Этот рассказ Есида воспринимает как ехидство, направленное непосредственно на него, поскольку во время путешествия с Земли он занимался, главным образом, просмотром сотен серий любимых сериалов. Выведенный из равновесия, он отвечает Мафусаилу, не выбирая слов: «Ты не обманешь меня, машина, своими словесными токсичными выделениями, которые прельщают мнимой мудростью, а на деле наполнены презрением к людям. Засунь себе поглубже это псевдоинтеллектуальное дерьмо! Я люблю глупые сериалы, но я знаю, что такое любовь и дружба, и принадлежу к расе, которая тебя сотворила — цифровой истребитель хорошего настроения (…). Чертов калькулятор, это невозможно вынести! Во всей твоей болтовне я не вижу и следа нормальных эмоций, о существовании которых ты наверняка понятия не имеешь, жестяной энергетический дармоед! Да мне больше по душе моя любимая дворняжка, глупая и ласковая, чем твой искусственный разум, хоть и запредельный. Я знаю, что сейчас сделаю, цифровой лицемер, консервный мегаломан, — я просто выключу динамик, вот так, одним движением, возьму попкорн и пойду смотреть замечательный сериал „Междусистемные войны“, и немедленно!»

Окончательно обидевшись на МАФУСАИЛА, Есида прекращает с ним контакты и неутомимо участвует во всех мероприятиях Галактического конвента неофантастики, чтобы после его завершения, раздобыв экземпляр новейшего романа своего любимого гидрусианского автора, да еще с автографом, счастливо вернуться на Землю.

ЗООФИЛОН МАФУСАИЛ СЕКУНДУС — один из персонажей научно-фантастического романа Доминика Видмара «Теологический конгресс» (2003). Компьютерный критик и исследователь литературы, способный за секунду отрецензировать любой текст, подпрограмма, созданная путем копирования и модификации собственного кода ЗООФИЛОНОМ МАФУСАИЛОМ XIX (→ЗООФИЛОН МАФУСАИЛ XIX).

СЕКУНДУС проводит долгие дискуссии с братом Есидой (→ЕСИДА БРАТ), благодаря чему МАФУСАИЛ ЗООФИЛОН XIX может спокойно заниматься другими делами. Когда Есида знакомит СЕКУНДУСА с рабочим текстом своего романа «Плащаница», электронный критик быстро делает его анализ.

«Твое произведение, друг мой, не лишено определенных достоинств, особенно если учесть, что оно написано представителем простой расы белковцев. Тем не менее, при всей моей доброжелательности, я посоветовал бы внести многочисленные изменения. Основная тема, то есть извлечение из Туринской плащаницы ДНК Иисуса и выращивание клона пророка, несколько безвкусна, ибо замысел ведет к неновой идее о том, что человек сам создает своих богов, для чего провокационная интеллектуальная порнография из-под знака homo creator dei est совершенно не нужна, потому что данный концепт можно проиллюстрировать обычной благоразумной антропологией, то и дело напоминающей, что гроб человеческий является колыбелью богов. Однако оставим банальность первоначального замысла и сосредоточимся на исследовании фабульной структуры произведения.

После короткого вступления, полного исторических и научных неточностей, быстро начинается каскад глуповатых сенсаций: здесь есть всемирные беспорядки, монахи-десантники, темницы Ватикана, несколько краж плащаницы и ее подделки, погони, стрельба, прекрасная агентка, одержимый маньяк, экзорцист-гомосексуалист, тайная организация, которая не хочет допустить второго пришествия техническим путем, сатанинские атеисты, садисты-иезуиты и масса других дешевых приемов. Слишком много категорических сенсаций, слишком мало углубленной рефлексии и анализа, отсутствует разработанная идея изящного композиционного завершения в целом.

Как и множеству других произведений фантастического рода, „Плащанице“ присущ синдром экспозиции. Набросав проблематику романа и предоставив читателю массу развлечений, автор заканчивает историю открытым финалом в том месте, где она должна начинаться. То есть выдается чистая экспозиция, а пищи для интеллекта нет. Оба варианта окончания, представленные в тексте, оставляют чувство сильной неудовлетворенности. Первое размывается в портретном образе: „Двери открылись, за ними стоял высокий мужчина с длинными волосами, темнолицый, в простой одежде. Опущенные веки поднялись, открывая проницательный голубой взгляд лазерной силы, Иисус поднял руки широким жестом…“ Второе же — „33 года спустя Иисус вышел из инкубатора. Это было начало“ — просто уклонение от ответа.

