Кутти неторопливо пошла за ним и, уже войдя внутрь, вдруг нахмурилась. Ей показалось, что в картине, которую она только что видела, было что-то не так. Она попыталась вспомнить, что же это было – необычное выражение на чьем-то лице или вскользь брошенное слово, а может быть, какая-то вещь, но мысль ускользала. С этим выражением недоумения на лице ее застал Гисахис, в сопровождении мальчика-вестника спешащий к царю.

– Что случилось, госпожа моя? – ласково обратился он к ней.

– Ничего. Просто мне показалось, что я что-то видела, чего не должно быть, а что, не помню, не понимаю…

– Где это было, сейчас в центральном дворе? – быстро спросил Гисахис, внезапно напрягшись.

– Да… я стояла за кустом роз и смотрела, как смешно Васти пытался утихомирить разболтавшегося Велку, который собрал целую толпу. Люди дворца охотно оставили свои дела, чтобы послушать свежие новости, так что весь двор оказался заставлен брошенными на дороге корзинами и подносами. Но что-то было не так… Это может быть важно, как ты считаешь?

– Не думай об этом, госпожа моя, – нежно сказал Гисахис. – Если ты видела что-то важное, потом все вспомнится само собой. Но как только вспомнишь – сразу же расскажешь мне, хорошо?

– Хорошо…

Гисахис внимательно посмотрел на задумавшуюся царевну и хотел сказать что-то еще, но, поколебавшись, ничего не добавил, лишь молча поклонился, отвечая на рассеянный кивок Кутти, которая все с тем же задумчивым видом направилась в сторону своих покоев. Несколько мгновений он стоял неподвижно, глядя ей вслед, потом, опомнившись, поспешил дальше.

Огромный тронный зал правильной прямоугольной формы с колоннадой, который обычно служил для торжественных приемов иноземных послов и особо важных ритуалов с участием царя, сегодня выступал в несколько необычной роли. Табарна сидел на своем величественном троне из хафальки, покрытом леопардовыми шкурами, который стоял на возвышении у северной стены. От пола до потолка стену украшало огромное панно, на котором самоцветами был искусно выложен бог Солнца Эстан с рыбами на голове, в повозке выезжающий из моря. Прямо над головой царя располагался круглый золотой штандарт с рельефным изображением символа царской власти – двухголового хараса.

Перед царем понурив головы стояли двое людей жезла из сопровождения хаттского посла, отправленного в Маган с письмом Табарны. Рядом расположилась живописная группа бородатых мужчин в войлочных круглых шапках и запыленных дорожных плащах-накидках с завязанными узлом на груди лямками. Это были жители Ура, покинувшие город, разграбленный восставшими рабами и хатамтийцами. Когда Гисахис вошел, они рассказывали Табарне и стоявшему возле него Васти, что по всей территории бывшего Каламского царства бродят толпы мародеров и шайки разбойников.

– Там всюду ненависть и раздор, государь, – продолжал свою речь высокий мужчина с окладистой седой бородой и густыми бровями, к которому его спутники обращались с особым почтением. – Людьми, а не черепками покрыта окрестность, стены зияют, ворота и дороги завалены телами, кровь страны заполнила трещины земли…

Говоривший, как потихоньку объяснил подошедшему писцу Васти, был глава одного из аккадских родов Серух. Как и многие жители Ура, он со всеми домочадцами покинул родной город. После долгого утомительного пути семейство достигло небольшого городка Харрана. Здесь Серух познакомился с людьми из свиты хаттского посланника, которые возвращались домой, и решил отправиться вместе с ними в надежде найти в Хаттском царстве спокойствие и безопасность.

– А где же ваши женщины и дети? – спросил Табарна.

– Ждут твоего решения за стенами этого зала, государь.

– Мы разместили их в гостевых комнатах, господин мой, – сказал главный дворцовый распорядитель Антухса.

– Ну что ж, я рад приветствовать вас в стране Хатти. Будьте моими гостями. Слуга покажет вам апартаменты, где вы сможете временно разместиться. Я пожалую вам землю и дам работников-строителей, которые помогут вам в устройстве жилищ, – Табарна наклонил голову, давая понять, что аудиенция окончена.

