– А как долго проходит каждый выезд? – осведомился Винстон у Энрике.
– Да как вам сказать – ответил тот, не ожидавший, что его так бесцеремонно остановят, но, видимо, привыкший к этому (вероятно, два других сотрудника тоже не в восторге от его болтовни). – Каждый раз по-разному. Когда и полчаса хватает, а иногда и трех часов мало…
– Понятно – обрезал его Винстон. – Тогда, с вашего позволения, я присяду вон туда.
Джек указал на стул, стоявший почти возле входной двери, максимально далеко от рабочего места Энрике. В его планы совсем не входило выслушивание нытья какого-то мало ему известного человека, который, по-видимому, еще был и специалистом-то так себе, раз уж в такие зрелые годы ходил по-прежнему в младших сотрудниках.
– Не смею вас больше отвлекать – сказал Винстон, своим тоном давая понять мексиканцу, что больше не намерен продолжать с ним разговор.
Джек устроился на стул возле самого огромного идеально белого прибора, находившегося в кабинете (Винстон, после долгого его изучения взглядом, решил, что это все-таки какой-то сканер), и принялся продолжать разглядывать обстановку вокруг, коротая время до прихода Хильштейна. Все эти приборчики и огромные приборы, штативы, колбочки с жидкостями разных цветов, баночки всевозможных размеров и форм, делали кабинет максимально похожим на рядовую медицинскую лабораторию в любой клинике штатов. Именно поэтому-то и показалось Джеку, когда он вошел вовнутрь, что кабинет дисгармонирует с окружающей обстановкой ритуального заведения.
Да и вообще, находясь здесь, в этом самом Центре, в этом самом кабинете, Джек невольно поймал себя на мысли о том, что начинает думать о вечном. О жизни и смерти, о загробной жизни, о переселении душ и прочих философских изысканиях. Все-таки, как ни крути, а многолетняя работа в полиции, да еще в отделе уголовного преследования, когда каждый день сталкиваешься со смертью, несправедливостью, самым дном городской жизни, накладывала свой отпечаток на личность любого человека. За этим нехитрым, но очень занимательным занятием, Винстон и коротал время, дожидаясь возвращения Роберта Хильштейна. Тем временем, Энрике, потеряв всякий интерес к Джеку, как к благодарному слушателю, снова вернулся к своей работе, продолжая уныло вздыхать и хлопать в ладоши в случае неудачи, не обращая никакого внимания на Винстона.
Время шло, а Хильштейна все еще не было. Джек раздраженно посматривал на часы в смартфоне, нервно постукивая указательным пальцем по белому прибору, который стоял поблизости. Несколько раз он порывался спросить у мексиканца номер сотового телефона Хильштейна, но каждый раз его останавливал страх, что тот опять начнет приставать к нему со своими нелепыми разговорами. И каждый раз Винстон передергивал плечами от такой перспективы и продолжал глазеть по сторонам.
Парочку раз в кабинет заходила молодая особа, которая тоже искала старшего медицинского сотрудника. Она привлекла внимание Винстона своей необычностью. Это была явно не сотрудница Центра, иначе бы она знала, что Хильштейн сейчас находится на выезде, ну а черный платок, скрученный в тонкую трубочку и повязанный на белоснежные длинные волосы, развеивал все сомнения по этому поводу. Да и вообще, девушка слишком диссонировала с теми безликими особами женского пола, которых он успел здесь увидеть. Это была яркая, самобытная девушка. Прочем, и красавицей ее назвать было трудно. Но было в ней что-то, породистое что ли. Именно это и приковывало внимание мужчин. А по-кошачьему грациозная походка, и сексуально пластичные движения, могли взять в плен любого представителя мужского пола. Джек лишь пару раз видел ее, да и то мельком, но общий образ девушки, именно общий ОБРАЗ (он ни за что на свете не смог бы по памяти нарисовать ее словесный портрет), а не отдельные части ее, безусловно, привлекательного тела, глубоко засел в нем саднящей занозой. Впрочем, и ножки безымянной незнакомки, заманчиво выглядывавшие из-под средней длины пальто и юбки чуть выше колен, тоже были выше всяких похвал.
