Оказавшись невольной жертвой чужих страстей Максим уж было пал духом, но, заметив каким спокойствием лучатся бывалые путешественники, перестал волноваться и он. Внутренне собравшись, Родин припал к искрящемуся стакану купленного по случаю в буфете горячего, крепкого грузинского чая. Предстоящее действо требовало полного перевоплощения. Сегодня Родин должен был превратиться в брызжущего уверенностью в собственном будущем курсанта школы милиции. От точности его игры зависел успех всего дела.

График отводил на стоянку всего две минуты, но за эти крохотные четверть часа договориться с проводниками и втиснуться в поезд успели все страждущие.

Максим едва нашел местечко в забитом сверх всякой нормы общем вагоне. Ехать предстояло недолго. У колеи мельтешил суетливый смешанный лесок, то и дело сменявшийся полями да лугами.

Окружение Родина составляли изрядно ощипанные жизнью мешочники. Чтобы сжиться с новым для себя образом, Максиму захотелось обкатать простонародный говор.

Присев на уголочек нижней полки он тут же принялся рассказывать анекдоты, располагая к себе соседей фальшивой весёлостью. Начал он с истории о том, как в поезде разговорились старушки: одна ехала в Казань, а другая из Казани. Потом перешел на повествование о счастливом муже, который на вопрос, почему у него лицо в саже ответил, что поцеловал в трубу паровоз увозивший тещу. Перевоплощаться в прокуренном тамбуре было бы утомительно, лучше заниматься тем же самым под малосольный огурчик, не переставая между глотками из стакана молоть языком. Окончательно вжился в образ Родин уже перед нужной станцией, когда опустился до происшествия в кинотеатре. Помните? Красавица - передовичка из последнего ряда, стоило погаснуть освещению, на весь зал провозгласила: " Семен, теперь я поверила, что вы еврей".

За окном тут и там стали выскакивать приземистые деревянные домики с узкими окнами и черными крышами. Их становилось все больше и больше и вскоре они уже заполнили все рядом с дорогой. Поезд поскакал по стрелкам, проносясь мимо взмахнувших крыльями семафоров. Насыпь покрылась грязно-желтым булыжником. Машинист дал пронзительный гудок. Словно откликаясь на этот трубный зов, состав зловеще лязгнул сцепками и через миг пришвартовался к невысокой асфальтированной платформе.

"Стоянка десять минут". Проводник с опаской проводил безбилетного пассажира из вагона. Уж слишком явно веяло от того задором уверенного в себе хозяина страны советов.

Перешагивая через многочисленные корзины и баулы, Родин пробрался к выходу. Новенькая гимнастерка сверкала комсомольским значком, а черные сапоги гуталином. Максим преобразился даже внутренне. Теперь он и сам верил, что является комсомольским активистом, вот до чего довело внутреннее преображение. Недаром значит прошли уроки в "драматическом" кружке.

Райцентр не поражал воображение ни архитектурой, ни чистотой. Огромные механические часы, на башенке вокзала давно перестали выполнять свои прямые обязанности. Время в городе замерло без двадцати семь. Это случилось настолько давно, что были забыты даже пересуды о том, что показывают часы то ли утро, то ли вечер. В чем сходились спорщики, что в любом случае часы остановились в нерабочее время. Поэтому ли по какой ли другой причине служивый люд в городе жил бездельем, стараясь даже во сне не думать о работе. Да и как об ней, заразе, думать, если уж вторую неделю что ни час случаются взрывы. К радости счастливых родителей военные приступили к обезвреживанию многочисленных минных полей окружавших город.

Привокзальную площадь плотно облепили мелкие торговцы, промеж ними сновали совсем бесправные лоточники. Пахло сеном, выпечкой, яблоками, медом, копченостями, словом сложным пахучим ароматом, что присущ таким провинциальным барахолкам.

Ничуть не заинтересовавшись вершинами кустарного творчества, Максим мигом приметил нужный ему контингент. Несколько самого непрезентабельного вида мальчишек от семи до двенадцати жались возле бревенчатой стены покосившегося сарая.

- Пацаны, как к детдому пройти. - Родин назвал адрес и протянул в качестве угощения открытую коробку папирос, вызвав оживление среди представителей юного поколения.

