Сереженька призывно на меня смотрит. Интересно, его самого не обижает, что кроме как опрокинув пару стаканов, на него залезть вообще нереально?

Смазка, презервативы, все уже на тумбочке. Но просто секса он не хочет, подавай ему ласки. Могу только за одно сказать большое человеческое спасибо: он не заставляет меня отсасывать. Зато с удовольствием это делает сам. А ещё он любитель целоваться, слюняво, с языком. Сегодня у него желание развлечься по полной программе. Он укладывает меня на спину и начинает ласкать мне член. Надо отдать должное, делает он это умело, с душой, как пылесос практически. И если в этот момент закрыть глаза, то вполне себе получаешь удовольствие.

У Сереженьки культ члена. Для него это не просто орган, а предмет поклонения. И его любовь к минету - это не стремление сделать мне приятно. Это желание прикоснуться к святыне, удовлетворить собственную пылающую страсть. Иногда мне кажется, что он последователь какой-то малоизвестной религии, где на божничке стоит фаллос. Он сам может кончить, работая ртом. От переизбытка чувств, если можно так выразиться. Но не в этот раз. Покопошившись у меня внизу, жирное рыхлое тело вновь пролезло целоваться. А значит, теперь моя очередь действовать.

Перевернув Сереженьку на живот, чуть приподняв, я щедро смазываю его задницу смазкой. Он подаётся задом ко мне, его небольшой член стоит, он возбуждён.

- У тебя такие руки, я с ума схожу от твоих рук. - Шепчет мне. Пятисотый раз одно и то же. Сереженька считает моё тело идеальным, и я не всегда понимаю, это так его любовь ко мне проявляется, или он восхищён моим телом, и потому воспылал страстью к его обладателю? - Давай, трахни меня, ну же…

И я трахаю. Прикрыв глаза, теребя в такт его член. После Сереженьки, думаю, я вполне мог бы работать в борделе или эскорте: мало какое тело вселяет в меня такую ненависть, как его. И дело даже не в том, что оно отвратительно. Я ненавижу своего любовника, и, думаю, это как раз тот случай, когда он был бы отвратителен даже в образе Аполлона.

После секса я иду в ванну, а оттуда - на кухню. Буду пить, до свинячьего визга, и пусть Сереженька бухтит все что угодно: я в домике, на дне бутылки.

Иногда я хочу позвонить матери. Пожаловаться на свою никчемную жизнь. И, конечно же, не звоню. Я принёс себя ей в жертву, но меньше всего я хочу, чтобы она об этом узнала. Потому что она вряд ли согласилась бы на такое. Хотя, что я себя обманываю? Согласилась, да еще как. Свинтила, роняя тапки. Но услышать это от нее, это выше моих сил.

========== 4. ==========

С утра в здании все сонные. Я иду в свою каморку, заботливо выделенную Сереженькой специально для меня и гордо названную кабинетом. Это почти нежилое помещение в подвале: маленькое окно под самым потолком, и оно почти не даёт света. Комната маленькая, возле стены стол и стул, сбоку шкаф с инструментами, проводами и кучей неведомой фигни, но такой нужной: какие-то розетки, выключатели, ручки от двери, лампы, колесики от кресел и прочее. На моем столе телефон, кипа бумаг и стакан с канцтоварами. Я редко здесь бываю, только когда совсем нет работы, а такое случается нечасто.

Одна из полок шкафа отведена под электрический чайник и чашки. Тут же, в углу, всегда прячу бутылку с коньком - на всякий случай, за банкой с кофе и пачкой печенья. По-прежнему хочется спать и, чтобы хоть немного проснуться, я делаю кофе. Звонит рабочий телефон. Беру трубку. Голос мужской и будто бы знакомый, только я не могу вспомнить, чей.

- Доброе утро, Олег?

Автоматически смотрю на часы. Время восемь пятьдесят восемь. Это кому ж неймется?

- Доброе, это я. Чем могу помочь?

- У меня выскочила розетка.

- Поздравляю. Номер кабинета.

- А я что, должен его помнить?!

- А, так это вы, Вадим Арнольдович? Так сразу б и сказали.