Тем не менее, девушка была явно чем-то озабочена. Всё её поведение, все угловатые быстрые неловкие движения и постоянные теребления носового платка, выдавали в посетительнице невероятной силы напряжение и волнение. Голос у нее срывался всякий раз, когда она входила в кабинет и осведомлялась у Энрике, скоро ли прибудет мистер Хильштейн.
Наконец, когда Винстон уже отчаялся дождаться этого неуловимого слугу Эскулапа, пользующегося сегодня необычайной популярностью у посетителей, за дверью послышались громкие голоса. Голоса о чем-то оживленно спорили, но смысла дискуссии, Джек разобрать никак не смог, потому что слышал только отдельные слова. Вернее сказать, какие-то безумные выкрики, и только одного спорящего. Этим человеком оказалась та самая незнакомка, совсем недавно заходившая в этот кабинет. И по этим самым выкрикам, вроде «Но вы же обещали…», «Вчера ночью..», «Так нельзя…» и так далее, Винстон догадался, что вторым собеседником незнакомки был как раз тот самый запропастившийся и невероятно опаздывающий доктор Хильштейн собственной персоной.
«Черт!» – гневно подумал Винстон, в отчаянии даже хлопнув себя ладонями по коленкам, чем невероятно испугал Энрике, тихоньки копошившегося за своим рабочим столом и от испуга привскочившего на стуле. – «И так уже проторчал здесь целую вечность, так еще и эта прет без очереди!»
Он уже было встал и направился в выходу, как дверь вдруг открылась с другой стороны и на пороге Джек увидел невысокого, около пяти футов трех дюймов роста, коренастого, но не слишком широкоплечего мужчину в белом халате с нагрудным бэйджиком на нем. Мужчина явно торопился, на ходу пытаясь отделаться от надоедливой посетительницы. И он был ужасно рад, когда увидел в кабинете незнакомого мужчину в гражданской одежде (он сразу сообразил, что это тот самый полицейский, звонивший днем), нелепо стоявшего посредине кабинета и хлопавшего глазами, наблюдая такую картину.
Вошедший мужчина буквально руками выталкивал наружу симпатичную девушку, которая, несмотря на всё его сопротивление, пыталась-таки войти в кабинет. Незнакомка упиралась, настаивала, умоляла и даже плакала, взывая к совести противника. Но сделать этого ей не удалось. Хильштейн, окончательно одержав победу над незнакомкой, быстренько щелкнул магнитным ключом в замке и прислушался, прислонив ухо в двери. Его никоим образом не смущало присутствие постороннего человека в лаборатории. После того, как он убедился, что девушка, продолжая плакать, стенать и что-то выкрикивать вслед, удалилась, старший медицинский сотрудник Центра повернулся лицом к Винстону.
– Добрый вечер… – начал было Хильштейн. – Прошу прощения за свою память, как вас…
– Винстон – подхватил Джек. – Инспектор юстиции первого класса Винстон. Джек Винстон – уточнил он в очередной раз.
Джек, тоже опомнившись от охватившего его совсем недавно мимолетного оцепенения, тут же принял боевую стойку, готовый к любой неожиданности. Он почтительно поклонился и, улыбаясь, подал Хильштейну руку. Тот охотно ее пожал. Рукопожатие оказалось каким-то вялым, неуверенным, а ладонь потной и склизкой. Джек всегда недолюбливал подобного рода людей, с мокрыми ладонями, считая их «овощами», людьми, не способными на поступки в широком смысле этого слова. Нет, на действия они, конечно же, были способны, но на поступки – нет. А эти действия могли быть только мелкими, в основной своей массе корыстными, и исключительно эгоистичными. Люди такого типа, как правило, не способны были оказаться преступниками (мешал тот самый эгоистичный и неуверенный склад), но они почти всегда были мелкими подонками (тайными или же, наоборот, не скрывающими своих истинных намерений). Джек вдвойне насторожился, имея в свидетелях человека с подобной «червоточинкой».
– Добрый вечер, мистер Винстон, – повторно поприветствовал Хильштейн. – Чем могу помочь правосудию?
Голос у него мелко подрагивал, изредка выделывая со своим хозяином головокружительные па в виде высоких ноток.
