Говоря, женщина подходила к нему. Григорий обернулся, и она стояла рядом, вплотную к нему, как тогда, в переулке. Он вдохнул – и почувствовал ее запах.

Когда зазубренный кинжал впервые коснулся его носа, когда на ране запеклись кровь и разорванные хрящи, Григорий думал, что больше никогда не сможет чувствовать запахи. Потом он обнаружил, что может, если запах достаточно силен, как ее. В нем смешивалась сладость – корица, гвоздика. Но было и что-то еще – сандал, осознал Григорий в нахлынувших воспоминаниях. Он не чувствовал этого запаха со своего последнего дня в Константинополе, дня, когда он отправился на свою первую войну… и попрощался с Софией. Тот же запах, исходящий от этой женщины, душистый, пряный, напомнил ему обо всем, что он потерял. Ее глаза казались темными омутами, и Григорий подумал – нет ничего лучше, чем нырнуть в них, заплыть в глубину и никогда не подниматься к воздуху.

– Как тебя зовут?

– Лейла, – ответила она. – А как называют тебя?

Он замешкался. Повсюду его знали как Зорана. Еще одна маска. Однако здесь, сейчас, с ней, ему хотелось открыть правду о себе. По какой-то причине, впервые за шесть лет, захотелось, чтобы кто-то увидел его без маски.

– Меня зовут Григорий, – негромко ответил он и стянул ткань, закрывавшую его лицо.

Даже в тенях у двери света было достаточно. Он ждал обычной реакции, как у тех немногих, что видели его прежде, – лекарей, шлюх, наемников. Сначала потрясение, потом – в зависимости от смотрящего – жалость, завороженность, насмешка. С двумя последними он справлялся. Первого не мог выдержать.

Но вместо них Григорий увидел другое. То, чего не видел ни разу за эти шесть лет.

Желание.

– Что ж, – произнесла она, придвигаясь ближе, теперь их одежды касались друг друга. – Мне приходилось видеть деревянные, но никогда… это слоновая кость?

– Да. – Григорий коснулся рукой кончика накладного носа. – Резчик был скульптором из Фессалоники. Он сделал мне три, поскольку кость желтеет. Скоро мне придется заменить этот.

– И он держится на… – Она заглянула сбоку и увидела двойные кожаные ремешки, сверху и снизу, которые обхватывали голову над ушами. – На вид тугие. Ты его когда-нибудь снимаешь?

– Когда я здесь один. Когда сплю. Иногда в бою, если не надеваю шлем.

– Воин?.. Ну конечно, я и так это знала.

Лейла взяла его руку, поднесла к губам, поцеловала. Ее взгляд не отрывался от него.

– Сними его, – сказала она.

Григорий вздрогнул от ее прикосновения, от ее приказа. Для него это была маска под маской. Последнее укрытие. Никто не заглядывал под него.

Он ничего не сказал. Наклонил голову, потянулся к застежкам на ремешках, отщелкнул их, засунул слоновую кость в карман. Вновь встретил ее взгляд.

Ни потрясения. Ни отвращения. Ни жалости. Только возбуждение.

Она все еще держала его за руку. Теперь потянула и молча повела его к постели.

Лейла проснулась от солнечных лучей, полосовавших сквозь ставни лежащего рядом мужчину, его лицо пряталось в ее вытянутой руке. Она привстала, посмотреть… и улыбнулась. Не воспоминаниям об их близости, какой бы неистовой она ни была. Нет, дело в другом, впечатляющем намного сильнее.

Ибо часто ли человеку удается посмотреть на свою судьбу?

У нее снова было видение во время короткого сна. Мужчина, в плаще и капюшоне, ведет ее. Запертая дверь. «У тебя есть ключ?» – спрашивает она. Только тогда он оборачивается. Под капюшоном видна маска. «Здесь», – отвечает мужчина и снимает маску.

Маска падает, дверь открывается, она шагает вперед, за ним, опускается на колени, тянется – и наконец касается того, что искала. Искала с минуты, когда услышала о ней в постели другого мужчины – Исаака, ее прежнего любовника; Исаака Алхимика, чьи серые глаза горели таким желанием, какое у него никогда не вызывала Лейла. Жаждой заполучить наставление по алхимии, написанное великим Джабиром ибн-Хайяном, которого другие называли Гебером. С его собственными пометками на полях. С ответами на вопросы, которые искал каждый алхимик. Ответами на саму жизнь.

