– А как иначе вы поняли, о чем я говорю, если они не ваши? – опять вопросил женский голос.

– А кто говорит, что я знаю, о чем вы говорите?

– Я заметила, как вы глянули на стену, когда упомянула художества…

– Какую стену?

– …и это доказывает, что они – ваших рук дело.

Короткая пауза. Найл представил, как отец устремил на женщину пронзительный насмешливый взгляд.

– Неужели доказывает?

Найл разглядывал информационный стенд. Совет о защите от солнечных лучей для чувствительной кожи. Реклама антибактериальных лосьонов. Способ наложения повязок на лицо.

– Ладно, – продолжила приставания женщина, – где ваш сын?

– В процедурной.

– Он пошел туда самостоятельно?

Отец, должно быть, просто кивнул в ответ.

– Послушайте, я не собираюсь обвинять вас в причастности к изменению этих постеров. Мне просто захотелось подумать об этом. Кому захочется смотреть рекламу продукции для больных экземой, представленную детьми с охренительно безупречной кожей и…

– Не мне.

– Не вам. И не мне. И никому из нас. Браво, – заключила она, – поэтому я и высказалась.

«Охренительно» – это слово впечаталось в память Найла, как чертежная кнопка. Так говорят дети в школе. Один из учителей отправил кого-то домой на прошлой неделе за то, что тот кричал это на переменке. Ему не приходилось слышать, чтобы взрослые говорили такое слово друг другу, даже случайно оно не срывалось с их языка в обычной речи. Тишина за стеной, казалось, набухала, как тесто в духовке, и Найл не в силах больше терпеть шагнул к двери и вошел в приемную.

– А вот и ты, – сказал папа.

Женщина резко повернула голову, чтобы взглянуть на него, и надо заметить, что она находилась в очень близком соседстве с его отцом, не слишком ли близком?

– Привет! – воскликнула женщина, скаля зубы. – Похоже, тебе очень удобно и уютно в этом костюме.

Найл остановился перед отцом.

– Пойдем, – лаконично произнес он.

Отец посмотрел на него и, мельком глянув на собеседницу, начал запихивать все в портфель: бумаги, ручки, журналы. Он передал Найлу куртку, помог надеть ее, поскольку понимал, как трудно самому всунуть забинтованные руки в рукава. Найл забрал со стола гироскоп; карман оказался маловат для такой игрушки, поэтому он осторожно держал ее в руке. И вот они с отцом потащились со своими вещами к выходу и уже готовы были выйти, оказавшись практически в безопасности, когда женщина вдруг вскочила, догнала их и тронула отца за руку.

– Вы забыли, – сказала она, протянув ему очки со скрещенными хрупкими дужками.

Найл оглянулся на нее, ощущая давление ее прикосновения на своей собственной руке, словно у них с отцом имелась неврологическая связь. Он видел, как папа повернулся, выразил благодарность и взял очки, которые он вечно забывал[40], и тут Найл заметил под дужками какую-то бумажку. Клочок линованной желтой бумаги[41], никогда не используемой его отцом. Он заметил также, что отец увидел этот клочок, но притворился, что не увидел. Очки нырнули в нагрудный карман пиджака, и после нескольких дополнительных благодарностей они наконец ушли.

Найл пока сам не осознавал того, насколько этот заключительный момент впечатался в его память: геометрические отражения солнечного света, проникающего через подлокотники стула и под столешницы, разворот отца навстречу этой женщине, голос, говорящий «вы забыли», клочок желтой бумаги, принятой и спрятанной отцом, жесткие края гироскопа, прижатые к слившимся с перчатками пальцам. Через какие-то несколько месяцев случится невероятное, и отец исчезнет из его жизни, и они не увидят друг друга долгие годы, а мать будет говорить об отце страшные вещи, а Найл и Феба будут слушать эти ужасы и верить им, и в то же время не верить. В любом случае, отец уйдет, и в доме станет так пусто, словно его никогда там и не бывало, но иногда Найл, лежа без сна, будет представлять себе отца, придумывать его. Был ли папа в реальности? Потом он будет вспоминать тот день, когда отец извлек из кармана гироскоп, и как они вместе запусками его на столике в Педиатрическом амбулаторном центре острой дерматологии, и как он крутился в безупречной уравновешенности, стабильно посылая на стены скользящие стрелы света[42].

