Повернувшись боком, я раскинула руки и заметила, что из-под юбки сразу показался край чулка. Это было лишним, тактический эффект следовало строго дозировать.

Опять задрав подол и повернувшись к зеркалу лицом, я немного подтянула ослабившиеся пряжки и подняла чулки повыше. Походя отметив, что место, в котором сходятся ноги, смотрится тоже идеально; эти уродские черные трусики с кружевными вставками по бокам обтягивали мою интимную выпуклость так, будто я родилась сразу в них. Темная прокладка угадывалась под тканью, но не выступала по краям. Конечно, всерьез эти проститутские трусы не входили в обязательную программу, но они иногда показывались на свет и такой деталью не стоило пренебрегать.

Оправив чулки, я опустила юбку на место. Теперь я могла шагать туда и сюда, никто не видел ничего, кроме их черного блеска. Но стоило мне поднять руки повыше, как юбка тянулась вслед, и с определенного момента показывались сначала широкий край чулка – ослепительно черный в контрасте с ослепительно белой ляжкой – потом узкая резинка пояса и наконец уже сами трусы…

Да, ниже пояса я даже сама себе казалась символом совершенства.

Верхней частью природа меня тоже в общем не обделила – но сейчас я обходилась без демонстрации этих мест и со своим темным свитером не предпринимала ничего. Напротив, контраст по-летнему оголенных ног с теплым зимним верхом придавал моему облику какую-то утонченную привлекательность.

Еще раз полюбовавшись собой, я пошла обратно к своим однокашникам, которые, должно быть, уже начали собираться перед лекцией, чтобы занять места получше.

Увидев на внутренней стороне двери строгую табличку с указанием и не забыв погасить в туалете свет: в такой ранний час вряд ли кто-то собирался сюда зайти.

* * *

В большой аудитории уже гудели холодные люминесцентные лампы.

Мои товарищи по несчастью тихо и сонно переругивались из-за мест.

– Максюта! – радостно приветствовал меня записной лодырь Беляев. – Явилась наконец!

– А куда я денусь с подводной лодки… – отмахнулась я и тут же крикнула: – Фин, ты домашку сделал?

– Как всегда, – флегматично ответил белобрысый отличник Финашин.

Который мог бы сам разделаться с математикой одной левой, но почему-то ленился выходить к доске.

– Много там получилось? – уточнила я.

– Хватит, я думаю… Иди сюда, покажу где переписывать…

Я прошла и села рядом с нашим отличником. Вытащила из сумки тетрадь по математике и раскрыла на последней чистой странице.

– Ты все задачи решил? – на всякий случай уточнила я, хотя это было лишним.

– Обижаешь, начальник, – скривился Финашин. – Все пять, как и надо было. Вот, смотри и списывай…

– Ты хоть нормально решения записал, или как всегда для себя?

– Нормально. Ты перепиши слово в слово, потом на доску тоже слово в слово… Не забыла, что такое производная?

– И не знала никогда вообще-то… Но он, наверное, и не спросит.

– Будем надеяться, – подтвердил Финашин.

– Слушай, а почему ты так дифференцируешь? – спросила я, взглянув на его аккуратные строчки. – Разве производная произведения не равна произведению производных?

– Ну ты даешь… Если бы было так, Земля бы вращалась вокруг Луны, а не наоборот… Да брось ты заморачиваться, Ивак все равно теорию не спросит.

– А тут что? – продолжала я, увидев задачу, где требовалось продифференцировать отношение двух функций. – Какой-то ужас вообще…

– Не думай ни о чем, пиши в тетрадь, потом перепишешь на доску… Здесь, кстати, два решения есть. Можно взять как произведение функции «эф» на функцию «же в минус первой» – будет в две строчки. А можно тупо применять формулу для производной частного – с радикалами там работы на полпары… Я оба варианта написал, сама выберешь.

– Выберу тот, который подлиннее, чтоб на дольше хватило, – сказала я.

В коридоре прозвенел звонок, сзывающий всех на лекцию.

