В ненастные ночи он не спал до рассвета, считая часы. С первыми лучами солнца он спешил в сады Кью, проверить, как себя чувствуют его друзья: каштанолистный дуб, китайский лириодендрон, дзельква граболистная. Сохранять жизнь живому – это была его главная страсть. Каждое утро он приходил в сады Кью, чтобы влиться в армию тех, кто сажает и подрезает растения, и иногда выполнял самую важную в мире работу: спасал редкие виды от вымирания.

Неумолимое время изрезало морщинами его лицо, посеребрило волосы сединой, но Милли говорит, что ему это идет. В ней он обрел ученицу. Вместе они ходят в гости к его любимым деревьям. Он познакомил ее с древесными семьями – с молодыми праправнуками, с двухсотлетними старейшинами, – и рассказал ей об урагане 1987 года.

– Семьсот взрослых деревьев, солнышко. Казалось, что никакой ураган их не свалит, а вот оно как получилось. Мы начали расчищать бурелом с северной стороны, прочесали весь сад, а в 1990-м опять была буря. На этот раз смерч. Вырвал хвойные с корнем.

– Ты готов?

Милли заглянула в сарайчик, просунув голову в щель между дверью и косяком. Ее лицо покрывает тонкая маска из паутины. Гарри надевает синий синтетический свитер с эмблемой садов Кью.

– Где ты сегодня работаешь?

– В дендрарии. Ты взяла учебник по математике?

– Опять ты ворчишь!

Гарри сует за ремень записную книжку, и они с Милли идут, держась за руки, к воротам Виктории.

Сейчас середина сентября, но раннее утро по-летнему солнечное и теплое. В это время года здесь много туристов, все континенты Земли сходятся в одной точке. Ворота открываются. Гарри помнит, как была одета Одри, когда вошла в эти самые ворота ровно год назад. Звучит какофония языков: посетители пытаются разобраться, куда идти, или стараются рассказать спутникам о своих ощущениях в это практически летнее утро. Но как только люди проходят через ворота, гул разговоров смолкает. Все погружается в тишину.

После смены Гарри идет в библиотеку в Кью-Грин. Он по-прежнему проводит свободное время за чтением. Прежде чем подойти к полкам с поэзией, он садится за столик в читальном зале и достает свою записную книжку. В последние несколько лет он начал баловаться сочинительством, поражаясь тому, что можно создать с помощью обыкновенного карандаша и бумаги. Ему немного неловко за то, сколько радости ему доставляет прополка слов, подрезка многоточий. В теле садовника поселился поэт. Посади слово и наблюдай, как оно растет – но сначала подготовь почву, начни с азов.

Г.Б. 13.09.04. Ричмондская библиотека

Цветут цикламены.

В Прохладной оранжерее плодоносит стручковый перец.

Гарри смотрит на свою закладку. В первый раз он увидел эту фотографию, когда стоял в уголке за белой колонной, листая архивы журнала «Лайф» сороковых годов. Наткнувшись на этот черно-белый снимок, он рассматривал его больше часа. Пытался запомнить каждую деталь. И в конце концов понял, что просто не сможет выпустить его из рук. Единственный библиотекарь как раз отлучился в уборную, и Гарри по-быстрому вырвал страницу. Он до сих пор не забыл резкий звук рвущейся бумаги: отчаянный вопль возмущения. Даже теперь Гарри подумывает о том, чтобы вклеить страницу обратно, может быть, даже оставить анонимную записку с извинениями… Обычно я себе не позволяю ничего такого… Но снимок, сделанный в далеком 1942 году, по-прежнему завораживает его. Не отпускает.

Глядя на украденную фотографию, он проклинает Господа Бога, в которого не верит. Говорит себе, что не верит. Мимо проходит библиотекарь, но у Гарри нет причин для беспокойства: когда-то глянцевая страница давно поблекла, обтрепалась по краям. На сложенном вчетверо листке виден только фрагмент голых женских ног, пара черных туфель-лодочек. Читатель за соседним столом сможет, наверное, разглядеть светящиеся, расположенные вертикально буквы: ОТЕЛЬ. Но только Гарри ощущает подлинную высоту здания. Дом 530 на главной улице города Буффало, штат Нью-Йорк.