Книга была в монастыре, в городе, называемом Красным Яблоком. Она открыла бы Лейле тайны мира. И эти тайны можно будет продать кому-нибудь за сумму, которая освободит ее от всех мужчин. И этот, который сейчас шевелится рядом, добудет книгу для нее.

Она всегда просыпалась от этого сна мокрой от желания – вернее, разных желаний.

– Хейя, – тихо произнесла Лейла.

Григорий проснулся. Он спал? Небо стало намного ярче, а напротив света сидела она с затененным лицом. Он видел ее волосы, распущенные и струящиеся по обнаженным плечам. Видел одну грудь, силуэт на фоне решетчатых ставней.

Сейчас она склонилась к нему, груди легли на его плечо, мазнули по голому торсу, когда женщина поцеловала его. Она прижалась носом к его щеке… и тут он вспомнил. Он обнажился перед ней. Не одежда, такая ерунда его не заботила. Он снял маску.

Однако не успел Григорий вылезти из постели и найти свою защиту, женщина скользнула ниже, обвила его, натянула сброшенные покрывала.

– Я замерзла, – прошептала она. – Согрей меня.

И тогда он вспомнил, что с ней он не заботился о масках.

Они занимались любовью полусонно, нежно, без неистовства минувшей ночи. Сейчас он чувствовал каждую часть ее тела, тогда как ночью они мелькали перед его глазами, под руками, губами трепещущей дрожью восторга. Сейчас Григорий неторопливо изучал все. Ее груди, винно-красные соски, набухающие в ответ на касания его языка и зубов. Изгиб ее живота, его подъем и спуск, вплоть до чресел, затопляющих под его рукой бедра, будто поток – свои берега. Он впитывал ее, пробовал те самые запахи, которые чувствовал раньше, аромат специй – корицы и гвоздики. И другой запах, шедший следом, сандаловое дерево, но уже без прежних воспоминаний – прошлое уступало сладости настоящего. А тем временем она наслаждалась им, двигаясь то выше, то ниже, вверх и вниз, прослеживая собой его многочисленные шрамы, пробегая по его телу пальцами, языком, затвердевшим соском, исследуя его окрепшие места.

В конце их крики слились, но негромко, будто дневной свет сдерживал голоса, хотя нечего было сдерживать, ничего не осталось.

Несколько минут она лежала, опершись локтями ему на грудь, рассматривала его. Сейчас в ее взгляде был иной голод, тревожащий его. Несмотря на ее возражения, он умудрился расплестись с ней.

Позади его лачуги был дворик, окруженный стенами, но без крыши. Там Григорий держал воду и бадью, чтобы облегчаться. Этим он и занялся. Тело немного ныло, и он улыбался этой боли. Потом постоял, глядя в голубое небо, не замечая прохладного ветра – пока не услышал, что она зовет его. Григорий наполнил бутыль дождевой водой из бочки и вернулся в комнату.

К его разочарованию, она уже надела рубашку.

– Ты уходишь? – спросил он.

– Скоро. И здесь без тебя холодно.

– Ну, я уже вернулся. С водой, – сказал Григорий, поднимая бутыль.

Лейла собрала волосы, заколола их шпильками:

– А, от этого я не отказалась бы.

Он вымыл свой единственный кубок, выплеснув остатки вина в окно, налил туда дождевой воды и протянул ей со словами:

– Не вернуться ли нам в постель?

– Я бы с удовольствием, – ответила она, закалывая последнюю шпильку. – Но я должна идти.

– Должна? – спросил он.

– Прилив. Мой капитан клялся, что оставит меня на берегу, если я не вернусь в гавань к полудню.

– Капитан?

– С судна, на котором я приплыла. Я направляюсь в… другое место. Буря загнала нас в этот порт. Вчера вечером я искала таверну, когда эти мужчины… – Лейла пожала плечами.

– А.

Григорий подошел к своей разбросанной одежде, достал костяной нос и привычными движениями надел его.

– Тебе незачем это делать для меня, – сказала она.

– Я делаю это для себя, – ответил он и потянулся за рубашкой.

Оба молча пили воду. Конечно, она уходит, думал Григорий. С чего ей оставаться? Ему не нравилось чувство, которое он испытывал. Скорей бы она ушла, и это чувство ушло вместе с ней. И тут он понял, что спрашивает о чем-то другом. О противоположном.