Сегодня он решил прогуляться по весеннему городу пешком, благо контора шерифа находилась неподалеку. Выйдя из полицейского участка, Николас полной грудью вдохнул морозный, влажный городской воздух, вспомнил запахи детства и прямиком отправился к шерифу. Своими длинными ногами Йенс с каждым шагом отмерял довольно приличное расстояние, лавируя между многочисленными лужами на асфальте. Со стороны это напоминало игру ребенка с циркулем, когда дитя, развлекаясь, по чистому листу бумаги поочередно переставляет концы прибора. Действительно, долговязая шпалообразная фигура младшего инспектора издали была чертовски похожа на этот чертежный инструмент.
Через десять минут, миновав глухую оборону миссис О`Саливан, пожилой седовласой негритянки, помощника шерифа, по большей части по бумажным делам, но по ее сугубо личному убеждению самого главного помощника, стоя на крыльце конторы шерифа Николас радостно сжимал в руках свой именной спецдопуск к работе с личными данными горожан, подписанный лично окружным шерифом Вурджвилля. Он тяжело перевел дыхание, сбившееся в неравном бою с миссис О`Саливан, и направился в городской архив. Теперь же он решил воспользоваться услугами муниципального транспорта. Во-первых, чтобы сократить время на дорогу (ведь расстояние до здания архива было немалым), а, во-вторых, чтобы подольше поработать в самом архиве и надолго не задерживать его служащих, которым и так в сокращенный рабочий день выпало такое «счастье» в виде сверхурочной работы. Ему уже сейчас было невыносимо стыдно и за свою проклятую работу, принесшую его сюда по долгу службы, и за свое никчемное, мелкое, никому не нужное поручение.
Старый автобус, скрипя, ухая и выплевывая из выхлопной трубы несметные клубы едкого черного дыма, тяжело отъехал от остановки, оставив Йенса в полном одиночестве, один на один и со своим поручением, и со своими угрызениями совести. Улица перед городским архивом была совершенно пустынна. И это неудивительно, ведь здание архива находилось на самой окраине города, на загородном шоссе, ведущем на Канзас-Сити. Жилые дома остались далеко за пределами видимости, и лишь мимолетно пролетающие машины напоминали о том, что цивилизация где-то рядом.
Серое с красным унылое здание архива, весьма большое по размерам, было построено из местного гранита. И, несмотря на то, что являлось новостройкой, было выполнено в стиле а-ля вашингтонский Капитолий, чтобы своей мрачностью и тяжеловесностью напоминать всем окружающим о величии и, одновременно, секретности и закрытости тех материалов, которые были сокрыты за его стенами.
Порог секретности начался для Йенса уже возле входной двери, сразу же за тем, как он поднялся по высоким трехуровневым каменным ступеням, широко раскинувшимся прямо перед зданием архива. Суровый мужской голос робота-охранника предложил ему сначала приложить свой полицейский жетон к одному из сенсорных окошек справа от бронированной двери. Затем, через пару минут, когда автоматика проверила данные жетона и сличила их с полицейской базой данных, уже любезнее, предложил Николасу приложить свой именной допуск к работе с личными данными к другому сенсору, располагавшемуся справа от первого. Йенс спокойно выслушал все инструкции автоматического охранника, выполнил все его распоряжения и снова принялся ждать. Еще через несколько минут, он услышал внутри двери глухой металлический щелчок, после которого огромная пуленепробиваемая и взрывоустойчивая махина чуть-чуть приоткрылась, безмолвно приглашая посетителя самому открыть ее полностью и пройти внутрь.
