– Красивая сегодня луна, – вдохнув ночной воздух, спустя несколько минут протяжно произнес Дэвид.

– Да, сегодня она потрясающая, – как-то слишком вяло ответила я, после чего поняла, что эта травка не такая уж и легкая, раз изменения в моем акценте были заметны даже для меня. Я точно уже была под кайфом.

– По-видимому, на тебя подействовало, – хмыкнул Дэвид. – Наверное, это всё-таки не самая легкая трава. Тем более ты куришь практически на голодный желудок.

– Краси-и-ивая-а-а лу-у-уна-а-а, – протянула я. – А ты знаешь, что часть её – моя?

– Это как?

– Если говорить точнее – два акра лунной земли мои. Представляешь? Вот такой вот мне подарок сделал… – я осеклась.

– Кто?

– Кто? – непонимающе переспросила я. – А, в смысле кто подарил мне кусок луны? Сейчас я тебе покажу.

Я потянулась за заряжающимся телефоном, лежащем на полу рядом со ступенькой, на которой я сидела, после чего беспощадно выдернула из него зарядное устройство. Быстро шевеля пальцами, я зашла в папку с фотографиями и нашла фото Олдриджа. Эту единственную имеющуюся у меня его фотографию, я сделала в Оттаве, в Шато-Лорье, когда отправляла Тэмми фотоотчет о нашей поездке. Тогда мы еще не знали, что у Мартина нет больше шансов. Фото, сделанное за несколько часов до того, как нам ржавым ножом боли вспороли сердца.

– Крутой, – одобрил Дэвид, глядя на изображение Роланда.

– Да? – поинтересовалась я, приблизив лицо Олдриджа специально для себя, чтобы рассмотреть знакомые черты, но буквально встретившись с изображением Роланда Олдриджа взглядом, резко выключила телефон, от острого клочка боли, внезапно вспоровшего мою грудную клетку.

– Это твой парень? Знакомое лицо…

– Нет, это мой начальник, – тяжело выдохнула я, сделав очередную затяжку. – Бывший…

– Он случайно не основатель ИТ-компании “Freedom”?

– Именно.

– Знаменитая личность в Англии… Миллионер, – констатировал Дэвид. – Значит, просто начальник и ничего большего?

– Сложно в это поверить, на фоне того, что он подарил мне айфон и кусок луны, правда? Но, поверь мне – он просто начальник и между нами даже искры нет. Вернее, не было…

– Значит, тебе хреново не из-за этого человека?

– Отчасти, – выдохнула клубок пьянящего дыма я. – От части его и части меня. От потери этой части. Видишь это? – помотала я перед глазами Дэвида брелком, с кристаллами Swarovski, украшающим мой телефон.

– Дорогая вещичка.

– Намного дороже, чем ты можешь себе представить… По крайней для меня… Обычно ведь от травки хотят смеяться, да? Так почему же мне так хочется плакать?

– Потому, что внутри тебя пусто, – твердо ответил Дэвид, заставив меня нахмурить брови.

– Эту безделушку… Её подарил мне… Мне подарил этот брелок… Один мальчик. Брат моего начальника. Я была его… Няней. Знаешь, он был ужасным подопечным, – попыталась ухмыльнуться я, но вдруг поняла, что к моим глазам подступают слёзы. – Он издевался надо мной: забрасывал лего в камин, разливал чистящие средства в ванной, подкладывал кнопки на стул и смеялся, когда мне было больно… Должно быть он сейчас сильно смеется… Потому что из-за… – я хотела сказать “него”, но осеклась, так как знала, что он здесь не при чем. – Из-за этой долбанной… Мне хреновее некуда, в общем. У него диагностировали эту проклятую аневризму… – я вдруг замолчала, продолжив лишь спустя несколько секунд. – Знаешь, я рассматривала все варианты, кроме того, что это может произойти во сне. Потому что это слишком гуманно, по отношению… Ко всем… В конце концов его аневризма – это закон подлости, а закон подлости никогда не упустит шанса поиздеваться над своей жертвой… Я была права, но лучше бы я ошибалась. Это произошло не во сне… Он… У меня на руках, – я уже во всю хлюпала, растирая слёзы по шершавым щекам и вдыхая горький дым самокрутки, с болью осознавая, что не могу вслух произнести имя своего подопечного. – Он до последнего не знал о приближающемся конце, а мы знали. Это я настояла на том, что мы должны отвезти его в Диснейленд, а в день выезда он… Его не стало, – я слишком глубоко всхлипнула, после чего затянулась в последний раз и выбросила остаток косяка на песок. – Знаешь, а ведь я раньше не умела плавать лишь из-за того, что в детстве чуть не утонула в пруду с утками. Это он научил плавать меня в мои двадцать два… А я со своим Диснейлендом… – я снова замолчала и снова спустя несколько секунд продолжила. – Он научил меня плавать, а я научила его мечтать без шанса на исполнение мечты – неравноценный обмен, не находишь?

