Я часто вспоминаю, как однажды он привел меня в родильное отделение больницы Коллении. Мы зашли в светлую палату, под стеклом в общей колыбели, словно бактерии, лежали сотни новорожденных. Холодный свет искусственных ламп, гудевших под потолком, заливал их нагие тела, и они по-щенячьи скулили.

Меня шокировало не столько то место, сколько то, что он вообще привел меня туда.

-Ты обещал показать новое оружие, - буркнула я в смятении.

-Я показываю.

Я знала, что больше всего в жизни Дан мечтал о детях также хорошо, как и то, что он никогда бы их не завёл. Со своей "болезнью" он не решился бы обречь собственного ребенка на подобную участь. Он лучше кого-либо знал, что значит "лежать под стеклом". Ты прав, его отец создавал не новую жизнь, а новое оружие, и всё, что Дан видел с детства была жестокость. "Я не могу сказать, что отец сломал мне жизнь, потому что у меня её не было с самого начала", - говорил он не единожды.

О моих родителях я помню немногое. Мой отец трагически погиб. Возвращаясь из долгого путешествия, он наткнулся на молодую черную дыру. Он всегда был хмурым и, кажется, не слишком любил меня. Впрочем, даже его лица я боле не помню. Немногим позже мама скончалась от яда белой змеи, и это одна из причин, почему я панически боюсь змей. Она была красивой женщиной с тихим голосом, и порой казалось, она не говорит, а шепчет. Мне осталось не так много воспоминаний о ней, но одно я чувствую до сих пор - любовь и безграничное тепло.

Оставшись совсем одна в мире, я плакала так часто, что, наверное, источила все запасы жидкости в организме. Это объясняет мою "сухость" всю последующую жизнь. Те годы были также теми особенно одинокими, когда я не знала Сиарис, и никто не называл меня другом.

Мне было около восьми, когда я последний раз купалась голышом в Щучьей речке. Помнится, я стояла по шею в прохладной воде, такой прозрачной, что казавшийся белой, и мечтала научиться дышать под ней, словно ундина. Наслаждаясь её гулким журчанием, я едва ли воспринимала происходящее вокруг. Мне чудилось, жизнь - поток мягкой воды, что течет по руслу. Когда же я вышла на берег, оставленной мною под орешником одежды и туфель не оказалось. Тогда я осознала, что моя жизнь режущий встречный ветер.

Должно быть, вещи стащили мальчишки. Они каждый день придумывали новые проказы после смерти родителей, зная, что меня некому защитить. В отчаянье я рухнула на колени и залилась слезами. Внезапно моей дрожащей спины коснулась чья-то рука. Я испугалась, это мальчишки, и в ужасе закричала. Госпожа Аонис пригнулась ко мне, заворачивая в хлопковую простыню. Рядом с ней стоял таз с бельем, что она вынесла на стирку.

-Где твоя одежда? - спросила она так ласково, как если бы баюкала меня в колыбели. Я не ответила и пуще разразилась рыданиями. Мои слёзы падали в реку, их уносило течением.

-Разве стоит плакать из-за отсутствия у других людей чувства юмора? Мне кажется, тебе должно быть жальче их, чем себя.

Я улыбнулась сквозь слёзы.

-Мой сын рассказывал про тебя. Ты Лоралэй, не так ли?

Я была крайне удивлена, что кто-то говорит обо мне, но робко кивнула. Госпожа Аонис подняла меня на ноги и отвела в свой дом.

-Итак, с кем ты сейчас живёшь? - спросила она, наливая мне в чашку травяной чай.

-Одна, - ответила я сиплым голосом. В последние дни я много кричала на мальчишек.

-И какого это жить в одиночку в семь лет, Лоралэй?

-Лучше, чем не жить вовсе, - это были, возможно, самые мудрые слова, что я сказала за жизнь.

-Кто тебе помогает?

-Городской староста и его жена.

Ничего не сказав, госпожа Аонис вышла в соседнюю комнату, вернулась она пару минут спустя с тёмно-синим бархатным сарафаном и белой атласной лентой.

Я была так шокирована, что даже не смогла выразить восхищение, когда увидела себя в зеркале в этом самом сарафане. Госпожа Аонис была верховной жрицей Храма Света, поэтому в её шкафу было много вещей, таких как тот бархатный сарафан, стоивший больше, чем могла себе вообразить бедная семилетняя сирота.

-Если тебе что-нибудь понадобится, заходи сюда без лишних слов и бери всё, что считаешь нужным, даже если меня или Антерана, моего сына, не будет дома.

От её слов в груди болезненно защемило. Я снова не смогла сдержать слёз, повторяя "спасибо, госпожа Аонис, спасибо", точно молитву. Я благодарила не за её предложение и даже не за сарафан, а за доброту, что она проявила к девочке, которая уже и забыла, что значит доброта.

