– Ты, слизкий сморчок и потомственный импотент, необъяснимой волей Всемогущего появившийся на свет! Смрадное пятно кошачьего помёта на священном гобелене вселенной и ржавый гвоздь в сапоге сущего! Да как ты смеешь угрожать мне, Гризонии, дочери и ученице великого Гофлареха?! Ты, недостойный пожирать кал его любимого крудла!

Робин мельком глянул на Беку – тот аж рот разинул, слушая такие речи обычно сдержанной и даже холодной Глендавейн (или как бишь она сказала – Гризонии?). Пройдоха молчал – видать, тоже растерялся. А Глендавейн-Гризония продолжала:

– Неужели ты хоть на миг мог допустить, что я тебя испугаюсь? Убирайся с моей дороги, шелудивый пёс, и считай, что тебе повезло – легко отделался!

Видно «шелудивый пёс» было много обидней для Глаза, чем «кошачий помёт» или даже «потомственный импотент», потому что после этих слов Глаз разразился хрипами, кашлем и каким-то булькающим сипением: закрой глаза, и увидишь человека, хватающегося за сердце и валящегося в обморок.

Глендавейн упёрла руки в бока и с превосходством посматривала на Робина: видал, дескать, как надо?! Бека в восторге показал большой палец – во!

Глаз несколько раз моргнул, выпучился – вот-вот лопнет! – и вдруг, совершенно неожиданно для всех, считавших, что всё обошлось, из зрачка вырвалась толстая струя ревущего фиолетового пламени и ударила точно в середину моста. Мост, расшатанный подземными толчками (теперь-то стало понятно, чьих это рук, то есть глаз, дело), сопротивлялся недолго, и камни медленно, как во сне, стали валиться в пропасть. Бека охнул и даже сделал шаг к бездне, но тут же испуганно остановился. Робин тупо смотрел на остатки древней кладки, торчащие по обе стороны разлома, как гнилые клыки. Перед глазами тут же возник грязный оборванец; губы графа сами собой зашевелились – «не ходи туда…». Зато Глендавейн отнюдь не поддалась упадническому настроению. Она дерзко показала Глазу фигу, да не простую: из большого пальца вырвался луч – не толще вязальной спицы – и хлестнул по облаку. Глаз немедленно окутался радужной плёнкой и плюнул в ответ своим фиолетовым огнём. Ревущее пламя пронеслось в локте от головы Робина и тот, позабыв о благородстве, мышью шмыгнул за первый попавшийся камень. Бека тоже притих неподалёку, укрывшись за самой крупной и безопасной глыбой. Отсюда, из укрытия, они наблюдали за битвой.

Посыпались молнии, запахло палёной шерстью, лопнул валун, за которым сидел Бека, вспыхнуло кривое деревце, прилепившееся на самом краю пропасти, а Глендавейн стояла всё так же твёрдо, подняв руку, и что-то кричала – за грохотом лопающихся камней и рёвом пламени слышно не было. Робину обидно и стыдновато было сидеть за камнями в то время, как женщина сражается с неведомой страшной силой, и он хотел было уже – будь что будет! – выскочить из укрытия с обнажённым клинком и встать рядом с Глендавейн, но тут всё кончилось. Облако вместе с Глазом сжалось в ослепительную белую точку и с негромким хлопком исчезло. С этим же хлопком останки моста, торчавшие по обе стороны пропасти, одновременно обрушились.

Всё. Ничто больше не напоминало о мосте, разве что дорога, упирающаяся в пустоту и начинающаяся тропинкой из ниоткуда с другой стороны.

Бека первым вышел из-за камня и торопливыми шагами подошёл к разгорячённой схваткой девушке. Та сидела прямо на плитах дороги. Лицо её было измождённым, посеревшим, только огромные глаза ещё сверкали лихорадочным азартом боя. Бека заботливо и быстро осмотрел девушку, повертев её туда-сюда, и облегчённо вздохнул. Робин тоже подошёл и остановился в нерешительности: после всего случившегося пора было бы попросить воительницу рассказать поподробнее о себе, о своих необычных способностях и знакомых. Вот только не знал граф, как подступиться, да ещё стыдился он своего негеройского поведения во время битвы.

Выручил Бека. Он пристально посмотрел на Глендавейн, на небо, потом на то место, где был мост, и сказал:

– Не кажется ли тебе, уважаемая Глендавейн, что нам пришла пора объясниться? А то ведь, знаешь, не очень-то приятно оказаться в гуще ваших семейных разборок и сгинуть незнамо за что, а?