Феба, Фримонт, Калифорния, 2010

Я торчала под трибунами вместе с остальной компанией из одиннадцатого класса, один из парней держал стеклянную бутылку с каким-то химическим веществом, оно пузырилось и как-то по-змеиному шипело, и некоторые из ребят брали ее по очереди, чтобы вдохнуть, в воздухе клубился противный и едкий химический запах, спрашивать, что это за зелье, мне не хотелось, а еще я успела пожалеть, что нацепила сегодня юбку, купленную вместе с Кейси в последние выходные. Вроде как слишком короткая, да вдобавок из какого-то скользкого материала, и мне с трудом удавалось вовремя подтягивать ее, чтобы не светить нижним бельем. Лучше бы я надела джинсовые шорты с бахромой, как у Кейси, а не эту дурацкую юбку.

С футбольного поля, где шла тренировка, доносились вопли и свист и более тихое шуршание машин с дороги. Мне понравилось это укромное местечко, отсюда люди на трибунах казались привидениями, бродившими вверх и вниз по ступеням. Призрачные тени без тел, связанных с ними. Вроде как Питер Пэн, но наоборот.

Мне бы хотелось поделиться этими мыслями с Кейси, но в ответ она, скорее всего, поднимет свои выщипанные бровки, закатит к небу янтарные глазки и скажет что-то типа: «Боже, Феба Салливан, какая же ты потусторонняя чудачка».

А вот Стелла поняла бы меня. Она откинулась бы назад, глянула вверх и в своей протяжной манере произнесла что-то типа: «А-а-г-а-а».

В очередной раз, потянув вниз подол юбки, я осознала, что Майк Леприс перестал суетиться у меня под боком, на время забыв о моем существовании. Теперь его руки заняты этой шипящей стеклянной бутылкой и фонариком. Я знала, что нравлюсь Майку – его друг, Карлос, поведал об этом Диане, она передала Кейси, а Кейси доложила мне, – но у него слишком косматые брови и ноготь на большом пальце правой руки длинный и заостренный, точно коготь плотоядного хищника. Я сказала про ноготь Кейси, и она ответила: «Феба, он же играет на гитаре», – таким тоном, будто это все объясняло.

Переведя взгляд на Кейси, я заметила, что она, подавшись вперед, теребила в пальцах край футболки Криса. Она дернула за него, потом отпустила и издала взрыв смеха, а у меня в голове прозвучал совершенно невозмутимый голос Стеллы: «Если бы в наши времена еще пользовались бальными книжками[43], то, изящно прикрывшись ею, я сказала бы: «Фи, ну и кляча».

Не понимаю, почему я вдруг вспомнила о Стелле и почему у меня стали появляться такие странные ощущения. Точно меня разрезали посередине и я пребывала одновременно в двух своих половинах, или в голову вдруг просочились какие-то радиопомехи, или я завела себе призрака, подобного тем зрителям, следившим за игрой на трибунах, а мое реальное «я» удалилось куда-то само по себе. Раздвоение личности, как заявил мой брат, когда я поведала ему, что испытывала нечто подобное. Раздвоение – классное слово.

Майк Леприс опять уселся рядом со мной, а Крис положил указательный палец на бахрому шортиков Кейси, и хотя ее лицо изображало саму невинность, типа ничего особенного не происходит, но я заметила, как она повела глазами, уловила напряжение в уголках ее губ и в прищуре глаз, что явно показывало напряженное ожидание дальнейших поползновений. Она выглядела как наша кошка, притворявшаяся, что ее совершенно не интересует тарелочка с маслом, хотя всем ясно, что она готова к прыжку.

Только в этом году Кейси Трент и ее компания начали приветливо улыбаться мне в коридорах. Со Стеллой я дружила с первого класса, мы стали лучшими подругами и всегда держались вместе, а потом вдруг я потеряла ее из виду, оказавшись в столовой за столом Кейси, вокруг которой вечно тусовалась куча народа, и я не смогла высмотреть, где сидела Стелла, чтобы пригласить ее за наш столик. Я вроде как потеряла ее след. Мама говорила, что она заходила к нам пару раз, хотела повидать меня, но я шлялась с Кейси, иногда мы блуждали по торговому центру или тусовались под трибунами, а потом она перестала заходить, перестала звонить. Я видела иногда в школьных коридорах ее спину, узнавала ее старый красный рюкзак, но мы больше не разговаривали. На испанском она сидела на два ряда впереди меня, но не оборачивалась и не смотрела в мою сторону. На днях я заметила, что она перестала носить сплетенную мной фенечку.