Лиза ищет глазами Еву, но видит только спины, склоненные над чемоданами; женщины проверяют каждую вещь, словно сборщицы колосьев, выискивающие зерна своего прошлого.
Она еще смотрит на велодром, на герметично закрытый собор из защитного стекла, который выслушивает их бесконечные молитвы. Что с ними станет, когда они отсюда выйдут? Будут ли за его пределами говорить по-французски или мир уже стал немецким? Люди настолько привыкают к тюрьмам, в стены которых стучали, где плакали, надеялись, что выйти оттуда значит для них потерять часть себя. Человек – очень любопытное существо, способное скучать по тому, что ненавидит.
Девять часов. Тысячи женщин готовы к отъезду; они спускаются с трибун. По-прежнему неизвестно, куда их отправят. Лиза рассматривает лица в очереди, пытаясь прочитать их выражение. Все до единого кажутся налитыми свинцом. Погруженная в себя из-за застенчивости, она не может удержаться от того, чтобы не заставить их говорить. Точно так же в детстве, играя в куклы, она испытывала потребность нарушить тишину, воцарившуюся в их доме с тех пор, как пришло известие о смерти отца. Наконец появляется Ева.
Лакированные лодочки на плоской подошве одной и зеленые туфли на каблуках другой одновременно делают первый шаг, оставляя велодром позади. Закрыв глаза, Ева нащупывает своими тонкими пальцами Лизину ладонь, разжимает стиснутые фаланги, чтобы крепче взять ее за руку. Их ждет нескончаемая вереница автобусов. Это зеленые «Рено» TN4HP с камуфляжем, желтыми осями и с белой крышей, моторы уже заведены. У Лизы не хватает духу сосчитать автобусы. Она видит окна, тонированные черным. Женщинам объясняют: это необходимая мера безопасности: парижанам может взбрести в голову поквитаться с ненавистными отверженными. Ева же замечает только одну деталь – табличку с надписью сбоку на кузове: «Беженки из запретной зоны». Охваченные внезапным головокружением, женщины продвигаются сквозь ряды полицейских, которые обрушивают на отстающих палочные удары, словно на лошадей, запряженных в телегу.
Направо, налево. Женщин делят на две группы, не разделяя немок и евреек. Они молча сплетают пальцы, чтобы уже никогда не расставаться. Проходя мимо молодого полицейского-заики, который занимался подсчетом узниц, Лиза горько жалеет о том, что смеялась ему в лицо. Сейчас стражу порядка легко поквитаться с той, которая его унизила. Заика отводит подруг в сторону. Он смотрит Лизе прямо в глаза. Она чувствует себя обнаженной. Он вооружен. Заика вынимает из кармана маленький кожаный футляр и, оглядываясь по сторонам, протягивает его Лизе. Она краснеет, из глаз вот-вот потекут слезы. Полицейский не смог устоять перед этой бегуньей за реблошоном; он сочувственно кивает ей головой.
– Куда нас везут, пожалуйста, скажи! – умоляет его Ева, понимая, что у них есть шанс кое-что узнать.
Полицейский, еще более раздраженный, чем обычно, открывает рот, пытаясь что-то произнести: «Гю… гю…»
По тротуару стучат сапоги комиссара. Пришло время расставаться. Молодой заика заталкивает женщин в один автобус, все еще не в силах отвести глаз от Лизы. Наконец все автобусы заполнены. Комиссар отдает приказ трогаться в путь.
Колонна начинает медленно отъезжать. Из-за тонированных окон так темно, что едва можно рассмотреть глаза самых различных оттенков: светлых или темных, но все они выражают страх. Парижские улицы проплывают перед ними под звуки сирен. Прохожие, кафе – теперь это лишь безжизненные декорации, к которым они больше не имеют никакого отношения. Автобусы проезжают вдоль поблескивающих волн Сены, мимо Лувра, поворачивают на площадь Шатле и останавливаются у Лионского вокзала на площади Дидро.
– Нас высылают из Франции! Мы приехали сюда, чтобы быть свободными, а нас – на рельсы и возвращают отправителю! – кричит пятидесятилетняя профессор из Гамбурга.
