© Ландау Б., 2018

© Симонов В., портрет Б. Ландау, 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

Вставать строго запрещалось. Можно было подумать, эти врачи что-то по-настоящему понимали. Им лишь бы ни за что не отвечать. Давали свои дрянные лекарства, от которых только живот болел, и запугивали. И совершенно понятно, почему запугивали. Потому что сами боялись. Прикрывали свою задницу. Лежать больная лежала, лекарства глотала, а кто не спрятался – я не виноват. Помрет, так сама по себе.

Волька не собиралась помирать ни в коем случае. Наоборот. Ей надо было жить долго и сделать счастливыми несколько очень важных для нее людей. Чувствовала она себя прекрасно, несмотря ни на что. И пусть на голове ее была повязка да в челке, не охваченной бинтами, застряли осколки стекла, а на ноге синяк и кровоподтек – голова работала четко, почти не кружилась, мысли были ясные. Что еще надо? Разве сравнить с прошедшей ночью? Жуть, если вспоминать. А вспоминать хотелось, причем во всех мельчайших деталях. Обязательно надо было доказать себе, что сегодня с ее памятью все в полном порядке. Ведь вчера с ней случилось то, что бывает только во всяких выдуманных книжках и дурацких сериалах: она потеряла память! По-настоящему, всерьез забыла, кто она, как ее зовут и все прочее, относящееся к ее жизни. Узнала она и то, как называется эта штука по-научному. Амнезия! Красиво! Но не дай бог никому. Те, кто все это придумывает ради красоты и увлекательности сюжета, сами такое наверняка не пережили. Иначе пожалели бы своих выдуманных героев и не заставляли бы их так адски мучиться, как мучилась вчера она, настырно пытаясь вспомнить хоть что-то про себя.

И ведь ничто не предвещало. Хотя – как сказать.

Если вспоминать месяц, который они провели у моря, то это, конечно, было сплошное беспрерывное счастье. С утра до темной южной ночи. Раньше Волька даже не представляла себе, что можно так жить: просыпаться с радостной улыбкой и засыпать безмятежно, убаюканной морем. Слышать его шум, запах, ощущать его силу и нежность. И уходить в сон в объятиях – не человека, человек наверняка так обнять не сможет, – а самой любви. Она так и сказала себе, впервые увидев море, что вот это – огромное, искрящееся, живое, яркое – и есть любовь. Она до этого все ждала любовь, все спрашивала себя, а есть ли она, не врут ли о ней, как врут постоянно обо всем остальном, придет ли? А повстречавшись с морем, сказала ему:

– Люблю тебя!

И море, шепча, легло к ее ногам. Тут же отозвалось без слов. Да, стоило ждать, пока тебе исполнится почти восемнадцать лет, чтобы впервые увидеть такой дивный дар жизни.

Ей так давно хотелось к морю!

Все ее одноклассники постоянно бывали на разных морях и океанах, рассуждали, как настоящие эксперты, об их отличиях, характерах, хвалили, пугали. Она слушала молча, никому и никогда не признаваясь, что ни разу не видела это чудо, которое для других было обыденностью. Иногда она даже врала про свои летние каникулы и делилась выдуманными впечатлениями о пляжном отдыхе, но в подробности не вдавалась, боясь разоблачения. Говорила, как правило, что провела все время на лежаке у моря. С книжкой. И не о чем рассказывать. Разве только о том, что в книжке написано.

Вольке всегда верили. Она вообще-то была честная и вполне надежная, а про ее личные слабости никто не догадывался. В гостях у нее никто не бывал, так как-то всегда получалось, что об этом даже речи никогда не заходило. А в остальном – человеком она была компанейским, веселым, и звали ее на все классные дни рождения и на всякие другие «встречи друзей». Никто и не догадывался, что мысленно Волька произносит словосочетание «встреча друзей» с большой и злой иронией. Она не верила в дружбу. Подружки у нее были. Но разве им можно доверять? Волька бы не стала доверять ни одной. Знала, как это бывает: тебе улыбаются, лепечут с тобой о всяких делишках, а попробуй только скажи о чем-то серьезном, о настоящей тайне, тут же с огромным удовольствием разнесут по всем соцсетям. Чем серьезнее тебе клялись в том, что будут молчать, тем быстрее примутся перемывать твои несчастные кости с другими, чтобы набить себе, любимой, цену. Да, владение секретной информацией возвышает нас – и в собственных и в чужих глазах. Причем в собственных глазах – прежде всего. К счастью, ума у Вольки хватало ничем ни с кем не делиться. А выводы свои она делала, наблюдая жизнь из невидимой амбразуры невидимого окопа, который давно уже выстроила ради собственной самозащиты.