– Ладно, я пока сдую тихонько, – сказала я. – А на практике…

– Ты только не забудь на доске повыше рисовать! – попросил записной бабник Парижский. – Чтобы… Ну сама понимаешь, что… Не ему же одному тобой любоваться…

– Понимаю, – улыбнулась я. – Постараюсь.

–…Доброе утро, – хорошо поставленным голосом сказал доцент Иванов, войдя в аудиторию и бросив свой истрепанный портфель на запорошенный мелом стол.

Мы звали его «Ивак», сократив в одно два слова «Иван-дурак», плотно ассоциирующиеся с фамилией.

– Итак, продолжаем знакомство с дифференциальным исчислением. Запишите тему сегодняшней лекции – анализ функции с помощью производных высшего порядка…

Положив тетрадку Финашина на колени, я делала вид, что записываю лекцию. А сама быстро и аккуратно перекатывала в свою тетрадь домашнюю работу.

На это ушла почти вся пара.

Перед практикой я поменяла место.

Доцент Иванов вошел, как всегда, через пять секунд после звонка и. усталый после лекции, тяжело плюхнулся за свой стол.

Аудитория притихла, ожидая: все ли пойдет по плану или нечто может на этот раз сбиться.

– Итак… Сейчас кто-нибудь из вас покажет мне домашнее задание…

Никто не двинулся. Все смотрели на меня.

– Максюта! – свистящим шепотом подсказал Парижский. – Ты там не забыла своих обязанностей?

– Вызываю огонь на себя… – таким же образом ответила я.

И заняла нужную позу. Отточенную и просчитанную, которую одобрил бы даже какой-нибудь A.S.C.-кинооператор…

Сидела я на самом краю, в правой половине аудитории, то есть в левой от доски. Выставив в проход левую ногу так, что мое классическое узкое колено сверкнуло, как антрацит, а икра – благодаря положению пятки, высоко поднятой моей чудовищной туфлей – сияла во всем совершенстве формы. Правую ногу я закинула на левую и чуть поддернула юбку – так, чтобы показалась не только вся моя гладкая ляжка и край чулка, но и непристойно натянувшаяся черная резинка, идущая от невидимого пояса.

И замерла так, ожидая.

Глаза Иванова прожигали мое колено, хотя он вертел головой, делая вид, будто высматривает кого-то другого среди рядов. Все знали, что так положено, но никому ничего не угрожает.

– Максимова! – проговорил наконец доцент, вздохнув облегченно. – Решили?

– Ну, Виктор Викторович… Как вам сказать… Кое-что решила, кое-что не до конца…

Я специально ломалась, чтобы действие не казалось слишком срежиссированным.

– Иди, иди, – добродушно подгонял Иванов. – У доски разберемся, что не решила, вместе доделаем…

Держа перед собой скопированную Финашинскую работу, я встала у доски и взяла мел.

– Только не пиши снизу, – добавил невозмутимый доцент. – Задачи длинные, начинай повыше, чтобы на все хватило места…

* * *

Все получилось совершенно неожиданно в самом начале семестра, когда у нас только началась математика.

Никто ее, разумеется, не понимал – кроме Финашина – а доцент Иванов, который читал лекции и вел практику, безжалостно зверствовал, особенно доканывая всех огромными домашними заданиями.

На лекции каждый делал вид, что пишет, и их можно было как-то вытерпеть. На практике же никто не мог усидеть спокойно, опасаясь, что его вызовут к доске показывать эту самую домашнюю работу, за которую никто даже не брался.

Осень начала семестра выпала на удивление теплой, все мы – то есть девчонки, вчерашние школьницы – ходили на лекции почти что в одних трусах – но, вероятно, из остальных полуголых сокурсниц я оказалась все-таки самой полуголой. Точнее, на самой полуголой. а самой привлекательной со стороны изощренного эротомана.

Поскольку вытащив меня – несмотря на все сопротивление – к доске и увидев мои ляжки, Иванов как-то сразу растаял и присмирел. И не торопил меня с решением, в результате чего я провела у доски, тычась без понятий по его подсказкам, почти всю пару.

Довольный доцент, сияющий как кот при виде сметаны, никого больше не мучил.