На другом конце провода сдавленный вздох. Бесится, что я его истеричкой выставил.

- Когда вы придёте?

- Пять минут. Вставить розетку недолго.

Вадим Арнольдович сидит за столом, помешивает ложечкой кофе. Не торопится, пьет. Не то что я. На моё появление даже не поднимается, только кивает куда-то в угол.

- Я надеюсь, вы умеете делать розетки?

- Делают розетки на заводе, а я их устанавливаю.

- Хреново вы устанавливаете, раз она выпала. Так что делайте.

- Если кто-то умеет их ломать, значит, кто-то должен уметь и делать.

Подхожу к тому месту, куда кивал мой собеседник. Ешкин кот! Он что, специально её с мясом выдрал? Даже провода наружу. Осмотрев розетку, решаю, что лучше будет её обесточить, дабы случайно не поджариться.

- Я сейчас отключу все розетки в вашем кабинете.

- Мне надо работать! - Рявкает, затем откидывается на спинку кресла и скрещивает на груди руки. В его взгляде ледяное презрение, даже ненависть.

Кофе тебе надо пить, а не работать.

- Это ненадолго. Иначе розетку не починить.

- Ты просто не умеешь работать.

- Могу вызвать Антона, он электрик. - Стараюсь говорить спокойно, даже тихо. Мне нравится, как возмущён Вадим Арнольдович, как он темнеет от негодования.

- А на какого хрена ты тогда здесь? Делай так!

Заявки принимать я здесь, я как бы инженер, а не электрик.

- Вы меня убить хотите, что ли? - Усмехаюсь. Ругаться не хочется, а если и долбанет - переживу. Побыстрее сделать бы да уйти, не смотреть на его недовольную рожу.

- Да мне вообще на тебя плевать. Мне надо работать.

Отворачивается к компьютеру, весь такий чистенький, в белой выглаженной рубашке, дорогом пошитом на заказ костюме. Каждая деталь будто говорит: я идеальный, я правильный, я… стерильный.

А я опускаюсь на колени и начинаю копошиться в розетке. Судя по характеру повреждений, её выдрали нарочно таким варварским способом. И я даже догадываюсь, зачем. Чтобы проверить меня на профпригодность. Идиот. Я работаю аккуратно, стараясь не касаться оголенных концов пальцами, но в какой-то момент наступает осечка. Резкая боль вспышкой заставляет одернуть руку. К своему позору, я болезненно вскрикиваю. А Вадим Арнольдович, кажется, только этого и ждал, за спиной я слышу громкий смешок. Оборачиваюсь.

- Хреновый из тебя специалист. - На лице улыбка. Что ж ты за чудовище-то такое?

Опускаю глаза. Что ему сказать? Он нарывается. На что нарывается? Или просто садист?

- Я так понимаю, чтобы купить акции нашего предприятия иметь деньги недостаточно. Нужно ещё быть и мудаком. - Рука ещё болит, но я надеваю на лицо улыбку. Вадим Арнольдович тоже не перестаёт скалиться. Вот только его зрачки совсем узкие.

- Твой любовник тоже акционер.

- Вот видите, я знаю о чем говорю.

Лишку спизданул как-то.

- И что ж ты тогда с ним спишь?

- За деньги, разумеется.

Вадим Арнольдович кивает, затем отворачивается к потухшему компьютеру. Вид у него глубоко оскорбленный. Бедненький, все ж тебя обижают.

- Работай. Или что, ручка болит? Привык другим местом работать?

- Вадим Арнольдович, - подымаюсь, отряхивая колени, - вас так заботит моя богатая сексуальная жизнь, что я уже начинаю переживать. Уж не завидуете ли вы?

- Что?!

Зря я это сказал. Забыв про белую рубашку, про идеальный костюм и надменное выражение лица, мой собеседник вскакивает с места и с кулаками на меня кидается. Он в таком бешенстве, что мне на мгновение становится страшно. Правая рука болит, но левая-то работает. Я уворачиваюсь от удара, хватаю его за шиворот и прикладываю к стене лицом. Слышится хрип.