- Олег, а тебе когда-нибудь парни нравились? - Самое главное вовремя спросить.

- Мне девушки нравились.

- А парни прям никогда? И секса с ними никогда не было?

- Первый секс с мужчиной у меня был с тобой.

И, надеюсь, у меня это не войдет в привычку.

- А тебе кого-то хочется? Ну, кроме меня?

Да мне и тебя-то не хочется. Точнее, совершенно не хочется. Только кому это интересно?

- Никого, меня мужчины не интересуют.

Обиженно сжимает губы. Интересно, он на полном серьезе думал, что впутав меня в эти уродливые отношения, он разбудит во мне страсть к людям своего пола? Не может же он быть таким идиотом.

А если серьёзно, трахнул бы я какого-нибудь парня, появись у меня такая возможность? В голове опять возникает орлиный профиль коммерческого директора. Но этот не даст. И, наверно, слава богу.

Вадим Арнольдович после инцидента с обмороком цепляться ко мне перестал. Опять делает вид, что мы не знакомы, хотя глазами так и стреляет, если я рядом оказываюсь. Не знаю, чего ему не хватает. Может, тоже на Бали хочет?

***

Ночами в последние дни снится один и тот же кошмар. Будто я веду машину по трассе, на огромной скорости, и в какой-то момент перед глазами расплывается чернота. Я из последних сил включаю аварийку, жму на тормоз и скатываюсь на обочину. Когда машина ещё едет и под колёсами шумит гравий, я окончательно теряю сознание и не могу пошевелиться.

Сереженька теперь занят мыслями о предстоящей поездке на Бали, я отвлекаюсь от него работой, а Вадим Арнольдович неожиданно начинает проявлять ко мне интерес. Ну, во-первых, у него в кабинете постоянно что-то ломается. Только я не верю, что он настолько криворукий, чтобы по три раза выдергивать одну и ту же розетку. Но каждый раз, когда я её чиню, он задаёт вопросы, на которые приходится волей-неволей отвечать. Сначала это были вопросы про родителей, потом - про ориентацию. А сегодня Вадим Арнольдович превзошёл сам себя. Поинтересовался, сколько мне надо денег, чтобы я перестал спать с Сереженькой. Сложный вопрос, учитывая, что деньги надо будет заплатить Сереженьке, а не мне.

- Миллионов сорок. - Цифру беру с потолка.

- А что так много?

- Не вижу смысла менять шило на мыло.

Вадим Арнольдович подымается, обходит меня и, оперевшись о стену, внимательно меня разглядывает.

- Ты врешь. Что-то тут не то…

- Все то. - Отвлекаюсь от розетки. - Зачем вы каждый раз подымаете эту тему? Вы что, в своей жизни геев не видели?

- Видел. Но они были немного другие.

- Какие, другие? У них росли рога и хвост? - Я уже не работаю. Держа в руке отвертку, смотрю на него, не отрываясь. Он усмехается, пожимает плечами.

- Нет, у них у всех лицо такое. Как сладкое, что ли.

- Есть те, у кого и не сладкое, обычное. Лицо как лицо. - Снова возвращаюсь к работе, уже не обращая внимания на стоящего над душой Вадима Арнольдовича.

- Ты не похож на гея.

Меня это начинает уже выводить из себя. Что ж ты ко мне придолбался?

- Похож, не похож… Давайте только договоримся. Если вы опять захотите поговорить по душам, вы просто подходите ко мне и говорите. А не ломаете розетку!

Попал я в яблочко. Вадим Арнольдович хмурится и возвращается на своё место. Заканчиваю я работу в тишине.

***

В чем проявляется любовь? Конечно же в поступках. Для меня это было и есть. Основа основ. И когда Сереженька говорит, что любит меня, мне становится смешно. Как можно перепутать любовь и инстинкт собственничества? Он ведь даже за человека меня не считает, я для него игрушка, живая и красивая. А любит Сереженька не меня, любит он вкусно поесть, сладко потрахаться и стабильность.