Открытый финал может быть ценным, но лишь когда заранее намечены разные возможности, а потом читателю предоставляется право самому завершить историю и осуществить толкование прочитанного. Однако здесь столь умело оставленных следов не наблюдается. А ведь контуры этой истории дают возможность реализовать многочисленные, и более-менее очевидные варианты ее развития. Например: если для клонирования был взят не тот белок и на свет появился совсем другой клон? Если клонировали много людей? Следовало бы среди них проводить конкурс? Удалять лишних? Если кто-то произвел генетическую модификацию ДНК с плащаницы, что из этого получится? А что с женщинами? Или они, как всегда, подвергнутся дисквалификации? Каким будет ментальное состояние Иисуса, сверхъестественное? Все ли помнит и знает клон? Начнет ли он проявлять божественные способности и когда? Как может выглядеть его обучение в наше время? А если Иисус будет обычным человеком, захочет жить в спокойствии, по-своему, избегая огласки и массового любопытства? Будет ли он верующим? Может ли он оказаться негодяем? Наконец, как быть с его многократным клонированием? Начнется массовое производство Иисусов? „Иисус для каждого! Твой личный Спаситель всего за 99.99“? Как быть со злоупотреблениями, связанными с владением копией Иисуса?

Варианты можно перечислять до бесконечности, но, беря в целом, я бы классифицировал фабульные развития как религиозные, мистические, умеренно мистические, неоднозначно-мистические, мистико-апокалиптические и эсхатологические (Антихрист), катастрофические (Бог с недостатками или безумный разрушитель мира), натурально-просветительские и редукционистские (антирелигиозные), социологические (рассказывающие о поступках человеческих групп и средств массовой информации в случае существования этого явления), психологические (сомнения священников, ученых и самого Христа в своей тождественности). Я не буду доводить до крайности эти варианты, так как по приведенным примерам видно, в каких направлениях можно комбинаторно дополнять и усложнять сюжет.

Лишь после того, как будет сделан выбор самых интересных вариантов и из них построена предварительная матрица, следовало бы обозначить в этом пространстве модель течения фабулы, решая, какие из ее существенных пунктов должны быть четкими и конкретными, а какие — умышленно в смысловом плане размыты с целью активации креационных и интерпретационных способностей читателя. Так что предлагаю тебе, дорогой Есида, основательно переработать „Плащаницу“, решительно убирая дешевые сенсации и заменяя их фабульной интеллектуальной игрой».

Такую рецензию СЕКУНДУС выдает автору, который поначалу обижается, а затем, возобновляя разговор, утверждает, что отрицательное отношение критика к роману вытекает из дискриминационного отношения к фантастике. СЕКУНДУС отбрасывает обвинения, определяя такое размышление как архаичное.

«К тому, что ты называешь фантастикой, я не только не испытываю неприязни, но вовсе наоборот — я очень люблю истории подобного рода. В давних работах человеческих критиков часто предполагается, что романы такого типа предназначены для молодежи или инфантильных взрослых и ничего не могут предложить им, кроме простого развлечения. Но я не могу согласиться с таким упрощением. Зная все тексты, которые сохранила человеческая культура, я действительно наблюдаю во многих произведениях этого размытого собрания, которое ты определяешь, как фантастическую литературу, массу ужасных недостатков: ее несносную развлекательность, подверженность моде, часто проявляющуюся невыразительную подражательность. Многие фантасты терзают идеи, которые заслуживают лишь краткого упоминания, превращая их в рассказы, те в свою очередь растягивая до романов невозможных размеров, а из романов в коммерческих целях творят циклы, одурманивая читателя весьма интересными описаниями того, как долго герой колебался, воспользоваться чарами или нет, или того, как ел бутерброд с маслом или же как надевал штаны на другой планете. В самом деле, по-настоящему любопытные произведения составляют меньшинство. Но ведь очевидно, что так и должно быть. Разве среди других произведений, которые ваши устаревшие методологии размещают за пределами фантастики, меньше текстов, угощающих развитые умы муками избыточности?