Офицеры помогают женщинам выйти из автобусов; они ведут себя так же торопливо, как и при посадке. Крайний перрон временно закрыт для пассажиров. Поезда, ожидающие их, тянутся за горизонт. Специально присланные для этого железнодорожники не отводят глаз от поезда, не решаясь посмотреть на тех, кого им предстоит перевозить. Возможно, если «нежелательные» не увидят их лиц, они их не осудят. Глядя на поезда, Ева вспоминает вереницы женщин, обвешанных пакетами, которые, провожая солдат, стоят на перроне и машут своим мужьям платочками… Но сейчас не видно ни одного мужчины. Они исчезли, укрылись в окопах, охваченные войной или бегством. Изобретение современной цивилизации – поезда для депортации женщин.
«Кто будет ждать меня на перроне в стране Гитлера? Что я там найду?» Ева не может не думать об этом. Может быть, она найдет там Луи. Ее возлюбленного наверняка арестовали с тех пор, как он оказался вдалеке от нее. Его не могли убить: нельзя умереть, когда ты обручился впервые в жизни. Хозяйка реблошона думает о безвкусных немецких сырах. И об их тарабарском языке! На нем говорит ее муж; вот уже двадцать лет она это слушает и с уверенностью может сказать: немецкий создан для того, чтобы досаждать французам! Она настолько в этом убеждена, что вот уже двадцать лет как перестала прислушиваться к мужу. Предательница Дита Парло рисует в своем воображении наряд, который наденет, чтобы задобрить судей, когда ее будут судить за то, что она снималась во французских фильмах о Ренуаре. Колье из черного жемчуга и белое кружевное платье, светлые волосы уложены в строгую прическу. Манипулировать мужчинами очень легко, если знаешь, как пользоваться выдающимся простодушием. Ханна Арендт, которую определили в автобус номер четыре, подходит к перрону. Она замечает недавно появившуюся аббревиатуру SNCF[30]. Часть предприятия принадлежит государству, часть – приватным лицам, в том числе Ротшильдам, на которых оно и работает.
«Какая горькая ирония… – думает Ханна. – По сути, в этом все беды французов».
Никто не ждет Лизу в стране, которую она когда-то покинула. На что сейчас похож Берлин? Неужели она увидит на окнах свастику, услышит, как вместо обычного приветствия люди на улицах выкрикивают: «Хайль Гитлер!»? Увидит ли она детей, которые, играя в войну, изображают фюрера?
Страхи и пожитки сваливаются в кучу, в эти мрачные поезда с выгнутым верхом. Те женщины, которым повезло больше, направляются в пассажирские купе, остальные – в вагоны для животных, где нет ни воды, ни туалетов. Машинист не внимает мольбам тысяч женщин, которых он будет везти. Охранники закрывают двери вагонов на ключ, и звук, с которым он поворачивается, похож на выстрел в сердце. Паровоз с ревом выпускает пар и трогается с места.
На деревянных скамейках в вагонах третьего класса сидит по сорок женщин. Лица уже не такие, как на велодроме, к ним нужно привыкнуть, так же как и к запаху, судорожным подергиваниям и звукам, которые издают соседки. Нет ничего более продолжительного, чем поездка в неизвестном направлении. Дважды в день военные открывают дверь, чтобы раздать хлеб, воду и по консервной банке паштета. «Обезьяна», – уточняет солдат, протягивая баночку одной из женщин. Та, охваченная приступом тошноты, отбрасывает открытую баночку, паштет растекается по полу, забрызгивая ее платье похожим на кровь соусом. Женщина кричит от отвращения и падает в обморок. Она не знает, что «обезьяна» на военном жаргоне означает просто «мясо».
Через каждый час соседка Лизы, молоденькая дамочка со светлыми косами и еще по-детски светлой кожей, закуривает, делает затяжку и передает сигарету по кругу. Каждая по очереди оставляет на фильтре отпечаток своих губ; это похоже на какой-то оккультный церемониал, на некоторое время успокаивающий животы и души.
Окна закрыты деревянными рейками, поэтому видны только узкие полосы пейзажа. Поезда движутся на восток, к Дижону, затем дальше, на юг к Лиону. На некоторых вокзалах можно услышать рассерженные голоса, стук камней, которыми забрасывают вагоны. Девушка-подросток, больная полиомиелитом, сгорбилась в углу, прижимая к себе костыли. Волосы падают ей на лицо. Какая-то кудрявая женщина смеется над ее инвалидностью, из-за которой девушка не может самостоятельно ходить в туалет. Ева, воспрянув духом после того, как съела «обезьяну», бросается к кудрявой женщине и, угрожающе размахивая кулаком у нее перед носом, кричит о том, что не потерпит такого. Ее голос заглушает свист локомотива. Одна из пассажирок снимает с себя пальто и укрывает им маленькую хромоножку.