-И ещё, в деревню на днях переехала семья. Их старшую дочь зовут Сиарис, и Антеран сутками проводит время у них. Мне трудно однозначно говорить о человеке, что принесет моему сыну столько боли, однако, с другой стороны, ты принесешь моему сыну её не меньше, хоть в этом и не будет твоей вины. К тому же, это единственная девочка твоего возраста по близости, что не ходит в школу.

После я пойму и страшный смысл её слов, и ту мучительную интонацию, с какой она говорила о своих сыновьях. Это был первый раз, когда я услышала о Дане.

-Вы говорите так, будто знаете будущее, - промямлила я так тихо, что не была уверенна, расслышит ли меня госпожа Аонис.

-Так и есть. Моя мать священный Оракул, - ответила она, грустно вздохнув.

Я открыла рот от изумления. Все дети называли священного Оракула "бабушкой", но, как оказалось, таковой она являлась лишь одному из нас -Антерану. Дар предвидения передавался по женской линии, и госпожа Аонис часто рассказывала мне о событиях, что происходили десятки лет спустя.

-Как думаешь, какого это знать будущее и не иметь сил его изменить, Лоралэй?

-Знать будущее... - прощебетала я мечтательно, не услышав ничего боле. Быть может, не захотев услышать.

После встречи с госпожой Аонис на речке я стала часто захаживать к ней. Я испытывала к ней благоговейный трепет. Во снах она приходила ко мне в облике женщины-лебедя. В других частях света таких дев называли ангелами - божественными посланниками любви, и для меня госпожа Аонис была таковой. Она отдавала мне прекрасные платья, многие из которых были мне велики, и я вечерами напролет ушивала их в радостном предвкушении обновки. С каждой вещью была связана своя удивительная история, свои воспоминания, и, принимая их, я чувствовала, как принимаю часть жизни госпожи Аонис - её счастье и горькое бремя. Она говорила не без иронии, что видит во мне себя, и я видела себя в ней. А затем она умерла, и я стала ей.

Антерана я знала всю жизнь. Не могу сказать, что мы дружили, но он никогда не обижал меня и я не испытывала к нему неприязни. Однажды он признался, что смущался говорить со мной, ведь я была старше. У него были пушистые русые волосы и вечно слегка приподнятые брови, отчего он создавал впечатление человека удивляющегося даже тарелке супа. В те времена я была чуть выше его, и своим жалобным видом он напоминал мне птенчика, робкого и крошечного.

Антеран отвел меня к Сиарис. Я знаю, как тысячи раз её называли прекраснейшей из женщин, но в пять лет у неё была большая голова и тоненькая шейка, руки её казались непропорционально длинными, и, в целом, она походила на натурального лягушонка. По-настоящему красивой её делали сияющие голубые глаза, наполненные светом и радостью. Поставив рядом ту Сиарис из прошлого и нынешнюю, я бы никогда не сказала, что это один человек - настолько они разнились. Та маленькая девочка напитывала теплотой, точно влага сухую почву, всех, кто окружал её, дарила каждому мир доброй сказки, в коем жила сама.

Мы сблизились сразу, как по удару молнии. Я чувствовала себя рядом с ней, словно пещерный житель, впервые увидевший солнце. Вся моя жизнь до этой встречи представляла собой минное поле, где на каждом шагу поджидало разочарование, и только познакомившись с ней, я, вероятно, впервые подумала о жизни, как о чём-то счастливом.

Уже тогда у Сиарис был совершенно нелепый пунктик по поводу помощи людям. За всю жизнь я не встречала более помешенного на доброте человека: она помогала взрослым в бытовых мелочах, веселила плачущих детей, лечила животных. Именно это никогда не давало мне покоя. Стоило у меня появиться проблеме, как Сиарис приступала к её решению. Стоило мне тонуть, как она хватала меня за руку. Однажды я улизнула за полночь в чащу, чтобы встретить медведя. Та ночь значилась ритуальной, и встретить медведя означало обрести в будущем сакральное знание, но я не знала, как поступить, если это действительно произойдет. Сиарис отговаривала меня от этой затеи, и я пообещала не ходить в лес. Мы достаточно долго знакомы, чтобы ты знал, что я не держу обещаний. Я долго бродила, пока не замёрзла, и ночная чащоба не ввела меня в ужас. Я осознала, что заблудилась, должно быть, слишком поздно. Днём лес был крошечным и родным, но во тьме ночи всё казалось одинаково враждебным. Я захлебывалась в омуте мрака, когда появилась Сиарис и вывела меня в деревню. Только я не просила о помощи. Я желала тонуть и ничего более. И всё же она обладала редким даром - искренностью. Она всегда говорила прямо, ничего не боясь, и пусть по возрасту я была старше, но я равнялась на неё, точно младшая сестра.