– Кто о чем, Стеньков о бабах, – вздохнул Семеныч.

– Вечный кайф. А еще лучше – отпахать бы разом сутки, а потом неделю из постели не вылезать. А, Семен Семеныч?

– Когда мы служили на «сто четвертом», – оживился Семеныч. – Особо шустрые кадры вроде тебя так и делали. Долбились подряд две смены, и. эт самое, четыре дня гуляли. Но потом прикрыли такую акробатику.

– А почему-у? – протянул Гриня с такой искренней обидой, точно запретили именно ему.

– К середине второй смены человек отрубается. Тяга на исходе. Сделает что-нибудь, глянет на часы – вроде терпит, дай малость прикорну. А будильник. эт самое. дома на рояле…

– На каком рояле?! – всерьез удивился Фоша.

– На белом, – столь же серьезно пояснил я. – Ну так?

– На роле остался. И вот – пассажиров на посадку ведут, а у самолета крылья отвинчены и спец дрыхнет.

Стеньков заржал, едва не подавившись. Весь обед мы развлекались в том же духе. И не беда, что остроты дано обкатаны до зеркальной гладкости. а все Семенычевы байки известны каждому наизусть – обеденные треп тем и сладок, что не требует никаких новых мыслей., а только способствует усвоению столовского меню, от которого в иной обстановке мы отворотились бы не глядя.

– Ну ладно, – скомандовал наконец Семеныч на правах старшего.– Побазарили и будет. Глебушек, мы с тобой сейчас на шестнадцатую стоянку.

– А что там? Интересное что-нибудь?

– Да шут его знает. Слоны, эт самое, с бустерами возятся. С утра, теперь вот нас просят посмотреть.

– Ну, если слоны зовут, то действительно стоит идти, – согласился я. поднимаясь из-за стола.

–

Аэропорт, конечно, не зоопарк, и слоны у нас без хоботов. Просто мы так зовем эксплуатационников – выражаясь служебным зыком, «специалистов по двигателям и планеру». Народ наш вообще на прозвища горазд. Нас, электриков, окрестили «кулонами», прибористов – «поплавками»…

Работы хватает. Больше всех, разумеется, озабочены «слоны»: на их могучие плечи возложена ответственность за машину в целом. Но и нам перепадает изрядно. Самолет до отказа нашпигован разными механизмами, которые управляются электричеством и без нашего пристального внимания не обойдутся. Забарахлил привод насоса, что поддерживает давление в гидросистеме – а подать сюда электрика! Отказал концевой выключатель, датчик выпуска шасси – опять за электриком бегут. Лампочка в туалете перегорела, кому менять? Электрику, ясное дело.

Так всю смену и крутишься. Словно яму в песке роешь: тут подкопал, там подгреб – дело вроде идет, а забота не убывает.

Но отрываясь от полосы, самолет уносит в небо наш труд с уверенностью и спокойствием: на земле надежные ребята.

–

Как ни странно с точки зрения здравого смысла, ночью работы бывает даже больше, чем днем. Но сегодня смена прошла легко: нелетная погода до рассвета избавила нас от прибывающих бортов. Мы успели неплохо поспать, и утром не хотелось домой. Я без спешки поплескался под душем, затем вернулся в буфет и принял чашечку кофе, прогоняя остатки ночной усталости, и только после этого наконец собрался ехать. Служебный автобус давно укатил, и я опять отправился к «тридцать девятому».

На остановке я увидел Лиду. Узнал ее издали среди пассажирской толпы, среди спин и чемоданов, хотя она уже переоделась и смотрела в другую сторону. Вместо синей формы вокруг нее раздувался белый сарафан на тонких лямочках. Беззастенчивое солнце гляди напросвет темный контур ее тела. Она была, конечно, очень хороша…

Лида обернулась внезапно, словно напряженно ждала меня, издали слушая шаги. Я подумал об этом, смутился и молниеносно пожалел, что сюда явился; но было поздно.

– Глеб, это ты! – голос Лиды зазвенел такой радостью, точно мы не виделись по меньшей мере год, хотя еще в двадцать три шумной компанией пили кофе в ночном буфете. – Привет еще раз!

