язвами, привели меня в ужас.

— Что с тобой случилось, дорогая? — спросил я, гладя ее по спутанным волосам.

— Не помню… — ее огромные карие глазищи уставились куда-то вдаль, мимо меня. — Я была в комнате… все горело… я звала маму, а она так и не пришла…

Девочка навзрыд заплакала.

— Все хорошо, милая, успокойся, — я обнял ее.

Мысли о возможности выбора вихрем закружились в моей голове. Мне было страшно.

— К маме… — жалобно проговорила девочка.

Я крепче прижал ее к себе и скороговоркой прошептал:

— Сейчас… сейчас… я соберусь с мыслями…

— Хочу к маме… — еще раз попросила она и доверчиво прижалась ко мне.

Я поднял ее на руки, отнес к двери и осторожно опустил на пол.

— А теперь, слушай меня внимательно, — придав голосу строгость, сказал я. — Видишь лестницу? Как только я поднимусь по ней, перед тобой откроется эта дверь. Снаружи будет темно, тебе будет страшно, но ты должна шагнуть туда, там тебя ждет мама.

— Я хочу с тобой, — заупрямилась малышка.

— Мне в другую дверь, — покачал я головой и, подчиняясь порыву, крепко ее обнял, прощаясь.

Медленно-медленно я шел к своей судьбе. Я ступил на нижнюю ступеньку, и вся лестница вдруг осветилась ярким светом. Разноцветные огоньки, украшавшие перила, переливались всеми цветами радуги. Каждая ступенька, на которую я ступал, разбрызгивала снопы серебристых искр. Дверь наверху распахнулась настежь и волны ослепляющего света ринулись изнутри, наполняя мою душу каким-то праздничным чувством.

Я обернулся. Входная дверь была открытой, но девочка стояла перед порогом, не решаясь ступить в темноту.

— Шагай вперед! — крикнул я ей и ступил сам в ослепительно-белый свет.

Когда сияние перестало слепить глаза, я оглядел, пустую комнату, наполненную серебристым колыхающимся светом. Посреди комнаты, на полу, сидел игрушечный медвежонок. Он сиротливо завалился на бок, безглазый, с оторванной передней лапой и надорванным животом, из которого наружу вылез поролон.

Меня словно ударило током! Я узнал его, своего верного друга детства, подаренного мне на день рождения мамой. Тогда она была еще жива…

Ощущение большого праздника вмиг улетучилось. Я вдруг понял, что умру, если возьму своего медвежонка в руки. Ужас окатил меня с ног до головы. Я боялся пошевелиться. Но перед глазами у меня мелькнул образ обожженной девочки и я, сделав над собой неимоверное усилие, шагнул вперед. Все во мне кричало и звало вернуться, но я шел, шел мучительно медленно, чувствуя, как от страха во мне трясется каждая жилка.

Я нагнулся к медвежонку и в эту минуту услышал за спиной частый топот быстрых маленьких ножек. Я выпрямился и оглянулся. Ко мне бежала моя малышка.

— Мишка! — в восторге взвизгнула она и в один миг очутилась рядом со мной.

Она была проворнее меня и уже потянулась к игрушке, чтобы первой схватить ее, но в этот момент в комнате появился еще кто-то, и время будто остановилось.

Непреодолимая сила сковала наши члены, и мы с девочкой молча наблюдали за приближением туманной фигуры.

— Мама? — выдохнул я.

— Возвращайтесь… — прошелестели ее бескровные губы.

Мама наклонилась и потянулась к медвежонку. Как зачарованный, я смотрел на ее тонкие бестелесные руки, на прозрачное лицо и слезы горечи закипали у меня в глазах.

Когда медвежонок очутился у мамы в руках, свет померк. На мгновение в моем мозгу, ярко вспыхнув, загорелся тот самый фонарь, что освещал снежное поле, и я вновь погрузился во тьму.

— Ну, как он, доктор? — услышал я из темноты надтреснутый родной голос бабушки.

— Все хорошо, — это уже был голос молодой женщины. — Он сутки пробыл в коме. Завтра мы переведем его в общую палату.

— А та маленькая девочка, которую вчера при мне принесли с ожогами, она жива? — с беспокойством поинтересовалась бабушка.

— Жива-жива, вы не волнуйтесь, — ответила доктор. — Мы ее выходим. И с вашим внуком, и с девочкой все будет в порядке.

Счастливый, я открыл глаза и первое, что увидел — отвратительную противочумную маску Харона, уставившуюся на меня своими мертвыми впадинами глаз. Надо мной горело тусклое око фонаря, а в руках я держал что-то невероятно тяжелое.

— Нет… — взмолился я, пятясь назад и прижимая к себе свою тяжелую ношу. — Не может быть… Я выжил… Мы вместе выжили…

Я разжал руки, услышав, как что-то мягко шлепнулось к моим ногам. С трудом, оторвав взгляд от Харона, я посмотрел вниз. В снегу лежал медвежонок.

— Нет! — со всей силы закричал я, срывая связки. — Нееет!

— Тише-тише, мой дорогой, — раздался в ответ бабушкин голос. — Не бойся, тебе снятся кошмары, но ты не один, я с тобой.

Я не сразу открыл глаза, страшась опять увидеть маску Харона. Но родное морщинистое лицо бабушки прогнало видение без следа.

Бабушка погладила меня по голове, потянулась к пакету, что стоял у меня в ногах, суетливо раскрыла его и, радостно улыбаясь, проворковала:

— Вчера я прибиралась на чердаке и посмотри, что я там нашла.

У меня больно застучало в висках, когда я увидел, что она достала из пакета и положила передо мной.

Старый, с облезшим мехом, медвежонок вздымался и опускался на моей груди в такт дыханию, таращась на меня пустыми глазницами.

Я пошевелился. Игла капельницы в руке дрогнула.

— Что? Выкинуть? — всполошилась бабушка. — Я подумала, вдруг…

Я отрицательно качнул головой и, от слабости еле шевеля губами, прошептал:

— Отнеси его той девочке, что с ожогами… Она поймет…