Где-то, через год, в одном из своих очередных писем, мать ему написала: - "Лёша, сынок, не обижайся, что долго тебе не писала, у нас случилось большое горе, мы похоронили нашего папку. После того как тебя посадили, его сняли с катера и он пошёл работать слесарем, в ремонтную мастерскую. Там с мужиками начал сильно пить. На выходных они с Ванюшкой поехали на рыбалку, как потом рассказывали мужики, с которыми он пил на берегу, и которые всё видели и, якобы, ни чего не могли сделать, он, оттолкнул лодку от берега, и начал заводить мотор, а тот ни как не хотел заводиться. Тогда он, якобы, накрутил ручку мотора на полный газ и когда снова дёрнул, эту проклятую верёвку, мотор завёлся, и лодка из-под него ушла, а он перелетел через мотор в воду. Лодка начала ходить кругами и он поплыл к ней, чтобы поймать её. Мужики говорят, что кричали ему плыть к берегу, а он видел, что Ванюшка в лодке испугался и сильно кричал, и когда он поймал лодку за борт, и хотел в неё залесть, но не смог удержаться, и его затащило под винт мотора. Мужики, на другой лодке, его лодку догнали и увидели, что винт распорол ему весь живот, и он прямо на берегу, у них на руках, и помер".
После этого известия Лёнька несколько дней не мог прийти в себя. Он ещё долго ворошил свою память, которая выдавала ему картины, того, проведённого с отцом времени: их разговоры в таёжной избушке, на реке, на рыбалке. Он отчётливо слышал голос, даже интонацию, с какой отец ему не раз говорил: - Будь всегда мужиком.
И теперь, когда пришло к нему осознание, всего того, что с ним произошло, он думал, а мог ли он поступить иначе? Мог ли он проглотить нанесённое ему оскорбление, да ещё в присутствии любимого им человека? Или это была лишь глупая, неуместная шутка? А потом, смог бы он прожить, всю оставшуюся жизнь, с таким унижением? И как, после этого, смотреть в глаза Наташе?
А с другой стороны, кто он такой, как он посмел, не задумываясь, так легко, лишить жизни другого человека? И на все эти вопросы, самому себе, у него не было ответа.
- В любом случае, - пришёл он к заключению, - по большому счёту, - это я виноват в том, что сейчас происходит и со мной, и с близкими мне людьми.
Свой срок Лёнька отбыл "от звонка до звонка" и вышел на свободу уже другим человеком. Пройдя по узкому коридору КПП, он оказался на улице и сразу увидел стоящую не далеко от проходной "буханку", - очень популярный в те годы на Колыме автомобиль марки УАЗ. За не прихотливость в обслуживании и высокую проходимость, его так и называли - "проходимец". Из "буханки" ему навстречу вышел, широко улыбаясь, и раскинув в стороны руки для объятий, человек. Они крепко, "по мужицки" обнялись, оба искренне обрадованные долгожданной встрече.
- С самого утра тебя здесь дожидаюсь, что так долго "вертухаи" не выпускали, небось, не хотели расставаться, колись давай, - смеялся он над Лёнькой. - Давай, давай, брат лихой, садись в машину, нам с тобой ещё трястись да трястись, а там нас, за накрытым столом, уже ждут.
- Иваныч, не гони лошадей, "в натуре", дай малость постоять, курнуть на воле, 10 лет я ждал и мечтал об этом дне, - ответил ему Лёнька.
Встречавший его человек был, как говорят, - широко известной в узких кругах, фигурой. Кличка у него была, - Главбич. Познакомились они здесь, в лагере, во время совместной отсидки. Не смотря на то, что Иваныч был на 10 лет старше, они по настоящему, искренне сдружились. Вначале они долго присматривались, пока действительно, не прониклись пониманием и уважением друг к другу. Иваныч, был коренной москвич, окончил геологоразведочный институт и по распределению попал на Колыму. Отработав положенное время на одном из Магаданских геологических предприятий, его переманили в артель старателей, пообещав такую высокую зарплату в месяц, какую он и за год не получал, работая на госпредприятии. В те годы старательское движение только набирало обороты и само собой, - эта золотая лихорадка, и большие, "дурные" деньги манили, и гнали людей со всей страны на Колыму. Он много рассказывал о старательской жизни, об удачных и не удачных сезонах. Как он сам, отработав один сезон в артели, уже не мог себе представить работать где-то в другом месте. Он окончательно заразил Лёньку старательской романтикой, убедил его, что ехать домой лучше с деньгами, чем без них.