Холл, как и ожидал Йенс, был невероятно огромен, в нем невыносимо пахло сыростью с примесью чего-то сладкого, может быть шоколада. Стены и пол были облицованы серым мрамором, причем пол был еще и до блеска отполирован. На стенах по всему периметру располагались огромные псевдоколонны из того же мрамора, в очередной раз подчеркивающие величие и одновременно мрачность этого казенного здания. Под высоким сводом потолка тускло мерцали светодиодные лампочки, периодически менявшие свой цвет, от светло-голубого, до ядовито-фиолетового. Но, несмотря на эти цветоизменения, общий цветовой фон в холле оставался прежним, потому что все лампочки меняли свои цвета синхронно, но каждый раз при смене общее количество лампочек, светивших тем или иным оттенком, оставалось одинаковым. Причем самих лампочек было ровно столько, чтобы обеспечить в помещении легкий полумрак, сквозь который было видно все, правда, словно бы в тумане. И это очень мешало. На противоположной от входной двери стене находилось гигантского размера прямоугольное сверху-вниз информационное табло, на котором красной разметкой светилась карта самого архива, а под ней такими же красными буквами и цифрами светились названия всех отделов архива и, что самое главное, красовалась поправка к Конституции США Санди-Вендика от 20** года о неприкосновенности личности и защите конфиденциальной информации каждого добропорядочного гражданина. Поверх табло висел плакат с оптимистической надписью: «Сохраним историю Вурджвилля для будущих поколений!». Прямо под всей этой тяжеловесной конструкцией располагалась большая дубовая стойка, которая, тем не менее, по сравнению с информационным табло выглядела просто миниатюрной. По ее центру располагалось высоченное кресло тронного вида, на котором восседала, по другому и не скажешь, маленькая тщедушная фигурка той самой китаянки, с которой Николас только что беседовал по телефону. По левую сторону от стойки располагался небольшой отгороженный закуток с кучей вешалок, на которых одиноко висели вразнобой парочка пальто и несколько разномастных курток различной длины, из чего Николас сделал вывод, что это архивный гардероб, хотя специальных табличек нигде не было видно. Больше в холле ничего не было. Абсолютно ничего, даже стульев и столов для посетителей, и от этого помещение холла казалось еще больше громоздким, а стойка и закуток еще мельче.
Чтобы подойти к стойке, где сидела миссис Ван, Йенсу пришлось отмерить своими невероятно прямыми ходулями добрых три десятка метров (холл был действительно огромен).
– Добрый день, миссис Ван, – поздоровался Николас. – Я Николас Йенс, младший инспектор юстиции, я звонил вам сегодня.
Он протянул хозяйке стойки свой именной допуск.
– Здравствуйте, мистер Йенс, – голос китаянки был неприветлив и сух. – Сейчас я провожу вас.
Она взяла карточку, внимательно изучила ее содержимое, покрутила ее в руках, повертела и нехотя вернула хозяину.
На вид миссис Ван было около пятидесяти лет. Невысокого, не более пяти футов, роста, невероятно сухая, до болезненности, с черными с проседью волосами, забранными в аккуратную коковку и скрепленными изящной спицей с фигуркой дракона. При ходьбе женщина заметно прихрамывала на правую ногу и была вынуждена пользоваться тростью. Да, да, именно тростью, причем мужской. Почему миссис Ван не использовала простой медицинский костыль, осталось для Йенса загадкой. Каждый ее шаг, каждый ее стук тростью гулким эхом отражался от стен безмерного холла.
– Молодой человек, можете раздеться в нашем служебном гардеробе – также сухо предложила миссис Ван, указывая на тот самый закуток с вешалками.
Йенс не преминул воспользоваться советом китаянки, поскольку в архиве было действительно жарко и очень душно. За те несколько минут, которые Николас провел здесь, он уже изрядно вспотел, тело под одеждой ужасно чесалось. Мгновенно юркнув за перегородку, младший инспектор юстиции быстро, хотя и весьма неуклюже с виду, стянул с себя синтепоновую куртку, длинный узкий шарф и кепку. Тут же повесил все свое добро на свободную вешалку, коих было превеликое множество, и вышмыгнул из закутка. Скорым шагом он принялся нагонять свою провожатую.
Миссис Ван уже стояла перед очередной высоченной бронированной дверью, с панелью датчиков сбоку. Войдя в холл, Николас даже и не заметил эту громадину, находившуюся на противоположной от входной двери стене, в левом дальнем углу.
Китаянка, поджавши свои тонкие губы в линию, с укоризной посматривала в сторону Николаса, когда тот спешно подходил к ней, давая тем самым ему понять, что время не резиновое, а если он собирается здесь хоть что-нибудь выяснить, да разузнать, то надобно было поторапливаться.