Гарри убирает снимок в нагрудный карман и возвращается к своим записям. Милли радуется массовым посадкам цветочных луковиц, которые происходят каждую осень. Гарри нарисовал ей подробную карту, где будут сажать Crocus tommasinianus, где – Fritillaria meleagris[14]. Но разделить ее детский энтузиазм он не может. После смерти Одри он не может смотреть в глаза Милли. Проблема в том, что у нее нет никого, кроме Гарри. Ей больше некому верить. Когда кончик карандаша прикасается к странице, Гарри думает о том, как отчаянно Одри хотела детей. Может быть, эта боль и свела их вместе? Он хорошо помнит то сонное утро у Разрушенной арки.

Ее поцелуй был идеальным вторжением.

В дождливые дни жизнь на улицах замирает. Флористы убирают цветы с тротуаров, сотрудники кафе заносят столики внутрь. Джона стоит у входа на станцию «Сады Кью». Мокрый воротничок липнет к коже. Джона скучает по теплой близости, когда тебя нежно целуют в шею, когда за тихой беседой вы склоняетесь так близко друг к другу, что ты чувствуешь ее дыхание у себя на лице. Ему не хватает этого комплекса взаимосвязанных ощущений.

Его одинокие шаги стучат по мокрому тротуару. Он приходит домой, заказывает пиццу по телефону и вспоминает вечера, когда он готовил итальянские блюда. Что делают люди, когда ужинают в одиночестве? Для компании включают телевизор? Морозилка забита приготовленным Одри домашним рагу, аккуратно разложенным по пластиковым контейнерам, но Джона не в состоянии проглотить ни кусочка: это мясо и овощи резали ее руки, он не может принять ее потустороннюю заботу. Он даже не может открыть морозилку. Джона смотрит на гору грязной посуды в раковине, на волосок зубной нити, белеющий на диване, и садится проверять сочинения. Двадцать семь рефератов о романтизме Брамса и Листа. Как и он сам, многие ученики безуспешно пытаются сосредоточиться. Джона отрывается от листов, в который раз задаваясь вопросом, как зажечь этих детей интересом к предмету, но тут его отвлекает разноцветье на книжных полках. Книги выстроились радугой.

Вот желтый ряд на третьей полке. Под ним – голубая волна, постепенно темнеющая и разбивающаяся о черный корешок «Истории О»[15]. Одри легко находила книги, ее пальцы помнили ощущения от обложек, от выступающих на корешках букв. Габриэль Гарсиа Маркес в оранжевых «пингвиновских» переплетах, Мураками и Уинтерсон – в белых. Книга о современных танцах. Джона с Одри ходили на выступление Нидерландского театра танца в Сэдлерс-Уэллсе. В антракте, когда они пили вино на Роузбери-авеню, кто-то сказал: «У него потрясающая растяжка». Одри с Джоной переглянулись и захихикали.

Часы тикают, упрекают. Джона отбивает ритм, хлопая ладонью по бедру, потом идет к пианино. Кленовая древесина выцвела от солнца, местами лак облупился, верхняя крышка завалена невскрытой почтой. Джона садится на табурет, нажимает клавишу. «До» первой октавы. Он помнит, как его пальцы часами выписывали узоры из звуков: лирическая пьеса, арпеджио. Теперь ничего не осталось. Лишь одна пожелтевшая клавиша, которую он нажимает опять и опять.

Время течет сквозь него тонкой струйкой: все эти невинные с виду решения, как решение пригласить виолончелиста на запись его второго альбома. «Между твоей улыбкой» стал настоящим хитом, получил кучу восторженных отзывов в солидных музыкальных изданиях; но «пираты» не дремали. Так что гастроли стали единственным способом заработать нормальные деньги. Одри не любила, когда он уезжал. Все эти толпы поклонниц… Он объяснял, что они не идут ни в какое сравнение с ней – что он никогда не позволит себе того, что позволял ее собственный отец, – но когда Одри забеременела во второй раз, он отменил все гастроли. Решил, что должен быть с ней.