Дом стоял почти у самого моря. Сначала песчаный пляж, вдоль него вилась узкая асфальтированная дорога, по которой машины почти не ездили: только хозяева домов на Маячной улице подъезжали к своим воротам. Вечерами по дороге, усаженной цветущими деревьями, гуляли отдыхающие. На пляже играли в волейбол – до полуночи. А в кустах со стороны моря вечерами устраивались парочки. Именно поэтому дом не так давно пришлось обнести глухим высоким забором, чтобы поменьше было видно и слышно сцен из жизни южного пляжа. Конечно, не было бы забора, морем можно было бы любоваться непрестанно. Но и к ним во двор заглядывали бы все кому не лень.

Через раздвижные стеклянные двери-окна первого этажа был виден прекрасный сад, старые яблони, вишни, абрикосы, алыча плодоносили, виноградные побеги вились вдоль специально устроенных для них арок. Солнце пробивалось в огромное пространство гостиной через зелень, все светилось оттенками зеленого, рождая радость и покой. Зато во все окна спален второго этажа смотрело море. Море и небо – вот, что видела Волька, открывая глаза каждое утро. Море просыпалось не сразу. Сначала его укрывал туман, потом легкая дымка, а когда и она рассеивалась, лазурная даль дарила такое счастье и столько обещала, что казалось, за спиной крылья растут – вот расправятся, и можно лететь, далеко-далеко, за горизонт, где счастья еще больше и жизнь еще интереснее.

Третий этаж нравился Вольке больше всего. Благодаря раздвижной крыше, бо́льшая часть его оставалась все лето открытой – там они и загорали, наплававшись в море. Загорать можно было голышом, ощущая себя первобытными людьми на необитаемом острове. Иногда они с Галкой шли на третий этаж ночью и лежа смотрели на небо. Волька чувствовала себя космонавтом, отправившимся в путешествие по Вселенной. Оказалось, что и Галка со своей тетей, собираясь идти смотреть на звезды, говорили:

– Пойдем в открытый космос.

У них был самый надежный космический корабль – планета Земля. Дар, который почти никто из живущих не осознает и не ценит. Дыхание бесконечной и безмятежной жизни особенно ощущалось ночью: звезды манили, звали, море шумно дышало, запахи сонного сада убеждали в существовании дивных чудес. Иногда они так и засыпали – под открытым небом, под ясными звездами. С Галкой так хорошо было молчать! Она так не любила «открытые эмоции», которыми благодаря родителям была сыта по горло, что молчание человека, находящегося рядом, считала самым лучшим качеством. На этом, видно, они и сошлись. Волька была немногословной. Кто-то называл ее каменной, непробиваемой, замкнутой. Все ерунда. Она-то как раз про себя знала совсем другое: она была слишком мягкой, слишком остро все воспринимающей, слишком открытой, чтобы вот так запросто взять и подставиться: нате, бейте меня мозолистыми пятками по моим болевым точкам. Нет уж, не дождетесь. Мешал Вольке и пример матери – та тоже застывала в моменты переживаний. Становилась молчаливым истуканом. Прямо на глазах превращалась из живого человека в серый камень. Удобно, конечно. Мимо серого камня все проходят, не оглянувшись. Но Вольке очень не хотелось каменеть и прятаться. Только вот как сбросить с себя каменный панцирь, она пока не знала.

Галка была очень веселой, насмешливой, быстрой и при этом по-настоящему закрытой. Только не все об этом догадывались. Люди часто путают улыбчивость с открытостью. Впрочем, какая разница, что с чем путают люди? Этим летом Галка выглядела по-настоящему печальной. Она все никак не могла привыкнуть жить без Наточки, самого близкого своего человека. Каждое лето ее жизни проходило здесь, у моря, в прекрасном доме, созданном тетей, научившей Галку, когда та была еще ребенком, понимать и любить красоту, видеть ее в простоте и гармонии. Тетя так любила жизнь! Она была такой подвижной и деятельной. И совсем не старой! К ней и обращались: «девушка». В ее облике и правда было что-то девичье: стройность, быстрота, легкость. Тетя сама много раз говорила Галке, чтобы та не боялась цифр:

– Представь, люди вполне спокойно доживают и до девяноста пяти, и до ста. И остаются в здравом уме. И двигаются. Некоторые даже влюбляются и замуж выходят. Так что мне еще много лет гарантировано. А вообще-то я хочу дожить до твоего пятидесятилетия. Чтобы у тебя были внуки, мои правнуки. И чтоб я их понянчила тут. Вот моя генеральная цель.