И даже самой близкой своей, практически единственной настоящей подруге Галке она не рассказывала о себе ничего. То есть Галка, с одной стороны, знала все. Про отметки, про планы, про любит – не любит. И совершенно ничего настоящего. Про то, как бывает по-настоящему плохо. И про то, о чем Волька мечтает на самом деле. Смешно сказать: Галка ей даже завидовала. У нее-то родители все время грызлись и лаялись, ей уроки приходилось делать в туалете, на коленке, когда возникала очередная семейная трагедь. Трагедь – это Галкино личное слово, ни от кого больше Волька его не слышала. Трагедия – слишком серьезно и страшно. Трагедия – это когда все безнадежно плохо по-настоящему и от тебя ничего не зависит и зависеть не может вообще. А не очень серьезное слово «трагедь» точно обозначало жизнь подружкиной семьи.

Родители Галки жили шумно, бурно, буйно, ни от кого не тая свои чувства. Они вечно ревновали, обвиняли, проклинали, просили прощения, мирились, вспыхивали, как порох, ни с того ни с сего, без всякой системы и логики. При этом им казалось, что все происходящее – их личное дело, Галку они любят, холят и лелеют, обеспечивают, кормят-поят и оберегают. А все остальное – их приватное пространство.

С такими взглядами хорошо жить в средневековом замке. Супруги в одной башне. Дети с няньками – в другой. А между ними еще ряд парадных и церемониальных залов, библиотека в сто тысяч томов и длинный переход с привидениями. При таком-то устройстве ни один непотребный звук не доносился бы до детских чутких ушей. Разве что уханье смертельно напуганных чем-то привидений по ночам. Но дети по ночам обычно спокойно спят, если им не досаждают родители своей «приватной жизнью».

В условиях же простой двухкомнатной квартиры в панельном доме не быть вовлеченными в «трагедь» никак не получалось. Галкина главная мечта была – закончить школу, поступить учиться, попутно начать работать, хоть кем, взять ипотеку, купить крохотную конурку и свалить из родного гнезда. Замуж она не собиралась ни при каком раскладе. Насмотрелась на сладкую семейную жизнь. Ей больше всего хотелось тишины, порядка, покоя, уюта, который никто не разрушит в припадке ярости.

– Тебе хорошо, – постоянно повторяла она, – твои спокойные, тихие. Вот счастье. Ты не ценишь. Вот пожила бы с моими, крышу бы сорвало реально.

Волька неизменно кивала, что, мол, да, ей очень хорошо. У нее все просто отлично. На зависть другим. Она вроде бы соглашалась – и молчала. Хотя с Галкой ей было вполне нормально. Та ценила тишину и молчание, как редкий дар, но унаследованный ею родительский темперамент проявлялся в любви к приключениям, в большом любопытстве к жизни и в умении пошутить над собой в случае провала.

Волька тоже любила приключения, любила отчаянную смелость и безудержное веселье. Только она не хотела никого пускать в мир родительской семьи. Она, как и ее подруга, тоже мечтала поскорее зажить самостоятельно. Родители любили ее, очень любили, и она их тоже. Но вместе с ними жить становилось все труднее и труднее. Волька чувствовала себя связанной по рукам и ногам их любовью и заботой. Они наверняка хотели, чтобы дочь их жила, как и они, тихой домашней жизнью, никуда не ездила, ничего настоящего не видела. Они даже в свой отпуск никогда никуда не летали! Отправлялись только на свою несчастную дачу с туалетом во дворе. И там, на этой даче, весь отпуск исправно копались в своих любимых цветочках и грядочках. И радовались, когда у них что-то вырастало, распускалось. Самый главный кайф у них. Когда-то, в незапамятные времена, еще до рождения ненаглядной дочери, они очень даже активно путешествовали, судя по сохранившимся фоткам. Где только они не побывали.