И жизнь похожа на вокзал,

И день встречаешь, как разлуку,

И вечных истин череда

Проходит – мы не замечаем! –

И чувства горького стыда

В своей груди не ощущаем,

И ночь бессонницей не жжёт,

И день раздумьем не тревожит,

И знаем мы наперечёт

Всё то, что с нами сбыться может…

Скажи мне, кто виновен в том,

Что мы полны до самой смерти

И робости перед мольбертом,

И боязни перед листом?

И гибнут звуки и слова,

Мелькая радужными снами,

И редко скорбная глава

Дерзнёт возвыситься над нами!

* * * * * * *

Я однажды добрался до края света,

Где ж/д магистраль тупиком кончалась.

Было море. Жара. Задыхалось лето.

Тишина – и ни радости, ни печали.

И уехать – только обратно можно.

Я в пространство сказал, обратясь к кому-то:

– Я безмерно устал в суете дорожной…

Можно, я здесь немного, чуть-чуть, побуду?

Ветер в уши звенел заунывной нотой.

И плескала волна подо мной о сваи.

И сказал мне в ответ неизвестный кто-то:

– Ты уедешь потом… Так всегда бывает.

Я просил: расскажи мне о самом важном!

Может, в жизни такое мне очень нужно!

Лишь платан шелестел мне листвой бумажной,

Лишь блестела вода полосой жемчужной.

Сколько раз я пытался – подумать только! –

Зацепить ну хоть чем-то его в разговоре!

Но молчал собеседник с улыбкой горькой.

Бессловесное солнце садилось в море.

Я уехал: а что же – дела, заботы.

Что в молчанку играть! И пошла рутина.

Ведь равно и для всех пролетают годы –

На краю ли света или в середине.

Я сейчас почти у развязки жизни –

Путь отсюда назад только память знает.

Здесь покой. Только сердце, бывает, стиснет –

Словно я всё ещё где-то там, у края…

* * * * * * *

Упала ночь, как палача топор: безжалостно, неотвратимо, жутко. Был правый суд, был скорый приговор холодного и трезвого рассудка. Резина времени натянута впредел. Пора платить по векселям и спискам. Что мне сказать? Что я всё время пел – до кашля, до рыдания, до визга? Кто станет слушать слабого певца! Мне не нужна внимательная жалость. Ведь если честным быть – то до конца: я больше слушал. Петь не удавалось.

Уснули боги. Пуст великий храм. Моя свеча чадит, метая блики; из позолоты древних чёрных рам глядят портреты мёртвых и великих.

Как одиночества тяжёл и вкрадчив шаг! Как ты строга, судьба, в своём терпеньи! Как исподволь охватывает страх ничтожества усилий – и забвенья! И исчезает эхо без следа шагов несмелых – бережно и скупо; и чёрная-пречёрная звезда в расколотый заглядывает купол.

Какая тьма! Какой глухой покой! Ни крик, ни свет не потревожит ночи; и я плачу безумьем и тоской за тяжесть никому не нужных строчек…

* * * * * * *

Оранжевое

Цвет оранжевый – символ счастья: Новый год, апельсины, детство. Эта девочка. На запястье – тот браслет. И азы кокетства.

Цвет оранжевый – символ жизни: солнце, море… В бокале «Фанта». Над горой облака повисли. Эта женщина так пикантна!

Цвет оранжевый… Так контрастно с чернотою под траур ленты. Эта бабушка вне пространства. Завершение хэппиэнда.

* * * * * * *

Поэт

Он был умён и знал об этом. И мог бы быть учёным, но – так получилось – стал поэтом. Ведь это, в общем, всё равно: чтобы слова поставить верно, чтоб тронуть ими холод душ (увы, тенденция модерна!), уменье надо. И к тому ж хотя бы искорку таланта. Но тут его уважил Бог, и пару-тройку фолиантов он напечатать всё же смог. Причём писал весьма недурно. Но век у нас теперь таков, что быть достаточно культурным – не привлекает дураков. Писать же массе на потребу претило. Гордость – что ж ещё! Но как же быть с насущным хлебом? Вот-вот. Такой вот хозрасчёт.