– Благодарим тебя, государь, – пришельцы с достоинством поклонились и вышли в сопровождении Антухсы.

– Теперь говорите вы, что произошло, – сурово обратился царь к людям жезла.

Из их печального рассказа выяснилось, что караванная дорога через Финикию, ведущая к Тростниковому морю, которой обычно пользовались хатты для путешествия в Маган, оказалась недоступна из-за огромных каменных глыб, заваливших перевал в Амманусских горах. Пришлось вернуться к киликийскому Тавру и повернуть на более опасный путь через Харран вдоль реки Мала до Долгого залива. Сначала все шло хорошо: они благополучно миновали сенарские степи за Харраном, избежав встречи с кочующими племенами амореев, и обошли охваченные беспорядками города Калама. Они уже достигли цели – побережья Горькой реки, где им предстояло сесть на корабль для выхода в Долгий залив, но буквально у самого трапа посла настигла шальная стрела, пущенная одним из каламских воинов, группа которых затеяла пьяную драку с гребцами стоявшего рядом торгового судна из страны Дилмун.

– Вы пойдете под суд как нарушители клятвы – вы не выполнили своих обязанностей по охране жизни посланника хаттского царя, – жестко сказал Васти после окончания доклада своих подчиненных.

– Не будем несправедливы, Васти, – смягчил царь упрек мешеди. – Едва ли они могли что-то сделать в такой ситуации. От руки богов не уйдешь. А где ларец с моим письмом?

В этот момент дверь тихо отворилась, в зал неслышно вошла Кутти и стала за одной из колонн рядом с троном.

Люди жезла тем временем раскрыли лежащий у их ног сверток, и один из них протянул Васти плоский дорожный ларец, обитый медью. Тот открыл его и достал сначала большую глиняную табличку, а затем богато украшенный кипарисовый футляр, из которого вынул блеснувший золотой рукояткой кинжал.

Кутти вздрогнула, она узнала кинжал – тот самый, что пол-луны назад она разглядывала, взяв из рук Алаксанду, и тот самый, что занесла над ней во сне неизвестная рука. Царвена слабо вскрикнула и без чувств упала на руки подбежавшего Гисахиса.

– Она не умерла? – в страхе спросил Табарна.

Женский голос в страхе спросил:

– Она не умерла?

Лыков, в этот момент входящий с улицы в музейный коридор, замер на пороге.

Сегодня в институте у него была всего одна лекция, и он приехал в музей уже в одиннадцать. Его поразило обилие машин на стоянке, среди которых был и полицейский «газик». Первое, что он увидел, была прижавшаяся к стене бледная Лариса Викторовна и Андрей, вместе с молоденьким лейтенантом выносивший из подсобки обвисшее на их руках тело Беллы.

– В зал заседаний, наверное, – хриплым голосом сказал Андрей.

– Что случилось? – спросил Сергей, чувствуя, как у него пересохло во рту.

В это момент подбежала Вера с пузырьком нашатырного спирта в руках, от которой он и узнал о трагическом происшествии.

Пришедшая утром раньше всех Мирра Георгиевна обнаружила в расположенной рядом с ее кабинетом подсобке, где в крошечном чуланчике Клара Миктатовна хранила свои ведра и швабры, труп уборщицы. Как констатировал прибывший на место медэксперт, ее ударили по голове тупым орудием. Чуть позже приехавший Костин опросил всех присутствующих, а затем пригласил каждого взглянуть на место преступления на предмет выяснения – все ли вещи на месте и не появилось ли чего лишнего. Тело накрыли белой простыней, но все равно зрелище оказалось не для слабонервных – Белла, только успев войти, упала в обморок.

Потрясенный Сергей стоял неподвижно, пока вышедший из зала заседаний лейтенант не обратился к нему с той же просьбой. Он молча повиновался, после чего прошел в кабинет директора, где следователь разговаривал с медэкспертом. Самого Виктора Васильевича не было – по словам бледной, но не теряющей присутствия духа Веры, ему стало плохо с сердцем и майор отпустил его домой.