Учитывая положение, в котором они очутились, эта шутка могла бы показаться мрачноватой, но женщины от души смеются, заражая друг друга этим внезапным приступом веселья и как будто пытаясь смыть с себя эти часы, полные страха и сомнения. Ева поднимает глаза на свою новую знакомую. Ей кажется, что она может увидеть, как кровь течет по венам Лизы, настолько прозрачная у нее кожа. Ни в этих голубых глазах под темной шевелюрой, контрастирующей с ее светлыми волосами, ни в этих губах, таких красных, что, кажется, под ними находится сердце, нет ни капельки злости.

– «Мыло для тела – то же, что смех для души», – так говорят у нас, и я думаю, что нам жизненно необходимо привести себя в порядок, пока другие не обнаружили душевые кабины. Ты пойдешь со мной? – настаивает Лиза.

– Я не знаю такого выражения, – виновато отвечает Ева.

– Это еврейская пословица, ее часто повторяла мама, когда купала меня в детстве.

– Я не говорю на иврите.

Арийка… Тысячи лиц вокруг, а ее привлекла именно арийка! Лиза отпрянула. Ева удержала ее руку.

– Очень хорошая пословица, мне нравится, – мягко говорит она, словно для того, чтобы показать: она не из тех, кого стоит бояться.

Держа руку Евы в своей, Лиза отводит ее в другой конец здания, чтобы поделиться своим открытием.

– Это похоже на кабинки на шикарных французских пляжах, в которых женщины надевают купальники! – усмехается Ева при виде маленьких кабинок из белого дерева, накрытых остроконечными крышами.

– Да, вот мы и на море. Мы в колонии, скажем спасибо французскому государству!

Каждая старается скрыть тревогу за шутками, скрепляющими их дружбу. Нужно раздеться. У Евы дух свободный, но она стесняется обнажаться. Она не стыдится своей наготы, но взгляд человека, который будет на нее смотреть, должен быть дружеским, доброжелательным. Лиза же никогда не раздевалась среди бела дня. В самом факте интимного доверия она видит таинственную сопричастность душ, дар, благословенный небесами, которым не стоит пренебрегать.

– Нам нужно придумать пароль, – размышляет вслух Ева. – После того как одна из нас его произнесет, другая сможет повернуться и подать вещи.

Лиза одобрительно кивает.

– Выбери слово, которое тебе нравится, и оно станет нашим паролем, – говорит она, потому что самой ей в голову ничего не приходит: ни одно слово не кажется ей достаточно торжественным и не привлекающим внимание, чтобы исполнить важную роль, которую они на него возложат.

– Ананас, – отвечает Ева и, поймав удивленный взгляд Лизы, понимает, что необходимо объяснить свой выбор. – Этот десерт мы ели с Луи, когда последний раз ужинали в «Куполе», – кусочки ананаса в сиропе. Тогда казалось, что в этом нет ничего особенного, но сейчас я думаю, что это вкусней всего на свете.

– Ананас, – повторяет Лиза, опуская глаза; ее щеки покраснели.

Ей кажется, что это слово – странный талисман, страж былой стыдливости, которую им пришлось отбросить.

Ева первой заходит в ближайшую из небольших кабинок, снимает одежду, кладет ее на плечи своей новой подруги, которая будет ее прикрывать. Тут же к ним подходит мужчина в униформе и приказывает Еве поторопиться. Нужно как можно быстрее воспользоваться слабыми струйками воды, стекающими из душа, и уступить место следующей. Забыв про кодовое слово, о котором они договаривались, Лиза поворачивается к Еве, чтобы повторить ей приказ военного, и замечает глубокий темный шрам, пересекающий живот по горизонтали. Лиза отворачивается так быстро, насколько это возможно, молясь о том, чтобы ее новая знакомая ничего не заметила. Рука Евы нащупывает ее плечо в поисках своей одежды.

– Ананас, – наконец произносит она, собираясь в свою очередь прикрывать подругу по несчастью.

В полдень – такой же паек, и вечером тоже. Какая-то нищенка пытается броситься с лестницы, но ей мешает платье, другая отказывается есть; кто-то зовет свою давно умершую мать. Все изменились, как будто под воздействием злых чар, исказивших их черты.

Вечером некоторые женщины тайком пишут тому, кто, как они надеются, их ждет. Словно для того, чтобы не слышать крики тех, кто, не имея близкого человека, впадает в истерику.

Вторая ночь была не лучше первой, и пробуждение тоже. Трибуны превратились в настоящую клоаку. Женщины шлепают по грязи, моча стекает к дорожке. От жуткого месива исходит удушающий смрад. Зловонию неведомы национальности. Ночью женщины дрожат, как только до их слуха доносится малейший шум, и молятся о том, чтобы стеклянный свод не обрушился им на голову.

Каждое утро Лиза проходит по этим нечистотам к Еве, и они по очереди произносят пароль. Каждое утро Лиза притворяется, что не замечает шрама на теле подруги: это было чем-то вроде пропуска к зарождающейся дружбе.

Так прошло десять дней. Женщины не знали, что происходит в мире. Но однажды утром все изменилось.

Восемь утра, 24 мая; Лиза старательно складывает грязную одежду, которую ей не удалось постирать, столовые приборы, все в паштете «из печени французов», аромат которого еще не успел выветриться в этой теплице и заглушить запах экскрементов, этого отвратительного месива, вонь от которого усиливается к одиннадцати часам утра, когда солнце направляет лучи в людское болото. Нос Лизы, к ее собственному удивлению, привык к этому смраду; стараясь не думать о нем, она наблюдает за течением времени, за тем, как день сменяется ночью в тумане пыли и бездействия. Аромат печеночного паштета напоминает ей о том, что она все еще в Париже. Лиза втайне лелеет мысль о том, что Фрида еженощно приходит к воротам велодрома, чтобы охранять ее сон. Каждые пять минут полицейские объявляют собрания, оглушительно дуя в свистки, и этот звук отдается в ушах. Он слышится все чаще и чаще; скоро она будет изгнана. Отдан приказ: транспортировать «нежелательных». Решение было принято премьер-министром Полем Рейно и его новым заместителем Анри Филиппом Петеном.