Галка не сомневалась – именно так все и будет. Она никогда не думала о Наточкиной смерти. Как же так получилось, что она вдруг ушла? Ну не может этого быть, чтобы по своей воле. Не может быть, чтобы ее организм так легко и внезапно отказался от жизни.

Однажды, лежа под звездами, Галка сказала, словно про себя, словно не Вольке, а небу:

– Никогда я не поверю, что Ната вот просто так взяла и умерла. Что-то было. Что-то, чего я не знаю. Почему это завещание? С какой стати? Сама говорила: еще много-много лет будет жить, а вдруг… Нет… Тут что-то не то. Может, кто-то ее отравил? Или удушил? А все решили, что это нормально. Никому ничего не надо. Всем плевать. Но я все равно не поверю.

– Во что? – удивилась Волька, ужаснувшись мысли о том, что Галкину тетю могли убить прямо тут, в этом прекрасном, надежном доме.

– Не поверю, что она сама умерла.

– Ты думаешь?..

– Стопроцентно убили. Только как доказать? И кто?

– И почему? – добавила Волька.

– Все время думаю, думаю, – пожаловалась Галка. – Понимаешь, я, оказывается, на самом-то деле совершенно не знаю про тетю ничего. Летняя жизнь – да. Тут мы всегда были вместе. С утра до ночи. Иногда еще на осенние каникулы меня к ней отправляли. Она к нам заезжала, когда летела из Москвы за границу куда-нибудь, она путешествовать любила и зимой всегда путешествовала. Мне ее жизнь казалась такой… я не знаю… полной… В общем, мне хотелось быть как она. Во всем. И чтоб не зависеть ни от кого, чтоб за все отвечать, чтоб спокойно все было, как у нее, без криков и шума. Ну не может такой человек ни с того ни с сего умереть. Так не бывает.

– Бывает по-всякому, – мудро заметила Волька.

У нее было что сказать на тему внезапной смерти и неожиданных событий. Но внезапная смерть Галкиной тети и правда казалась какой-то странной.

– А когда человек умирает вроде как своей смертью, это как-то расследуют? – спросила она. – И кто ее нашел, она же одна жила? Или успела кому-то позвонить, когда ей стало плохо?..

– Пришла утром одна заказчица к назначенному времени. А ей никто не открыл. Вот она тревогу и подняла. Соседей позвала. Так и обнаружилось. Вечером Ната была совершенно здоровая. Многие ее видели. А ночью уснула и не проснулась. Странно ведь. Ну как такое может быть?

– Но ведь бывает, что люди засыпают и не просыпаются, – убежденно произнесла Волька.

Уж об этом она могла много чего рассказать.

– Бывает, конечно. Но что-то должно предшествовать. А тут – ни с того ни с сего, – горестно вздохнула Галка.

У нее собралась уже целая коллекция странностей, подсказывавших, что что-то не так с внезапным уходом тети в мир иной:

– Что меня особенно поразило, когда мы приехали на похороны, – удивительный порядок. Ната не любила, чтобы все было в идеальном порядке. У нее в кабинете все было вечно разбросано, стол завален. На кухне всегда полная раковина посуды – она посудомойку запускала, только когда в раковине места не оставалось совсем. Не любила на все эти пустяки время тратить. Правда, в доме так много места, что беспорядок в глаза не лез. А тетя все время Достоевского цитировала в свое оправдание. Говорила, что у старухи, которую Раскольников убил, было в доме невероятно чисто, как это бывает «только у очень старых и очень злых вдовиц». «А я, – говорила она, – никак под это определение не подхожу. И не вдовица, и не старая, и не злая. Так что – мне можно». А мы как приехали, сразу в глаза бросилось, что слишком все на своих местах. И никто не убирался! Все осталось так, как было при тете!

– Ну, мало ли… – не соглашалась Волька. – А вдруг она как раз в тот вечер перед сном прибралась? Ведь убиралась же она когда-то?