С каждым днём солнце светит ярче, становится теплее, а я, даже несмотря на свой приобретённый дальтонизм, вижу, что тени становятся какого-то другого цвета. Это раздражает, тревожит. Весна - тяжелое время.

В голове раз за разом воскресают воспоминания. Причём такие детали, которых и в жизни-то не вспомнишь. Зачем они?

А ещё меня мучают мысли о Валере. Преступления наказываются каторгой. Моя, кажется, бессрочна. Но совесть меня не мучит. Да и вообще я никогда толком и не вспоминал тот день, выбросил его из памяти, как только это стало возможно. А сейчас… Вместе с набухшими почками, вместе с тёплым ласковым солнцем воскресают призраки тех забытых, замурованных на дне души кошмаров.

В моих воспоминаниях кровь ещё красная. Хотя, я уже начинаю сомневаться, что правильно интерпретирую этот цвет.

Интересно, а маму мучают кошмары? Мы никогда не говорили о том дне, будто и не было. Наше преступление за ее глупость.

Вадим Арнольдович тоже подвержен влиянию весны. Глаза горят, движения резкие, дерганые, но порой - замирает, когда думает, что никто не видит. По-прежнему идеально одетый, чистый, в дорогой выглаженной рубашке. Я попытался накопать на него что-нибудь. Но ничего интересного не нашёл. Был женат, развёлся, есть сын, любит дорогие машины, горные лыжи и достаточно тщеславен. Гордец, но это и так видно. Имеет научную степень, хотя, возможно, купил. Кстати, выглядит он моложе своих лет - наверняка посещает спортзал и косметолога, почти не пьёт.

Вадим Арнольдович игнорировал меня недели две, а потом явился ко мне в кабинет и, вжав голову в плечи, закрыл дверь на замок. Меня это удивило. Я поднялся ему навстречу, даже хотел пошутить, чувствуя, что директор странно напряжен. Но не успел и слова сказать, когда он вытащил из внутреннего кармана пиджака коробочку.

Мне стало неприятно жарко. Я стоял, глядя в сторону, судорожно соображая, как выкручиваться. Зачем явился Вадим Арнольдович, мне было понятно слишком хорошо. Весна, она такая.

- Это тебе.

- Что это и зачем?

Не шевелюсь, он нервничает, затем впихивает мне в руки коробочку.

- Посмотри, тебе должно понравиться.

Любопытство берет верх. Я понимаю, что внутри что-то дорогое, интересно, на сколько он меня оценивает?

- Часы?

Смешно. Швейцарские часы. Зачем они мне? Усмехаюсь, Вадим Арнольдович темнеет.

- Они стоят… Дорого.

Откладываю коробочку в сторону, киваю.

- И?

Стоит, тяжело дышит. Стыдно. Нам обоим. Ему - за то, что к мужику с подарками лезет, мне… За то что пытается меня купить. Когда покупать не надо.

- Ты знаешь.

- Зачем вам это? - Я балансирую на грани. Что же делать? Выгнать его? Или… Хочется впиться в его губы, облапать везде, чтоб, сука, знал куда лезет… В голове шум.

- Хочу.

В голове проносится мысль, что Вадим Арнольдович, несмотря на брутальность - потенциальный пассив. Вот только сам-то он понимает это? Притягиваю его к себе, аккуратно касаюсь губами его губ, чувствуя, что сейчас я выпущу джина из бутылки. И это происходит. Почувствовав себя свободнее, он наваливается на меня и, тяжело дыша, начинает яростно лобызать мне губы, целовать лицо и шею, а мне отчего-то это нравится, его напор. Его ласки не похожи на вальяжное пыхтение Сереженьки, он страстный, и его злость даёт огонь. Вадим Арнольдович прижимается ко мне, я чувствую твердость в его брюках, но он ничего не предпринимает.

- Как трахаться будем? - Произношу, касаясь пальцами его подбородка. И это кажется странным. Я всегда думал, что Вадим Арнольдович сама недоступность. Ан нет. От моего вопроса он еле заметно вздрагивает, неопределенно пожимает плечами. - Я актив, если что.

- Актив? - Бледнеет, отступая назад. Мне смешно, но я изображаю полнейшую серьёзность.