– Это произошло недавно, да? – тяжело выдохнул Дэвид.

– Четыре с половиной месяца назад… Я… Мне кажется, будто я пересекла невидимую черту невозврата к себе и уже никогда не смогу вернуться… Самое хреновое – это однажды потерять самую сильную надежду в своей жизни. После подобной утраты ты словно забываешь значение слова “надежда” и превращаешься в застывший кусок пустоты. Говорят, что только не надеющийся ни на что человек, никогда не разочаровывается. Вот только никто не уточняет, что не умеющий разочаровываться, также не умеет искренне удивляться – ведь он вообще ничего не ждет, а когда что-то получает, ему наплевать, ведь он не хотел ничего получать. Я больше ничего не жду…

Неожиданно Дэвид похлопал меня по плечу, и я криво ухмыльнулась ему, после чего забрала у него из рук радиоприемник, скрутила зарядное устройство и отправилась в сторону палатки.

Сэм попыталась выйти со мной на диалог, но я всё еще была под легким кайфом и, не желая палиться, свела на нет её всяческие попытки поговорить со мной, уже спустя пять минут притворившись спящей. Однако заснуть этой ночью мне удалось не скоро. Я судорожно сжимала в руках свой телефон, словно касаясь теплых воспоминаний, сотканных из солнечных лучей, и иногда по моей левой щеке скатывалась горячая слеза. Было невыносимо больно, ведь я ВПЕРВЫЕ после случившегося РАССКАЗАЛА кому-то о кровоточащей ране у себя в душе.

Мне в очередной раз захотелось закрыть глаза и никогда больше не просыпаться, но это было выше моих возможностей.

Следующее утро стало первым пасмурным утром за всё наше пребывание на пляже. Море шумело под натянутыми, словно на барабан, облаками, но дождя не предвещалось.

После вчерашней травки меня хорошенько подташнивало, и так как у нас не было ни единого средства от банальной тошноты (да что там говорить, у нас была всего пара таблеток от диареи и сверток старого лейкопластыря – вся наша аптечка), я с надеждой отправилась к помахавшему мне рукой Дэвиду. Было достаточно прохладно, поэтому вместо купальника я надела старые, потертые джинсы, перевязанные льняным канатом, и прежде любимую мной футболку, которая от ветра колыхалась на мне, словно на палке.

– Идешь продавать спички? – усмехнулся Дэвид.

– Если бы они у меня были! И это не ирония – мы вчера истратили последние, так что теперь будем поджигать костер при помощи зажигалки, которой хватит максимум на неделю.

– Честное слово, не туристы, а бомжи.

– Просто мы не оцениваем комфорт, как приоритет. Хотя, будь у нас огромные средства, вряд ли бы мы отказались от автодома и гриля.

– На самом деле я тоже нищий.

– Да ну?

– Я продал дом в Уэльсе, чтобы приобрести эту красавицу.

После инцидента с косячком мы с Дэвидом стали много общаться. Я узнала о том, что он был поздним ребенком и свою мать почти не помнит. Его отец скончался на семидесятом году жизни от инсульта, двенадцать лет назад, а старший брат Томас (он был старше Дэвида на девять лет), так и не женившись, и не оставив детей, умер десять лет назад от передозировки кокаином. Отец Дэвида был ученым-химиком и после своей смерти оставил своим сыновьям право владения патентом на лекарственное средство, формулу которого он вывел за пять лет до своей кончины. Это было лекарство от гипертонии, продажа которого, по относительно низкой цене (что способствовало его популярности), была налажена во всем Евросоюзе. Из-за постоянного потока денег у Томаса появилась возможность покупать себе самый дорогой наркотик, но Дэвид только начинал догадываться о том, что с его старшим братом что-то происходит, как вдруг ему позвонили из морга и сообщили о смертельном передозе Томаса. Томас тогда жил в отцовском доме в Уэльсе, а Дэвид снимал квартиру в Лондоне, именно поэтому он не успел вовремя заметить внезапно появившуюся наркотическую зависимость брата. После смерти Томаса, когда Дэвид стал единственным правообладателем патента, он снизил цену на лекарственный препарат еще на тридцать процентов, в итоге сделав его самым доступным для гипертоников. Оказывается, Дэвид был офицером элитных войск специального назначения Великобритании, пока три года назад не уволился из них, чтобы продать отцовский дом и отправиться в путешествие на колесах. Он мог себе позволить не беспокоиться о финансировании своего путешествия, так как ежемесячно получал с патента не менее пяти тысяч долларов. Продав же дом и осуществив свою задумку, Дэвид жалел лишь об одном – что не сделал этого раньше.