Я молча улыбнулся, безысходно глядя на нее. Лидины плечи темнели глубоким бархатным загаром, но ключицы почему-то остались нетронутыми и светились бело и влажно, словно только что разрезанное яблоко.

– Чудесная погода, правда, Глебчик?

– Изумительная. Но ты… ты такова, что рядом с тобой даже солнце меркнет!

Я выдал дурацкий комплимент и тут же раскаялся. Зачем, кто за язык-то тянул? Брякнул наугад первую попавшуюся пошлость, но кто знает, что именно западет в темную женскую душу.

– Спасибо, Глеб. Ты так сказать умеешь… – Лида улыбнулась благодарно, и я не понял, серьезно это или она делает вид. – А погода действительно чудо. Самое время ночью погулять, рассвет встретить… – она вздохнула и посмотрела мне прямо в лицо. – Слушай, давай сходим, как в прошлом году, а?

Ресницы вокруг карих Лидиных глаз вздрогнули просящее. Я потупился, не зная куда глядеть, и невольно увидел ее нежную грудь, почти обнаженную, лишь слегка прикрытую кружевной оторочкой. Я не знал, что ответить, и усмехнулся, выигрывая время. Откуда-то налетел игривый ветерок, облепил подолом загорелые Лидины ноги, обволок ее всю, откинул исподтишка предохранительное кружево – и грудь мгновенно взглянула на меня своими темными глазами, отчетливо выступившими из-под коварной ткани… Я почувствовал, как внутри что-то теплеет. Черт возьми, да когда же это кончится?! Слов не находилось, я нахмурился. Молчание затянулось, грозя перерасти в утвердительную паузу. Я вздохнул обреченно… и тут, спасая меня, к остановке подкатил автомобиль. Девятая модель «Жигулей», напоминающая зубило косо обрубленным носом. Машина Николаева.

Электрик Толя Николаев – единственный из всей смены, который приезжает в порт не на служебном автобусе и не на городском «тридцать девятом», а на собственной тачке. Он и одевается всегда по фирме, и держит себя так, будто стоит выше общего уровня. В столовке нашей, всегда смердящей прошлогодней капустой, не появляется, предпочитая портовый ресторан. Деньги для него «ноу проблем», как выражается Стеньков. У Николаева золотые руки при трезвой голове, и все свободное время он занят импортной радиотехникой. У людей она нынче имеется в изрядных количествах, а с ремонтом не так просто, отдавать кому ни попадя опасно. Поэтому имеющие своего мастера на гонорары не скупятся. Вокруг Николаева вращается круг богатых клиентов, которые без конца несут ему свои «Хитачи» и «Жи-ви-си». Я за деньгами на красный свет не ломлюсь, но, честно говоря, Николаеву завидую. Умеет человек жить!

Сверкая перламутром, машина красиво присела на тормозах. Николаев перегнулся через сиденье, распахнул дверцу:

– Лидочка, прошу!

Я знал, что он по Лиде давно неровно дышит, поэтому кивнул на прощанье и быстро отступил в сторону.

– Нет-нет, – горячо прошептала она, стиснув мою руку. – Едем вместе… Толя, открой для нас с Глебом сзади. меня тут на ходу укачивает.

Николаев молча повиновался. Я попытался хранить самостоятельность решений – но Лида что было сил дернула меня за собой, и через секунду я нашел себя уже в машине. Спрятав досаду за стеклами зеркальных очков, Николаев щелкнул клавишами на щитке, и в салоне ритмично забулькала музыка, избавляя от необходимости вести ненужный разговор. Мы молчали всю дорогу. Не доезжая парка Победы, я попросил тормознуть: тут мне оставалось до дома всего ничего.

Лида живет в центре, так что у Николаева еще есть шанс, – подумал я, облегченно выбравшись в гомон дневного проспекта.

Но она вынырнула следом, сверкнув коленками из-под завернувшегося в спешке подола.

– Ты зачем? – спросил я, когда перламутровая машина отвалила от поребрика, раздраженно мигая сигналом поворота.

– Лучше на автобусе доеду. Не хочу с ним вдвоем. Понимаешь…

Двумя руками она обдернула непослушный сарафан.

– Понимаю, – кивнул я, не вдаваясь в подробности. – Тогда пока! До послезавтра.

– А как рассвет над рекой? – напомнила она. – Может…