- Сенька, проводи. - Завладевший десятком папиросок предводитель голодной шайки ткнул в бок худенького мальчишку.

Выдвинутый из гущи народных масс делегат нехотя поднялся и исподлобья недобро зыркнул на Максима.

Это был невысокий мальчишка в ушитой солдатской гимнастерке, еще добротных брючках и изрядно поношенных ботинках. Его худое личико совершенно не отличалось от лиц товарищей. Те же впалые щеки, короткая стрижка, заостренный нос. Разве глаза.

Во взгляде мальчишки угадывалась тоска, горечь и отвращение к постылой тяжкой жизни. Родин будто почувствовал едкое дыхание темной и беспросветной как осенняя ночь судьбы. Испугавшись собственной сентиментальности, Родин постарался заглушить естественный всплеск великодушия и двинулся вслед за провожатым вдоль длинного дощатого забора вглубь городской окраины.

Вокруг замелькали виды потерявшегося во времени малогородского предместья. Витые палисадники, веселые ограды, крученые переулки, заросшие старые сады. Сколько судеб увязло в этой забытой богом глуши, благословляя покой и дремотность местной жизни. Ни город, ни деревня, а какое-то застывшее междумирье. Стоит остановиться, постучаться в калитку и ты уже барахтаешься в сладкой паутине маленьких радостей почти старопомещичьей или дачной жизни.

- Куда торопишься, Сусанин. - Устав безмолвно плутать хитрыми мальчишечьими дорожками, Родин попытался наладить взаимовыгодный диалог. - Давай посидим, перекусим.

Усевшись на сваленный за ненадобностью телеграфный столб, Максим выложил из сумки, взятые с собой нехитрые припасы: черствый хлеб, вываленный в крошках вареный картофель и вчерашние рыбные котлеты, добытые в столовой. В силу ограниченности финансов Родину поневоле приходилось выгадывать там, где только можно. Для его проводника, однако, импровизированный перекус показался настоящим пиршеством. Во время еды оживленной беседы не получалось. Сенька был слишком занят поглощением пищи. Наконец, пикник подошел к концу.

Как известно, сытый человек разглагольствует значительно охотнее голодного. Сенька тоже не оказался исключением. Он с охотой рассказывал о порядках, царящих в детском доме и многочисленных происшествиях, что случаются в его стенах. Им ничего не было сказано ни о морали или нравственности, о душевных терзаниях или чувстве собственного достоинства. До этих понятий Сеньке было пока не дотянуться. Речь шла о совсем приземленных категориях. Нельзя сказать, что Родин услышал что-либо необычное и совсем уж новое.

Детский дом не отличался ни честностью, ни чадолюбием. Впрочем, от голода и холода воспитанники не умирали, насилие и разврат обошли заведение стороной. Так что если коротко, то детский дом можно было считать почти образцово-показательным приютом.

Уяснив себе положение дел, Родин подошел к приземистому бараку, обнесенному забором с колючей проволокой. Здесь прежде обитали военнопленные, а после их массового отбытия здание было приспособлено под другие общественно - значимые нужды. Сенька остался за поворотом, не спеша возвратиться в лоно родной обители, а Максим отворил калитку и зашел на огороженную территорию. Стоило оказаться во дворе, как он буквально утонул в ребячьем гомоне.

"Я, Татьяна, была пьяна, меня воры обокрали.

Мешок золота украли. Сыщик, ищи вора!"

Снующая туда-сюда малышня сбивалась в группки, закручивалась водоворотами, стремительно убегала и настойчиво догоняла.

"Раз-два кружева,

Три-четыре, нос в черниле,

Пять-шесть, кашу есть"

Вооруженный знаниями, что в директорские покои ведет отдельная дверь в торцевой стене, Максим отворил хлипкую фанерную створку и проник в финансируемое государством помещение. Попал он явно не туда. Судя по всему, в целях оптимизации кухня и кладовые находились под той же крышей, что и жилые помещения. Вентиляция наличествовала, конечно, естественная и маломощная. Свежий воздух ну никак не хотел самостоятельно проникать в складское помещение сквозь наглухо забитые окна. Тем более, что в целях пресечения воровства они не только были вечно закрыты, но и снабжены надежнейшими решетками.