– Бека прав, – подтвердил Робин. – Расскажи-ка ты нам, Глендавейн – или, может, Гризония? – что это было и чего ещё можно ждать от твоих… э-э-э… собеседников?

– Если это каждый день такое будет, – подхватил Бека, – то, может, нам лучше каждому пойти своей дорогой? Мы – себе, а ты – себе. Не из трусости говорю, – тут голос его слегка дрогнул, – а просто неохота голову зазря подставлять…

– Хорошо, – неожиданно легко согласилась Глендавейн, – давайте только отойдём немного, станем на ночёвку, а за ужином я всё расскажу.

И Робин, и Бека охотно согласились – очень уж неуютно было здесь, у Бездны. Опять поднялся ветер, воняло гарью и малиново светились ещё неостывшие борозды на оплавленных камнях. Как это было ни удивительно, все их лошади не получили даже царапины, только у одной из них, графской, начисто спалило гриву. Вот откуда шерстью воняло, догадался Робин, осматривая лысую холку без малейших следов ожога.

Они отъехали от места битвы примерно на тысячу шагов. Здесь у дороги была небольшая лужайка, а у скалы змеился узенький ручеёк. Разожгли костёр, быстро сварили хлёбово из вяленой рыбы с корешками, молча поели. Робин специально ничего не спрашивал у Глендавейн, не торопил. Та сходила к ручью, вымыла котелок, опять подсела к костру и, вздохнув, начала так:

– На самом деле я не Глендавейн.

– Это мы уже поняли, – махнул рукой Бека.

– Не перебивай, – подосадовал Робин. – Ну-ну, не Глендавейн, значит…

– Эх, спутники мои невольные, лучше бы вам и не знать всего этого!..

– Это ещё как посмотреть, кто тут чей спутник, – обиженно сказал Бека.

– Бека! Так мы до рассвета до сути не доберёмся!

– Всё, молчу, молчу!

– Давай, Глендавейн – или не Глендавейн – только покороче, в самом деле спать уже пора.

Девица помолчала и утомлённым бесцветным голосом начала опять:

– Зовут меня Гризония, я дочь могущественнейшего волшебника Гофлареха Ужасного. Ушла я из дома, потому что папа мой хочет достичь мирового господства… Нет-нет, само по себе это вполне нормально и приемлемо, только он, понимаете ли, маг старой формации и пользуется устаревшими методами – исключительно предметной магией и классическими заклинаниями, а современные достижения ни в грош не ставит. И это бы ничего, терпимо – но ведь он и меня заставлял заниматься такой ерундой! Ну кому, скажите, понравится тратить на добывание Сокровенного Пламени полдня, когда его можно зажечь всего лишь… Впрочем, это неинтересно.

Я предложила ему новейший способ – даже несколько! – достижения его цели. И все они давали очень быстрый и качественный результат – и результат почти предсказуемый! Смешно говорить, каких-то жалких пятьдесят – сто лет вместо обычных девятисот – полутора тысяч! Но отец упёрся: мол, новомодные штучки, не проверено, опасно и всё такое. Запретил даже разговаривать на эту тему. А тут еще этот идиот Арудон со своим сватовством…

– Это что ж за женишок такой? – на этот раз перебил уже Робин, удивлённо ощутивший в себе укол ревности. – Не его ли глазок мы имели счастье лицезреть?

– Его, его. Вбил себе в голову, что один из наших с ним двенадцати детей достигнет этого самого господства… Ну, то есть наверняка, с гарантией достигнет. Гороскоп, мол, он составил, так там про всё это прописано. Ведь Арудон, он всё больше по гадательной магии: гороскопы там, предсказания судьбы по плевкам, гадание по линиям жизни… Ну, и ещё кой-чего по мелочам.

Робин вспомнил, как валился в пропасть мост, простоявший до этого много сотен, а то и тысяч лет, и поёжился: ничего себе «мелочи»!

– И главное, придурок, не знал, какой по счёту ребёнок станет властелином мира, предсказатель хренов! Это что ж, мне двенадцать детей ради этого рожать? Да и морда у этого Арудона Умного как… как… – Гризония показала пальцем – как вот этот котелок. До того, как я его вымыла.

– Погоди, не пойму: то он у тебя придурок, то умный? – это опять не выдержал Бека.