- Давай, брат, - улыбнувшись, сказал он Лёньке, - один сезон "отбатрачишь", а после сам решишь, надо тебе это или нет.
Однажды, в одной откровенной беседе, он рассказал Лёньке, за что получил свой, семилетний срок. В городе Сочи, куда многие старатели ездили спускать свои деньги по окончании сезона, у него была подруга, красавица - армянка. Через неё он и решил "толкнуть" несколько не больших, самородков золота.
- Её в ресторане менты повязали, с поличным, прямо во время сделки. Она, сучка-милая, меня и сдала ментам, чтобы себе срок скостить. Хотя я на неё уже зла не держу, я думаю, что её саму могли подставить, её "надёжные" покупатели, - её земляки. - Спустя годы, Иваныч, рассказывал об этом со свойственной ему иронией.
Освободившись условно-досрочно, на год раньше Лёньки, он вернулся в свою артель на прежнюю должность, - главного геолога, убедил своего друга, председателя артели, что такой работяга, как Лёнька, им просто необходим.
После короткой стажировки, Лёньке доверили большой, японский, бульдозер "КОМАЦУ". Когда сварщики, в течение не скольких дней, "наварили" на стёртые почти до основания ребра на гусеницы, Лёньку с его новым, опытным напарником по прозвищу Бобыль, забросили на участок для проведения вскрышных работ, на новом перспективном месте. Перед отправкой на объект председатель артели, полушутя, их напутствовал:
-Во время промывочного сезона у старателя не должно быть ни бытовых, ни полывых проблем. На уме должно быть одно, - работа по 12 часов в сутки, а если надо и больше, и без выходных, тогда и "трудак" будет большим. - Не в меру любопытным старателям, не знавших старых старательских обычаев и примет, которые пытались выведать у него раньше времени, - сколько золота уже намыто и какой ожидается "трудак" - он, человек до крайности суеверный, любитель чёрного юмора, повторял свою любимую поговорку, - "всё идёт по плану, нас везут в тюрьму".
В артельскую жизнь Лёнька втянулся быстро и без особого труда. Правда, "пахать" здесь пришлось даже больше чем на зоне, но, Иваныч в нём не ошибся, работы он не боялся, тем более на воле и на себя. Как он сразу отметил, отличия от зоны, конечно же были, но они были не значительными. Там и здесь был "сухой" закон, а где нет водки и нет баб, у мужиков меньше поводов для конфликтов. Вся их агрессия и кипучая энергия направлялась на работу. Здесь в артели, так же как и на зоне, были свои блатные, и они тоже не работали. Только эти "блатные" отличались тем, что все они были приняты в артель по блату и на блатные должности. "Трудак" у них, как правило, был с повышающим коэффициентом и в итоге, зарплаты у них были гораздо больше, чем у простых старателей. И ещё одно, не менее важное, отличие от зоны он ощутил непосредственно на своих, съеденных мошкой, интимных местах, поскольку по крайней нужде зачастую приходилось "нырять" в кусты.
Конфликты, конечно, иногда были но они, как правило, были связаны с тем, что кто-то, по мнению других, начинал откровенно "косить" от работы, или как говорил Иваныч, - "садился на мыло". Редко, но случались и пьянки. С такими расставались без сожаления. Их, как здесь говорили, "садили на крыло" т.е. либо нужно было улетать домой, либо попытаться приткнутся в другую артель. Но сделать это, посреди сезона, было не просто, таких, как правило, уже никуда не хотели брать. Им выплачивали не большое пособие, и то, из него вычитали деньги за еду.