Он стал обычным инженером. И в этом даже преуспел: на общем фоне, в меру сером, сиял, как светленький пробел, хотя и без особых взлётов. Не в том свой видя капитал, он запах книжных переплётов всем чертежам предпочитал. Так повелось, что днём работа, а ночью – рифмы и стихи. Судьба таланта-идиота: средь повседневной чепухи пытаться выловить такое, что отражает ход времён. Как результат – судьба изгоя. Он был не понят, обвинён в занудстве, мелочном спектакле, заумности… Ну, и тэ пэ. Знакомо это всё, не так ли? Давно известно, что толпе – лишь хлеб, да зрелищ с чудесами… Ну, с хлебом нынче благодать, а зрелищ качеству вы сами сумеете оценку дать.

Поэт, однако, был упорен, и всё писал, писал, писал… И вот с судьбой в жестоком споре забрезжил сумрачно финал: он кончил мощную поэму, в которой весело и зло клеймил продажную богему, писательское ремесло, всю бездуховность, безразличье, упадок нравов нищих душ, бесстыдство жалкое девичье и телевизорных кликуш того позора смакованье… Короче, текст был не формат, ведь даже слово «покаянье» у нас всё реже говорят.

Поэму он нещадно правил, и доводил, и шлифовал, писал от сердца, не лукавил, гранил, как ювелир кристалл. И – так бывает: вдруг – удача! Ведь, коли счастье суждено, то разрешается задача, и сразу чувствуешь: оно!

Дитя богов, любимец фарта, свершивший главный в жизни труд, он ночью умер от инфаркта – как все когда-нибудь умрут. Сестра-наследница, сквозь траур вступить в наследство поспешив, была чужда порывам аур, метаньям творческой души. Она была не то, что дура – ей просто было наплевать.

Она сдала в макулатуру и книги, и его тетрадь.

* * * * * * *

Крым

Небо молочно-синее.

Солнце слепит глаза.

Волнам зеленые спины

Ветер облизал.

Бело-синяя раковина. 

Глянцевый краб.

В белых волнах качается

Белая чайка беспечно.

Тише! Слушай молчание.

Оно бесконечно.

Горечь полынная травная. 

Ветер так слаб.

День умирает.

Струятся века за веками.

Смуглая тень выползает

На жаркие плиты камня.

Дымка на небе матовом. 

Недвижность горных громад.

Слово упавшей монетой

Тихо звенит по камням.

Горько-соленое лето.

Слушай меня.

Кровь зерен гранатовых. 

Виноград.

Ночами зарницы пылают вдали.

Ночами под ветром поют ковыли,

И требует влаги у неба ковыль,

Но ветер приносит горячую пыль.

И чудятся запахи горьких дымов,

И слышатся звуки летящих подков…

Когда это было? В котором году?

И все повторяется, словно в бреду.

Все ближе и ближе в ночной тишине

Летит белый всадник на бледном коне,

И кажется – рядом стоит, у спины,

Предчувствие близкой гражданской войны.

Прильни, если можешь, и бережно пей

Дыхание жарких херсонских степей.

Горячие рельсы гудят на ветру…

Я скоро уеду. Я скоро умру.

Лето с одуванчиками!

Желтыми бубенчиками!

Листиками-пальчиками!

Ротиками-венчиками!

Сорванными прутиками!

Серыми кузнечиками!

Клевером и лютиками!

Мошками и птенчиками!

Тучами и грозами!

Солнцем цвета пламени!

Белыми и розовыми

У лица цветами!..

А за тысячи миль – тайга.

А за тысячи лет – снега.

Как же все-таки труден путь!

Ты прошел – не забудь.

Помнишь дым сигарет – их нет.

Помнишь, рядом была – ушла.

Ты явился на свет – привет!

Вот такие дела.

Поезд мчится вперед – вот год.

Пожелтела трава – вот два.